Ворох условностей

Воздух Секунды сух и солоноват до горечи, но Дровас бывал в местах и похуже. По своей воле он вряд ли отправился бы на Секунду, свой отпуск можно было бы провести в местах поприятней… Но Галу был действительно убедителен. Дровас просто не смог отказаться. И вот он здесь, в непонятном статусе между гостем и бесплатной рабочей силой. Из хороших вещей: вместе с ним поехал страдать и Терис. И на этом, пожалуй, все. Маменька Териса оказалась той еще старой сукой, пиздюки лично ему не навязывались, но от Териса не отлипали… Отпуск откровенно был таким себе, хотя копание грядок имело явный медитативный эффект и неплохо так разгружало мозг. И Дровас бы не особенно обломался провести эти недели так: в нехитром физическом труде днем и еще более нехитром ручном труде по наполненным одиночеством ночам… А потом Терис, очевидно уставший соблюдать приличия и скрывать собственные желания, прокрался к нему в комнату ночью. Разнообразия ради через дверь, хотя глупо было бы вылезать из своего окна чтобы залезть в соседнее. — Пойдем, — сказал Терис таким голосом, что Дровас не смог бы ему отказать ни в чем. — Покажу кое-что. И, разумеется, подошел к закрытому на ночь окну. Открыл с легкостью, подцепив кончиками пальцев и лихо перемахнул, насмешливо блеснув напоследок золотыми глазами. И Дровас последовал. Да и мог ли он отказать? В конце концов, ему было любопытно. Единственный выгнанный из гаража практически под самые окна спидер тускло блестит в розоватом свете Массера и обещает… интересное. Прислонившийся к нему Терис в кожаной экипировке и надвинутых на глазах очках выглядит… горячо. И если бы их связь не была запрещена десятком законов Секунды и Редоран, если бы маменька Териса не была прозорливой старой сукой с бессонницей, Дровас бы не сдержался. Но о необходимости конспирации в мелочах он знает слишком уж хорошо. Так Териса он никогда не подставит, как бы сильно ему ни хотелось прижаться, пробежать поцелуями по лицу, шее и местам куда ниже… И все же, если бы в словарях были картинки, под словами "соблазн" и "страсть" наверняка было бы вот такое вот фото Териса. Но сесть сзади и обхватить руками чужую талию, притиснуться, вжаться, положить подбородок на чужое плечо и ненавязчиво провести носом у уха… Это Дровас себе разрешает. На краткий миг, пока это не стало опасным, а скорость не выбила из головы все мысли, кроме восторга. Терис, очевидно, на то и рассчитывал. Он качает головой, на мгновение потираясь виском о кончик носа, и отворачивается, будто бы ничего и не было. Запускает двигатель — и плавно, как может тихо, трогается с места. По дрожанию его рук, по разлитому в воздухе нетерпению Дровас понимает: Терису отчаянно хочется резко сорваться на максимальную скорость, перебудив механическим ревом весь дом… Но — нельзя. Впрочем, на трассе — разбитой, ухабистой и способной вызвать культурный шок у любого жителя хоть немного крупного города — Терис себе волю дает. Не полет, конечно, но и нормального вечера наедине у них не было с тех самых пор, как они ступили на территории Редоран. За неимением лучшего незачем отказываться от хорошего. На виды Дровас не смотрит. Голые камни, низкие холмы и бескрайние степи везде, куда хватает взгляда, может и вызвали бы в Дровасе хоть какие-то чувства… но скорость не позволяет ничего рассмотреть, да и за всю свою недолгую жизнь на похожие пустоши он насмотрелся. Он исходил десятки подобных миров — и как скрывающийся некромант, и как телваннийский солдат, что некромантов выслеживает, и как ординатор-инквизитор… Может быть, именно поэтому он когда-то попросил перевод. Врачом на орбите быть куда приятней и проще, чем на земле. Дровас не сомневается: под каждым холмом и камнем Секунды найдется немало древних костей, а каждая горсть земли в прошлом щедро полита кровью… Но Дровасу это больше не интересно. Сейчас ему интересней вжиматься в чужую спину и ловить лицом горький ветер. Терис останавливает спидер у каких-то черных камней, совершенно обычных на первый