Интересно, высоко?

...вспомни слезы и смех

Если бы у Ричи Тозиера спросили, когда и где все началось, он бы просто сказал: последний день августа и крыша. Крыша, ночь, сигареты, грустные песенки в голове и дерьмовое настроение — такой банальный и родной комплект подростка. Завтра — старшая школа, скучные уроки, ненавистные задиры и гора ответственности. Последнее, конечно, лишь подразумевается, ведь Ричи Тозиер и ответственность — небо и земля. Тлеющий окурок отправляется в путешествие, которое закончится гниением в траве, как и все наши приключения, но парень не думает так далеко, пока нет, он только слышит скрип и, развернувшись, приседает. Однажды ему уже влетело за такие посиделки: соседка напротив настучала мамаше, и следующие два дня Ричи не ходил даже в школу. Появившийся силуэт слишком маленький, чтобы быть опасным, но Ричи все еще нужно одиночество, поэтому он остается в тени и внимательно наблюдает. Это мальчик, явно мальчик, даже не парень, так и что, мать вашу, делать ребенку ночью на крыше? Это, кажется, Ричи и спрашивает, резко забивая на конспирацию — любопытство важнее (да и когда Ричи Тозиер умел держать язык за зубами?). Мальчик пугается и делает пару шагов назад. Он думал, он здесь один, интересно, разочарован ли он теперь? — Кто здесь? — Теневое чудовище. Ем непослушных мальчиков. Вот это контраст голосов: высокий и испуганный, как у котенка, и хриплый, как у курильщика с двадцатилетним стажем. Надо же, блин, за год так посадить голос, думает Ричи, и одновременно планирует снова достать пачку. Логическая цепочка-то выстраивается, но кому уже какое дело, так? Мальчишка не ведется на чудовищ — и страшнее видел — и проходит дальше от двери и ближе к Ричи, и в слабом свете уличных фонарей становятся видны очертания его лица, волос, одежды, в общем то, что дает понять простую вещь: ты обознался, Тозиер. Это парень, да, тощий, как соломинка, и на ребенка смахивает — маменькин сыночек, не иначе, но что же, и таких видели, и бывали они даже старше самого Ричи. Вот только в такое время они уже седьмой сон видят, так какого черта? — Если это твое место, я могу уйти, — вдруг говорит парнишка, останавливаясь, и Ричи понимает, где его видел. Сынишка старой Каспбрак, срущейся со всеми по поводу и без. Однажды она рассказала матери Ричи, что он подрался, а ему намного больше нравится получать побои от засранцев-футболистов, чем от собственной матери, и вообще это было не ее дело, так какого хера? И сыночка своего в задницу целует, в школе появляется чаще, чем мать Ричи, и ведь не по велению директора — просто так, поспорить с кем-то, стоять за честь — как же тебя зовут-то, блять — своего нивъебаться правильного мальчика, который, кстати, ровесник Ричи, теперь он помнит точно. Все эти мысли проносятся у Тозиера в голове очень быстро, он вообще быстро думает, и говорит быстро, но постоянно. Вот где они — бесконечные ресурсы. — Оставайся, я не твоя мамка, всю крышу не займу. Мальчик — нет, ну правда, блять, какой он к черту парень? — морщится, но отпор не дает, может, боится, а может, просто согласен (первое более вероятно, но нужно рассматривать все варианты). Он только подходит еще ближе, но медленно, аккуратно, и кидает взгляд за бетонную перегородку. — Я надеюсь, ты не с собой кончать сюда пришел, иначе я сваливаю. По судам еще меня из-за девственников не таскали. — Мне просто нужно подумать. — Разве маменькины сыночки не спят в это время, вздрочнув перед сном и тщательно почистив зубки? — Перестань, пожалуйста. Это не смешно. Он настолько вежливо реагирует на слова Тозиера, что хочется ударить либо его, либо себя. Может, он боится перечить? Господи, Ричи, ты вообще себя видел? Стремный тип на кортанах в темноте на крыше, еще и сигаретами наверняка несет за