Интересно, высоко?

…прыгнуть вниз или вверх?

И Эдди Каспбрак правда не приходит на крышу следующей ночью. И следующей. И через неделю тоже. И даже через две. Он не появляется в школе. Не встречается на улице. Просто пропадает, и абсолютно непонятно, когда он вернется, вернется ли (в этом Ричи сомневался меньше всего, но плохие мысли трудно выкинуть из головы) и каким вернется. Наступают морозы, крышу полностью заваливает снегом, Ричи курит-курит-курит и много думает, а потом вздыхает и уходит, намного раньше, чем обычно. За три недели Эдди Каспбрак перестал казаться чем-то реальным. Это ежедневный сон, помешательство, психоз. Ричи Тозиер просто засыпал или отключался от сильного удара и видел это чудо, как бы говоря себе: «Хэй, чувак, в этом мире все не так дерьмово, только посмотри на это!» И, возможно, это бы даже прокатило, если бы не последняя ночь, если бы не слезы, монолог и — блять, опять ты думаешь об этом — поцелуй. За три недели Ричи Тозиер признался самому себе, что привязался к Эдди Каспбраку — пока только так. А потом он вернулся. И Ричи прибежал на крышу, кажется, еще даже засветло и ходил по ней кругами, выкуривая сигареты одну за другой, думая, что скажет и как будет себя вести, но не приходя ни к какому решению. В конце концов, думал он, импровизация еще никогда не подводила, не знаешь, что делать — твори херню. Вот только он не пришел. Эдди Каспбрак был дома — точно, был, Ричи позволил себе проследить за парнем и его огромной мамашкой до самой квартиры — но не поднялся на крышу. Этот день и следующий. Он был в школе, ходил по коридору и пару раз даже улыбался — не ему, не Ричи, конечно же — но ночью его по-прежнему не было там, где он был так нужен. Ричи Тозиер нарывается на проблемы, грозящие ему десятком синяков, ссадин и суток неподвижности разных частей тела. Ричи Тозиер смеет высказать матери все, что думает. Ричи Тозиер переживает то, что не должен переживать семнадцатилетний подросток. Один. На пятый день имя Эдди Каспбрака становится ругательством. Ричи на полном серьезе уверен, что ненавидит мальчишку, который заставил его думать слишком много и чувствовать слишком не то. На шестой день Ричи не поднимается на крышу. Он курит у окна, чувствуя одиночество и тишину пустой квартиры каждой клеточкой тела, и мурашки бегут по коже, и тяжесть в груди стала даже привычной, но иногда дышать трудно. Сон не идет совершенно, как бы он не старался; сигареты заканчиваются, из-за открытого окна в квартире ужасно холодно, поэтому Ричи надевает куртку, но насиловать легкие дымом не перестает. В третьем часу ночи он отчаивается и идет наверх. Все-таки, там сидеть в тишине намного привычнее, чем здесь. Первое, что он замечает — следы. Следы по снегу от двери к краю, и Ричи взглядом шагает по ним и приходит к ногам на бетонном ограждении. Сердце останавливается за ненадобностью. — Ты что, совсем псих?! На дежавю никто не обращает внимания — это не важно, только мальчишка дергается от неожиданности. Эдди Каспбрак стоит на краю крыши и смотрит на Ричи, и, кажется, руки его начинают дрожать еще сильнее, а потом и не только руки — он весь трясется, и ноги подгибаются, и… — Стой, блять, на месте! Ричи бежит к нему пару секунд, но они растягиваются, как жвачка, движения слишком медленные, он не успеет, он точно… Успел. Ричи дергает мальчишку за низ куртки, не контролируя ни силу, ни само падение, главное — оно в эту сторону, а не в ту. Эдди падает в сугроб, переворачивается на бок и притягивает колени к груди, зажимаясь, закрываясь ото всего мира, от себя самого, от Ричи. — Я спрашиваю, ты ебанутый или как? Тозиер садится рядом, и, блин, да, это ужасная картина, но трудно заткнуться, когда молчишь так долго. — Думаешь, все так легко? Так, блять, просто ничего не заканчивается, Каспбрак! Месяц ебучего ожидания, пиздеца в голове, я вообще-то волнуюсь, Эдс, а ты решил упиздовать по тихому, наворотив дел? Есть хоть что-то в серой хуйне, которую ты зовешь мозгом, а? Это… Это ведь ничего не исправляет, не делает легче, не… — он задыхается морозным воздухом, и это почему-то способствует успокоению, хотя бы чуть-чуть. А мальчишка жмется еще больше и вроде бы плачет, но этого не видно, ведь он закрывает лицо ладонями. Ричи наконец затыкается, двигается ближе и осторожно берет его за запястья. Эдди дергается и сопротивляется, но он слишком слаб, и Ричи легко убирает его ладони от лица. Каспбрак больше смахивает на приведение: цвет его лица почти сливается со снегом, искусанные губы дрожат, а глаза прикрыты. — Эдс, посмотри на меня. Глаза открываются, но Эдди как будто не сразу фокусируется на Ричи. — Ты, блять, под чем, мамкина