взгляд… но стоит подойти ближе — и в камнях проступят очертания города. Мертвого, уничтоженного временем и ветрами. По-настоящему древнего, может быть, тех времен, когда восемьдесят-и-один еще не обрели свободы от нерушимых вассальных клятв. Дровас разжимает сцепленные намертво руки и соскальзывает на сухую землю. Терис, заблокировав спидер, перебрасывает через него ногу, но не спускается — остается сидеть боком. Запускает руку в карман, привычным движением достает чуть мятую сигарету, не вынимая пачки — и так же привычно ведет ей в сторону Дроваса. Конечно, Терис мог бы зажечь сигарету и сам — у него есть и зажигалка, и умение высечь магией искры… Но Дровас никогда не отказывал ему в помощи. Поджечь что-нибудь на расстоянии способен любой телваннийский ребенок с хоть немного сильной кровью. Терис знает, что Дровас способен заживо сжечь кого-нибудь щелчком пальцев — но ограничивается лишь сигаретами. Это — доверие, которое Дровас рад раз за разом оправдывать. Терис благодарно кивает, затягивается и выпускает дым. Однажды это его убьет — но едва ли хоть кто-то из них доживет до старости. Ординаторы редко выходят в отставку из-за возраста. Ординаторы-пилоты — практически никогда. — Смотри, — говорит Терис, кивая на острые камни. — У Секунды есть прошлое, которое не изучают в школах и академиях. О котором никто и никогда и не говорит вслух. — Почему? — Дровас садится рядом, не обращая внимания на разнывшееся колено. Голод по такому знакомому теплу все равно сильней. — А зачем? Знать никому не выгодно. "Особенно за пределами этого умирающего мира." Дровас лишь хмыкает и касается пальцами напряженной спины. Терис докуривает молча. Сжимает в кулаке фильтр и почти сразу же стряхивает с ладони магический пепел. А затем поднимается и идет к руинам, не оборачиваясь. Дровас следует за ним. Ему все еще любопытно. — Я нашел это место еще в детстве, — говорит Терис, взбираясь на очередную разрушенную стену. — Здесь… Неплохо думается. "И не видно с дороги," — думает Дровас, задрав голову к небу. Он почти въяве видит, как годы назад Терис сбегал из шумного дома, от душащих уз семьи и неподъемного груза родительских ожиданий — и прятался здесь, между древних камней, раскаленных безжалостным солнцем. Острые тени наверняка скрывают дорогу днем, ночью ее и вовсе не видно, но Терис ступает легко и не глядя под ноги — он был здесь сотни десятков раз… Дровас таким похвастаться не может: он старается двигаться так же, ступать след в след, но все равно не раз и не два оступается и подскальзывается. — Не зажигай света, — произносит Терис, будто читая мысли. — Все равно не поможет. Дровас с усмешкой сбрасывает с пальцев едва начатое заклинание. Вскоре Терис замирает, и Дровас понимает: пришли. Под ногами почти ровная площадка — крыша? Смотровая вышка? — из-за зубчатого края которой скалится ночная бездна. Дровас отводит оттуда взгляд — и смотрит на звезды. Их непривычно много, и кажутся они такими близкими, что стоит протянуть руку — и дотронешься пальцем. — Здесь красиво, — роняет Дровас, сам не зная почему и зачем. — Будто сходятся океаны вечности и пустоты. Будь рядом с ним не Терис, будь это любое другое место, Дровас, наверное, солгал похожей глупостью — чтобы не разрушить атмосферу, чтобы верней получить часы страсти… но сейчас он до странного искренен. Терис это понимает — потому лишь усмехается, приваливается плечом к единственному целому шпилю и достает еще одну сигарету. Дровас поджигает ее не глядя. — Да. Потому я и приходил сюда в детстве. Лири… Боялась, хотя в остальном была такой же бесстрашной пиздючкой, как и я. Ей не нравились камни, скучающие по крови, не нравились таящиеся меж ними тени, и к звездам ее не тянуло от слова совсем. А Рану нормально. — Это который? У Териса… действительно много сиблингов, и, пусть мелких всего двое, Дровас не может запомнить и различить два похожих чумазых лица с ехидными оскалами и скампами в глазах. — Пацан, — поясняет Терис, а затем, заметив все такое же непонимание, уточняет. — Это