километр. — Да, действительно, — Ричи усмехается и медленно встает на ноги. — С вздрочнуть это я напутал, это же грешно. Парнишка молчит и подходит совсем близко к краю, упираясь руками в ограждение и заглядывая вниз, и со своего места Ричи может видеть, как напряглись его пальчики. Боится, что неведомая сила поднимет его ноги и скинет вниз. Как же это, блять, нелепо. — А что ты здесь делаешь? Ричи только собрался закурить. Повернувшийся парень застал его как раз с сигаретой в зубах и зажигалкой в руках, и их взгляды встретились. — Сижу и жду, когда придет повод пошутить. Ты как никогда вовремя. — Оно и видно. Ты Ричи, да? — Вау, маменькин сыночек знает мое имя? Педофилия — это не мое, учти. — Мама часто про тебя говорит. Точнее о том, какое ты невоспитанное дерьмо. — Да я прям ебучая знаменитость, — Ричи усмехается и становится на шаг ближе. — Я думал, хорошие мальчики не говорят что-то типа «дерьмо». Какие еще слова знаешь? — Значит, я не такой хороший мальчик. И вообще, мне, блять, семнадцать, я в параллельном классе, не говори со мной, как с ребенком. — Воу-воу, полегче, — внезапно в голове что-то щелкает и Ричи вспоминает. — Эддичка. — О Господи. Тозиер подходит вплотную к Эдди Каспбраку и встает рядом, наконец щелкая зажигалкой. Эдди отдаляется и убирает руку в карман. Если бы он был уличным, Ричи бы подумал, что он сжимает там нож. Но это лишь малыш не в том месте не в то время. Поэтому Ричи нечего бояться, что заставляет усмехнуться. Он выдыхает дым прямо в лицо парня, и тот кашляет и отступает назад, правда засмеяться над этим Тозиер не успевает, ведь парнишка тут же выдергивает руку из кармана, и в ней что-то блестит. Не нож, нет. Ингалятор. Астматик. Ты дал полной грудью вдохнуть сигаретного дыма ебучему астматику, Ричи. Охуенно. — Ты больной ублюдок, мама была права, — отдышавшись, говорит Эдди. И на какую-то секунду Ричи становится даже жаль. На секундочку. — Да-да, мамочка всегда права, можешь бежать к ней и жаловаться. — Да пошел ты. Если не хотел, чтобы я тут был, сказал бы сразу. Обязательно вести себя, как последний мудак? — Ладно, пай-мальчик, хорошо тебе поразмыслить, — Ричи сделал затяжку и притворился, что задумался. — «Как я могу подлизать задницы мамаше и всему учительскому составу одновременно?» «Правильно ли я чищу зубы?» «Как ходить в школу, если мультики начинаются слишком поздно?» — Ты отвратительный. — Спасибо. Вторая сигарета драматично спрыгивает с крыши и теряется в темноте. Ричи выдыхает — в сторону, но сам не заметит этого — и убирает руки в карманы толстовки. — Не бойся, больше ты меня здесь не встретишь. Место перестало быть таким привлекательным. — Аналогично. Эдди оборачивается и тихо наблюдает, как Ричи уходит с крыши, правда запах его сигарет остается, и парень еще крепче сжимает в руке ингалятор. Это удивительно, но он отвлекся. От всех мыслей, что заставили его вылезти из постели в столь поздний час, прокрасться мимо комнаты мамы и прийти сюда. Эдди Каспбрак хотел бы быть тем мальчиком, что описывает Ричи. Идеальным, послушным, правильным, невинным. Вот только все чаще Эдди понимает, что перестает таким быть. Вырастает из этого образа, как из старой одежды, но не может купить себе новую. И эта мысль — странная, вызывающая интерес и ужас, подбивающая на несвойственные ему поступки. Эта мысль — интересно, высоко? «Аналогично». Брошенное без мысли, так же как и предыдущая фраза собеседника. Они встречаются на следующий же день, спустя первые школьные мучения нового года, пару новых ссадин Ричи и нескольких десятков раз использования ингалятора. Они могли бы отреагировать друг на друга отрицательно, но просто не успели. Эдди появился на крыше в самый подходящий момент. — Ты что, совсем псих?! Вот эта фраза, выкрикнутая так, что