Падал прошлогодний снег

Волчонок открыл глаза, подпёр голову лапой и посмотрел в окно, за которым тихо падал снег. Во дворе, державшись за руки, прыгали две старухи с перекошенными лицами, из их распахнутых ртов стекала слюна. Волчонок знал их имена — это были Потеря и Боль. Эти две сестры стучались в каждую квартиру, врывались в каждую семью. Их мать Война была убита, но эти двое продолжали жить. Они, продолжение своей матери, надолго поселились в городе на Неве. Волчонок вспомнил Диму. Мать называла его Митей. Это был хороший мальчишка, он любил Волчонка, угощал его невидимым чаем и печеньем из цветной бумаги. Однажды летом Анна Антоновна с Митей поехали на дачу и взяли его с собой. Волчонок навсегда запомнил запах смородинового компота и яблочного пирога. Это было последнее мирное лето, а потом пришла Война. Злая, чёрная, уродливая, она сковала город в своё вдовье кольцо. И Анна Антоновна, опухшая от голода, уже в первую блокадную зиму на смогла встать с кровати, а вскоре умерла. Митя остался один. Как и другие блокадники, он вёл дневник, где писал о голоде, о том, что он совсем один, о том, что верит в скорое возвращение отца. Волчонок всегда был рядом с мальчиком, даже когда тот тихо умирал, прижав его к груди и свернувшись калачиком на кровати. И вот опять в этой квартире жизнь. Неужели смерть всегда сменяется новым рождением, и закон этот не переиначить? Как странно, как странно… — С этой квартирой что-то не в порядке, — тихо произнёс Синяев, стоя в дверном проёме и наблюдая за тем, как Неверов заваривает чай. — О чём ты? — спросил тот, наливая кипяток в железные кружки. — Словно здесь живёт кто-то, кого уже нет. Не знаю, как объяснить. Пока ты не появился, мне казалось, что я тихо схожу с ума. — Здесь живёт призрак войны, — посмотрев в блестящие глаза Ильи, твёрдо произнёс Неверов. Синяев потёр лицо, испытывая что-то вроде озарения. Неужто всё дело действительно в этом? Нет никакой чертовщины, нет призраков и инфернального ужаса, есть только война, выжженная на сердцах всех ленинградцев. — А ведь это действительно он. Это призрак войны, — прошептал Илья и грустно улыбнулся. — И почему я сам не нашёл ответ на этот вопрос? Кухня погрузилась в багровую мглу. Зловещие звуки органа становились то громче, то тише. Владислав подошёл к Синяеву и решительно обнял его, прижимая к себе. — Ничего не бойся. Всё позади. — А призрак войны? — обняв подполковника в ответ, спросил Илья. — Призрак не сможет причинить нас зла, если мы сами не дадим ему это сделать. Синяев снова слышал мерный стук метронома. Где-то в комнате включилось радио, и торжественно-отчаянный голос заговорил: — Я, гражданин великого Советского Союза, верный сын героического русского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на земле не будет уничтожен. За сожжённые города и сёла, за смерть детей наших, за пытки, насилие и издевательства над моим народом я клянусь мстить жестоко, беспощадно и неустанно. Кровь за кровь! Смерть за смерть! Илья посмотрел в холодные и спокойные глаза Владислава. — Ты тоже это слышишь? — Да. — Мы всегда будем это слышать? — Со временем голос станет тише. Как давно они не чувствовали тепла чужого тела, как давно не были кому-то необходимы. Губы покрывали лицо, ключицы, грудь и плечи, искали друг друга и находили. Утопая в агонии страсти, становясь одним целым, они сплетали пальцы и стонали в унисон. Неверов входил в Синяева, влажного и распалённого, с оттягом, с силой вколачиваясь в него. Война отучила его быть нежным, но он старался. А потом взрыв, фейерверк, стон наслаждения и безумное облегчение. — Будь всегда рядом, — прошептал Илья, задыхаясь от эйфории и удовольствия. — Я здесь только для этого, — улыбнулся подполковник, вытирая пот со лба. Синяев посмотрел в окно затуманенным от наслаждения взглядом. По синему небу летели чёрные птицы, окликая родной город, вспоминая, что когда-то они были людьми. И на одну секунду Илье показалось, что летят вовсе не птицы, а бойцы, погибшие за Родину. — Я ждал тебя всю войну, — прошептал Синяев, касаясь губами губ Неверова. — Я выжил для того, чтобы прийти сюда, — тихо произнёс Владислав, в полумраке кухни похожий на прекрасное существо из потустороннего мира. Когда Синяев вошёл в свою комнату, его волосы были влажными от душа. Взяв Волчонка, он погладил его по голове и чуть улыбнулся: — Чей же ты, потеряшка? «Теперь, пожалуй, его и твой», — подумал Волчонок и посмотрел в дверной проём. Анна Антоновна стояла за спиной Мити и держала его за плечи. Они улыбались и выглядели сытыми и здоровыми, словно глядели с довоенного снимка. Больше они никогда не появятся, жизнь в этой квартире нашла своё продолжение в новых хозяевах. Боль и Потеря больше сюда не придут — Волчонок хорошо это знал. Теперь они все нужны друг другу, теперь они не одиноки. Будет лето. Оно непременно принесёт радость, смех и запах ванильного пломбира. Снег растает, Ленинград украсится клумбами с пёстрыми цветами. Будет тёплый дождь, оставляющий на асфальте хрустальные лужи. Будет всё: радость, грусть, взлёты и падения. Будет жизнь. Но пока была зима и падал прошлогодний снег. Оставалось лишь немного подождать.