тот, что в первый же день разобрал и собрал твой палаш. — Че? — Дровас об этом слышит впервые, и это не самое приятное знание. — Он ничего не сломал и собрал аккуратно — на проверке и не заметят. Дровас пожимает плечами, мол, ладно, похер. О пиздюках ему не хочется разговаривать, ему хочется сцеловывать с тонких губ табачно-трамовую горечь, зарываться пальцами в волосы и смотреть на звезды, прижимаясь к горячему телу. Терису, очевидно, хочется примерно того же: он быстро докуривает и обнимает со спины, утыкаясь носом в волосы. — Я сидел здесь, на самом краю, постоянно рискуя свалиться вниз, но меня это нисколько не волновало. Я смотрел на небо — и знал, что однажды взлечу так же, как наши далекие предки. Оставлю позади пламя и смерть разрушенных миров — и достигну вечности. — Это сказки. — Да. Но именно здесь в них по-настоящему верится, — а затем, помолчав, добавляет вкрадчиво и певуче. — Ни один из Великих и Малых Домов не строит таких городов. Ты не найдешь ничего похожего ни на одном из Планов. Эти камни помнят тех, кто были до нас — и встретят тех, кто придет после. Ты не найдешь этого ни в одной книге, не услышишь ни на одной проповеди, но я знаю, что это было. Еще не существовало ни звезд, ни времени, но уже были миры числом тринадцать. А потом они умерли и раскололись на миллиарды осколков, оставив немногих выживших без места, куда можно вернуться и куда хочется возвращаться. Иногда Дроваса не может не удивлять, как легко с губ Териса, ординатора и сына праведных редоранцев, срывается ересь — настолько живая и естественная, что нет-нет, а не можешь не верить. Возможно, это болезнь, но Дровас не целитель душ, чтобы искать причины, и больше не инквизитор, чтобы карать за следствия. Поэтому он просто слушает переливы голоса — совершенно трезвого на этот раз. — ...Они собрали осколки и создали новый мир, но и там не нашли покоя. Эти земли стали домом для их детей и детей их детей, и так до тех пор, пока и этот мир не был разрушен. Потому что собранные вместе осколки не способны держаться вечно, сколько бы клея и лака, сколько бы подпор и штырей не было бы использовано. Мы все — вечные скитальцы, которым нет и не будет места ни в одном времени и пространстве. Наши предки покинули Нирн также, как когда-то давно их предки покинули умершие миры. И наши потомки когда-нибудь уйдут из тех мест, что мы называем домом. Наша жизнь слишком коротка, чтобы мы смогли пережить свой дом... но мы способны нести свои кровь и семя сквозь время, а значит странствия никогда не закончатся. Дровас слушает Териса, чужой голос вводит в транс, успокаивает, и вот он уже видит миры, рожденные и неродившиеся, умершие и еще цепляющиеся за жизнь каждым из своих древних осколков... — Иногда я прихожу сюда и думаю, кем были те, кто оставил руины по всей Секунде. Наши предки? Их союзники, связанные с велоти кровью и договорами? Их враги? Только звезды и знают. А потом понимаю, что через тысячи тысяч лет кто-то точно так же будет касаться постаревшего бетона и камня наших городов и задаваться теми же вопросами. И только звезды будут знать ответ, но не расскажут им так же, как не рассказывают никому из нас.. Терис отстраняется, перетекает чуть в сторону, и голос его становится едва слышным шепотом, а в шеотовски-золотых глазах будто бы рождаются и умирают звезды. — Звезды молчат — и всегда будут жестоки, но справедливы в своем молчании. Если, конечно, они не умрут вместе с нами. — Отличная сказка, — шепчет Дровас севшим отчего-то голосом. — Долго придумывал? Магия чужих слов исчезает, Терис тянет губы в ломкой улыбке, но взгляд его остается холодным и направленным куда-то… не сюда. — Не очень, — наконец отвечает он деланно-беззаботным голосом. — Не бери в голову. Это не лучшая из историй. И целует куда-то в шею, не обращая внимания на колкую щетину. Дровас с облегчением подставляется, сам тянется губами и пальцами к желанному телу… Они не говорят об этом больше — ни этой ночью, ни когда-либо еще. И Дроваса это устраивает.