любой прохожий мог бы поднять голову вверх и увидеть свисающие с крыши ноги, и тогда домой бы Тозиер точно не вернулся, а если бы и вернулся, то там и остался, навсегда, чуть-чуть мертвенький и вкрай недовольный. Эта самая фраза потом, чуть позже, будет раздаваться в голове каждого из них, но это один большой спойлер. — Нахуя так орать, Каспбрак? Тебя что, режут? Да, тонкими полосочками, короткими отрезочками в самых незаметных местах, только вот ты не знаешь об этом, пока, и лучше вообще заткнись, Тозиер. — Ты сидишь на краю, мать ее, крыши. — И что? — Слезь. — Ты указываешь мне? — Да, Ричи, слезь. Голос Эдди тверд и — какое, блять, чудо — даже смахивает на голос семнадцатилетнего подростка. Ричи перекидывает одну ногу за ограждение, сидя на нем теперь, как на коне. Чуть меньше шансов убиться, но они все еще есть. — Я не упаду отсюда, это было бы слишком просто. — Это было бы слишком тупо, как и все, что связано с тобой, так что не будь таким самоуверенным. Тозиер удивленно поднимает брови. Что стало со скромным парнишкой, который сторонился его еще вчера? — Какую дрянь тебе в ингалятор подсыпали, Эдс? Я тоже хочу. — Эдс? Что за?.. — А мне что, тебя Эдвардом что ли звать? — Мое имя Эдди. — Да-да, Эддичка-детка, я помню. — Господи, ты всегда такой несносный? Да, всегда, в этом-то и проблема. И завтра, и послезавтра, и еще две недели каждую ночь почти в одно и то же время они встречались на этом месте и перекидывались сарказмом, называя это общением. Смешно. В школе, на улице, у дома они были незнакомцами. Эдди Каспбрак и Ричи Тозиер из разных миров, которые соприкасаются лишь в одной точке — на крыше в полпервого ночи. И комментарии даже не становятся банальнее, наоборот, друг на друге они словно отрабатывают навыки: Ричи — нападать, Эдди — отбиваться, только словами, не кулаками. И так, вообще-то, намного лучше. — С кем ты подрался на этот раз? — Эдди потребовалось три недели, чтобы спокойно упираться спиной в ограждение и не бояться упасть при этом. Ричи же сидит на бетоне, свесив ножки в пасть самой смерти, и курит только один раз за весь вечер, выдыхая в противоположную от Каспбрака сторону. Не забота, скорее ограждение от истерик. — С твоей мамкой. Она так хотела секса со мной, что пришлось отбиваться. Эдди уже почти — почти — не реагирует на подобные шутки. Привык. Даже отвечает иногда, но не сегодня. Пусто в голове, пусто в тетради под словами «домашняя работа», вообще все вокруг как-то пусто, и кто знает, может, это просто осень, а может, что-то большее. — На самом деле, я слышал, как твоя мама кричит на тебя. Это она сделала? Ричи выбрасывает окурок — Эдди внезапно думает, что в этом месте, под чьим-то окном, уже, должно быть, образовался целый Эверест из выкуренных Тозиером сигарет — и слезает с ограждения. — Не суй свой маленький носик во взрослые дела, Эдс. Каспбрак остается на крыше один в тот день. Он остается прав. Ни один из них бы не признался тогда, что они ждали времени, когда поднимутся на крышу и возобновят весь этот переброс язвительными фразами. Это был их отдых, их отдельная утопия, вне всего мира. Ричи Тозиер сидел на краю смерти и высмеивал Эдди Каспбрака, в это же время бессовестно рассматривая его с ног до головы, и этот взгляд мог бы сказать много больше, чем его юмор, но свет был за его спиной и никак не падал на его лицо. Эдди же держался от края как можно дальше и вел себя аккуратно, ведь там действительно высоко, теперь он знает это, и пусть в мыслях он часто шагал намного дальше, чем сам себе признавался, его дергало от каждого резкого движения Тозиера. Прошло два месяца, постепенно стало холодать, а настроение лучше не становилось. Осень, эта сраная осень, она вообще когда-нибудь закончится, или продолжит разъедать внутренности только-только зреющего подросткового организма своей ебучей тоской? Шутки становились острее, посылы — дальше, синяки — больше, взгляды — чаще. Все катилось к чертям, к которым попадать никто не хотел, но это же такой возраст, и остановить это все невозможно, по крайней мере еще никому не удавалось. На шестьдесят седьмой день Ричи опоздал. Он пришел, прихрамывая, сел на край, и Эдди чуть с ума не сошел от чего-то в том взгляде, брошенном один раз и так быстро. — Господи, ты что, с драконом на дуэли был? — Тогда бы я был поджарен, гений. — Мне сейчас не до мифологической матчасти, ты свое лицо видел? У Ван Гога таких ярких красок не было. Ты вообще чем-то обрабатывал это? — Ты и так прилично обрабатываешь мне мозг прямо сейчас, Эдс. Каспбрак вскочил с места. — Я за аптечкой и обратно. — Ебанулся? Забей, и не такое переживали. — Ты хоть немного имеешь представление о том, сколько болезней можно получить при таких ранах? Осложнений? — Каспбрак, ты такая истеричка. Эдди с самым серьезным видом посмотрел Ричи прямо в глаза и приказал. — Чтобы жопу с места до моего прихода не сдвинул и ждал, ясно? Тощий силуэт растворяется в ночной темноте, как фантом, но Ричи уверен, что тот реален, потому что голос разносится по пустой голове, тоном, которым Эдди, скорее всего, ни с кем никогда не разговаривал, и это… Забавно? (Охуенно, если честно, и пиздецки заводит) Да, забавно. Правда, как следует поразмыслить над этим Ричи не успевает, и оно, на самом деле, к счастью, жаль, что это тоже ненадолго. Эдди возвращается с аптечкой и с видом главврача заявляет: — Мне нужен нормальный свет, так что сядь так, чтобы мне было видно твое лицо, но чтобы ты не слетел с крыши. — Легче просто встать. — Тогда я до тебя не достану, — тихо и недовольно бурчит Каспбрак, предчувствуя гору шуток типа «маминой детки» или «дети в это время спят». Но Ричи поворачивается лицом к фонарям и говорит лишь: — Вообще не надо ничего делать, я всегда справлялся с этим сам. — Своими руками справляться будешь с другими делами, а сейчас заткнись и терпи, иначе вызову скорую. Хер пойми откуда взявшаяся наглость парнишки уже настораживала. Он перебирает какие-то лекарства и упаковки и вытаскивает некоторые из них. Смачивает ватку из темного пузырька и вздыхает. — Будет щипать, но получать все это было, думаю, больнее. — Ты успокаиваешь меня? — Просто не ори, если что. Ричи усмехается и подается вперед. — Орала твоя мамашка, когда я ее… Эдди с невозмутимым видом — ну правда, уже не привыкать — прерывает его, прикладывая ватку к ране над бровью. Тозиер шипит сквозь зубы и морщится. — Я предупреждал. — Не больно. — Ага, поэтому у тебя лицо в морской узел и свернулось. — Я просто люблю драматизировать. — Первая искренняя вещь от тебя за все наше знакомство. — Я никогда не лгал тебе. Когда я говорил, что ты похож на мелкого пиздюка, это была чистая правда. Эдди надавливает на больное место сильнее, заставляя Ричи ойкнуть. Медленно и аккуратно обрабатываются все ссадины с одной стороны лица, остается еще одна на другой. — Мне не видно тут, тебе надо повернуться. Ричи спрыгивает с ограждения — сердце Эдди пропускает удар — и задумывается (или делает вид). И, видимо, размышления ни к чему не приводят (Господи, Тозиер, ты мог просто повернуться в другую сторону и Эдди встал бы туда), потому что он вдруг просто подталкивает Эдди к своему прошлому месту. Сам же Ричи встает прямо перед ним и да, лицо его теперь освещено намного лучше, но Каспбрак чувствует, как бетонный угол давит ему в поясницу, и буквально может видеть все то расстояние до земли, которое ему предстояло бы пролететь при любом неловком движении (как он сам думал). Вдох застревает где-то в глотке, и следующий сделать уже не реально. — Отойди, идиот, я же могу упасть! — Эдди бьет Ричи по плечам и толкает от себя, но тот не поддается, а только пожимает плечами. — Не упадешь ты. Ни за что, слишком мало шансов. — Но они есть! — Будешь так верещать, твоя мамаша выйдет, и тогда ты будешь желать самостоятельного прыжка отсюда. Эдди содрогается всем телом и чуть не роняет лекарство. — Держи, — он вдруг вручает пузырек Ричи, а сам лезет в карман за ингалятором. Кнопка. Вдох. Легче. — Господи, чего ты так боишься? Сам просил повернуться к свету. Давай, я держу тебя. Ричи берет его за запястья и надеется увидеть взгляд «спасибо», но видит только «ты, блять, издеваешься?» — Мне нужны мои руки, идиот. Сейчас бы Ричи сказал, что это была не его вина. Каспбрак сам напросился. Так ведь? Но тогда все казалось по-другому. Потому что Ричи отпускает руки Эдди и берет его за талию. И, наверное, Каспбрак хочет возмутиться, но не делает этого, а Тозиер хочет пошутить, но тоже молчит, думая лишь о том, какой же, блин, этот мальчишка худой. На полном серьезе, он почти может обхватить его одними ладонями. И даже обработка ранки перестает казаться чем-то неприятным. И именно в этот момент — Ричи твердо уверен в этом — все пошло по пизде. Неторопливо так, с остановочками, но пошло. — Готово, — наконец произносит Эдди. Поясница начинает ныть, но парень боится сделать лишнее движение, страх сковывает, отвлекает, подбивает прижаться скорее к телу напротив, главное — подальше от края. — Я сказал готово, Ричи, можешь отходить. И постарайся не вляпываться в такие ситуации, при попадании любого микроба в открытую рану, ты рискуешь… Ричи накрывает его рот ладонью. Эффективно. Эдди бьет его по плечам и бормочет что-то о грязных руках. Ричи не может не смеяться, отступает и только тогда говорит. — Спасибо, Эдс. Эдди закрывает аптечку и шепчет еще что-то недовольное. Части кожи, которых касался Тозиер, казалось, горят, из-за микробов, вероятно, тем не менее Каспбрак впервые думает о других прикосновениях, допускает чертову «а если бы» мысль. Их взгляды пересекаются. — Уже поздно. — Да, надо идти. — Спокойной ночи, Эдс. — Спокойной ночи, Ричи. А потом стало холодать. Температура все ниже, иногда падает снег, но быстро тает, все достают теплые вещи и готовятся встретить зиму. В полпервого ночи самый мороз, и это могло бы остановить кого-то, но только не этих двоих, они все так же крадутся, только теперь хватают с собой куртки и надевают их уже на лестнице, по дороге на крышу. На Ричи — старый свитер и довольно легкая куртка, и он упрямо старается доказать кому-то, что ему не холодно, но ведь Эдди видит, как дрожат его руки после получаса нахождения на крыше — перекрестке всех ветров. Сам Каспбрак одет в лучших традициях капуста-стайл: зимняя куртка, шарф, теплая шапка, и — серьезно, блин? — вроде бы даже перчатки, но пока он их не доставал, может быть, избегая шуточек. Это все автоматически делало посиделки короче, Эдди все чаще ныл о простуде и прочих болячках от переохлаждения, Ричи снова стал больше курить, чисто чтобы согреться. Их общение стало реально больше напоминать общение: они говорили, о школе, о городе, обо всякой херне — о чем угодно, только не о них самих. Цель всего этого оставалась та же — Эдди Каспбрак и Ричи Тозиер приходили ночью на крышу, чтобы забыть свою настоящую жизнь. Забыть драки, наказания, побои, крики, побеги, споры и угрозы. Забыть больницы, диагнозы, правила, режимы, запреты и наставления. — Мне холодно даже смотреть на тебя. Ты сдохнешь от пневмонии, — говорит Эдди, обнимая себя за плечи. — Ага. А еще от рака легких, своей тупости, и болтливость моя тоже меня доведет. Признайся, Эдс, ты просто хочешь моей смерти. — Если бы я хотел твоей смерти, я бы просто столкнул тебя с крыши. — Не, тогда моя смерть была бы на твоих руках. К тому же, ты слишком хилый, чтобы сдвинуть меня с места, — Ричи усмехается и достает пачку сигарет. — Это не я хилый, это ты тяжелый. — Я говорил твоей мамке то же самое. Эдди вздыхает и закатывает глаза. Оба кидают взгляд вниз, за край. Высоко. И хотя все сдвинулось с места и покатилось еще в тот момент, когда Эдди строил из себя медсестру, то в первый день декабря все не то чтобы покатилось, все со свистом полетело к глубочайшим ебеням. Дверь открылась так резко, что Ричи инстинктивно выкинул сигарету и быстро спрыгнул с ограждения, прячась. Но это был всего лишь Эдди, только пришел он раньше, чем обычно, и вид его был… Мягко говоря, необычным. — Эдс? Каспбрак пытался застегнуть куртку, но почему-то все не мог этого сделать, мучаясь с замком. — Эдди, все нормально? Ричи делает пару медленных шагов вперед. Эдди освобождает руки, кидая шарф прямо на землю, и продолжает копошиться с молнией. — Мамочка не помогла малышу как следует одеться перед прогулкой? И тут Ричи слышит звук, который ломает все его напускное безразличие. Эдди всхлипывает, бросает попытки одеться и поднимает голову. Зимняя ночь светлее других, к тому же ясно и светит луна, и Ричи видит, как блестят слезы парня, подобно маленьким звездочкам. — Хэй, Эдс, — на выдохе произносит Ричи и ломает к херам все, что неосознанно строил все время с последнего дня августа, а может, даже раньше. Он быстро приближается к Эдди, легко застегивает злополучную молнию и тут же прижимает парнишку к себе. И он сейчас кажется еще меньше, чем обычно, и еще слабее. Каспбрак обнимает Ричи, со всей силы — которой, вообще-то, не так много — сжимает его и старается не реветь в голос, но получается плохо, ведь уже поздно, он терпел слишком долго, и теперь всю бурю эмоций остановить уже невозможно. А Ричи теряется и не знает, что делать, и, в принципе, все правильно, дети плачут и часто, но не Эдди, он только… Он только приходит каждую ночь на крышу, терпит холод, сигаретный дым и грязные шутки и смотрит на ночной город, чтобы так же как и ты, Тозиер, убежать от чего-то, что в этот раз его догнало. Сжатые рыдания не проходят просто так, дыхание сбивается и становится сиплым и громким, как у старика. Эдди достает из кармана ингалятор, для чего приходится чуть отдалиться от Ричи, и улучшает состояние физическое, но не психологическое. — Эдди, давай поговорим. Каспбрак опускает голову и кивает. Хороший знак, он идет на контакт, это хотя бы не истерика. Ричи отводит его дальше от двери, сажает у выступа прямо на землю и сам садится рядом, прижимая такого знакомого и незнакомого одновременно парнишку к себе. И они говорят. Впервые — не о тупом юморе, далеких вещах и других людях — они говорят о себе. — Я не знаю, Ричи, все просто… Не то. Все… — Эдди вздыхает, прикрыв глаза, и выговаривает. — Все заебало. Больницы, таблетки три раза в день в определенное время по две штуки, до еды и после, гребанная астма, все эти «ты не должен!» и «это вредно!» У меня нет друзей, нет домашних пушистых и ласковых питомцев, нет права на ошибку в школе или дома, а больше я нигде не бываю. Я чувствую, как будто я уже не тот, кем всегда был, и это бесит, потому что все остальные все еще видят меня им, даже ты, и я сам настолько привык к этому образу, что уже ничего не понимаю и не знаю, что делать. Я просто устал и перестал делать то, что делал всегда, и появились плохие оценки и замечания, и мама считает, что у меня расстройство внимания, и хочет отправить в больницу на месяц, а я не хочу, я ненавижу это место всей душой! Они вернут старого меня, того, кто ложится в девять, выполняет все гигиенические процедуры и никогда не перечит, но я уже не хочу быть тем Эдди, понимаешь? Я делаю вид, что ложусь спать, жду, когда у мамы выключится телек, и иду сюда, а потом возвращаюсь в комнату часа в три, засыпаю к пяти, а в семь уже вставать, и это просто охереть как плохо для моего организма, но эти ночи — единственное, блять, что у меня есть! Он снова срывается и плачет, а Ричи снова обнимает его, гладит по спине сквозь куртку и шепчет что-то, сам не знает — что, но это и не важно, скорее всего, какой-то бред, как всегда. — Ричи. — Здесь. — Если меня заберут, это минимум на месяц. Эдди неловко отдаляется, чтобы сесть напротив, и стирает слезы рукавом. И вблизи Ричи более ясно видит это: круги под глазами, потухший взгляд, и худоба действительно не нормальная, а ведь Тозиер думал об этом еще давно. — Нет, — Ричи усмехается и качает головой. — Нет, хуйня все это, на Рождество ты будешь здесь. — Здесь? А ты? — И я здесь. Мне больше идти некуда. Эдди пытается улыбнуться, но улыбка быстро гаснет. — Если мама решила так, я буду в больнице. Стопроцентно. — Вес аргументов твоей мамаши не обязательно должен быть прямо пропорционален ее собственному весу, ты в курсе? — Ричи усмехается своей же шутке — хах, классика — и смотрит Эдди прямо в глаза. — Не знаю, каким ты был и кем становишься, Эдс, но здесь ты можешь быть тем, кем захочешь. Эдди Каспбрак улыбается, и по закону жанра прямо сейчас, в этот момент, должно было случиться что-то, из ряда вон выходящее. Кто-то бы заметил их, или их матери поднялись бы сюда, или метеорит бы снес этот дом и крышу в частности к чертям, или вся планета бы вдруг взорвалась, убивая все живое. Но ничего не случилось. Поэтому Ричи Тозиер отключает какую-то очень важную — ты просто пока этого не понимаешь, парень — часть своего мозга, подается вперед и целует Эдди Каспбрака. Тот как будто пугается, отклоняется назад поначалу, но потом возвращается на место и пытается ответить на поцелуй, неловко и неумело и вообще недолго, потому что вдруг отрывается и шепчет. — Это же… — Пиздец как много микробов, да, Эдс, тебе не похуй? Взгляд Эдди такой испуганно-растерянный, что это даже мило, и Ричи сдерживает себя, чтобы не завалить Каспбрака прямо здесь, на холодном бетоне, и терпеливо ждет его самостоятельного решения. — У меня сейчас в голове список болезней, передающихся таким путем, и он длиннее, чем вся твоя домашка с начальной школы. — Тогда не такой уж и длинный. Сравнил бы лучше с моим чл… Эдди прерывает его новым поцелуем, и Ричи вообще не против, он притягивает умника ближе одной рукой, а второй снимает его шапку, чтобы не мешала, и Эдди думает, что если уж и ехать в больницу, то по серьезным причинам. И крышу сносит окончательно у обоих, мысли, которые они старались совсем не допускать, внезапно воплощаются в реальность, и вообще какого хрена? Простые прикосновения губ превращаются в нечто большее, жаркое, нужное. Как тут остановиться? Ни один из них уже не думает — зачем, когда тут такое? — и не чувствует ни стыда, ни холода. Ричи только ловит себя на сними-блять-эту-куртку-быстрее мысли, и это, наверное, и возвращает ему частицу здравого смысла. Он аккуратно отстраняется и открывает глаза. Идет снег. Ричи Тозиер впервые за долгое время не знает, что говорить (и надо ли?). Эдди Каспбрак хочет поставить жизнь на паузу и выкинуть пульт управления. — Ты… Ты как? — Лучше. Наверное. Спасибо. Ричи кивает. Ни один не двигается. — Мне… Мне, наверное, лучше домой. Моя мама… — Эдди затыкается и пытается сделать вдох, что получается с трудом, но это не астма, почему-то он это знает. — Окей. Каспбрак встает, желает спокойной ночи и идет к выходу. Там он подбирает скинутый шарф и еще раз оборачивается. — Если я завтра все-таки не приду, постарайся не вляпаться в какое-нибудь дерьмо. Ричи усмехается, провожает парня взглядом и достает пачку сигарет, наконец-то думая о том, что дерьма глубже того, в которое он влез только что, уже не найти.