катастрофа? — выдыхает Тозиер и приподнимает голову парня из сугроба. — Я так хочу спать, — тихо бормочет тот, хмурясь. — Это таблетки, они… Снот… Сн… Спать, в общем. — Ага, успокоение нервов путем упокоя вас. Так? Пиздец, Каспбрак, ты один большой пиздец! Он уже не кричит, но сердце все еще бьется слишком часто, а картина Эдди, стоящего на самом краю, наверняка будет перед глазами Ричи еще очень долго, ведь он был так близко, он мог… Эдди Каспбрак мог бы споткнуться и тоже оставить Ричи, одного, теперь совсем одного. — Так, тебе надо добраться до кровати быстрее, чем ты вырубишься. Давай, поднимайся. Не без помощи, Эдди встает и несмелыми шагами, придерживаемый Ричи, идет к выходу с крыши. При этом Тозиер постоянно бурчит что-то, потому что ну правда, он и так кнопку «выкл» для болтовни редко находит, а в такой ситуации уж тем более. И Эдди переставляет ноги, старается изо всех сил не спать и не плакать, и ему так много хочется сказать, закричать, но больше все-таки — уснуть. Но вот наконец дверь квартиры Каспбраков. Ричи дальше нельзя. — Уверен, что сможешь дойти до комнаты? Эдди кивает и подается вперед, но Ричи почти грубо одергивает его за руку. — Завтра отдыхай и не пей больше это дерьмо. И только попробуй, сука, выкинуть еще что-то подобное, и я убью тебя собственноручно. Каспбрак оборачивается и, несмотря на обездвиживающую слабость, шепчет. — Я никогда больше этого не сделаю. Следующим вечером Ричи Тозиер сидит на крыше и не думает, честное слово, ни о чем. Удивительно, особенно для него, но, видимо, такое все-таки возможно. Он только выдыхает пар (не дым) изо рта и медленно перемещает взгляд с ночного города на бетонное чертово ограждение, оттуда — на все еще заметную неровность снега — место падения Каспрака, потом — на свои руки, и дальше по кругу. Прокрастинация побеждает, а сон так и не идет. Да и не просто так он сидит. Сам не хочет признаваться (хотя уже поздно отнекиваться, Тозиер), он ждет одного больного — во всех смыслах — астматика, чтобы убедиться, что все хорошо. И вот он слышит скрип. И не оборачивается. Закуривает и смотрит на огни ночного города, только слышит робкие шаги по снегу позади. Они становятся все тише и тише и скоро совсем стихают. Недалеко. — Ричи? Он не оборачивается. Не оборачивается, не оборачивается, не оборачивается… — Ричи, я знаю. Месяц — этот ебанный месяц — снова проносится перед глазами, и кожа покрывается мурашками где-то под одеждой и хочется просто закричать. Шаг. — Я знаю про Стива. Драка сезона. Сломанный нос, кровоподтеки и изумленно-испуганные крики медсестры. Шаг. — Знаю про школу. Казалось, весь учительский состав во главе с директором орут в один голос, что-то об ужасном, неприемлимом поведении, худшей успеваемости и отчислении. Каким-то чудом он не вылетает. И это чудо… — Знаю про маму. Цвет кожи больше походит на желтоватый. Глаза закрыты и уже не откроются. В голове почему-то застревает фраза и кажется даже забавной. «Простите, мистер Блэк, моя мама не сможет прийти в школу.» Шаг. — Ричи… Прости меня. Он прямо за его спиной, может вытянуть руку и коснуться, но не делает этого. Ричи выбрасывает — прости, Господи — почти целую сигарету. — Прошлой ночью… Я вообще не понимал, что делаю. Я просто смотрел и… Земля казалась так близко. Как будто я спущусь, как со ступеньки, но потом все изменится, мне не нужен будет ингалятор, не будет этого чувства в груди, когда не можешь сделать вдох, там просто не будет ничего… — Ричи все еще стоит к нему спиной (как же много сил уходит на это), и в тайне Эдди даже рад этому, ведь он говорит то, что вряд ли сказал бы в глаза. — Я думал, это у меня все ужасно. Мама, доктора, больше лекарств, больше ссор. Они все мною недовольны. Если бы не праздники, я бы, может, вообще не вернулся, и почти неделю мама не отходила от меня ни на шаг, постоянно причитала, винила экологию, школьных учителей, кучу вещей с чудными названиями, которых не знаю даже я. Но как только я попробовал предположить, что дело не в болезнях, не в теле, а в… Не знаю. Внутри. Это просто чувство. Эмоции приносят не меньшую боль, чем рак. И я… Это странно, но я чувствовал, что они не правы, что они не понимают, мне просто нужно было вернуться домой, сюда, но тебя здесь не было, так что я просто подошел, посмотрел вниз, и… Многозначительная пауза, не нуждающаяся в продолжении фраза. Тишина. — А сегодня я узнал все то, что случилось с тобой за время моего отсутствия и… Я почувствовал себя ужасным эгоистом. Поэтому прости меня, Ричи. Я херовый друг. Ричи Тозиер разворачивается, и Эдди зажмуривается, но не отходит, готовый ко всему, но у него на щеках слезы, и у Ричи, кажется, тоже. И он просто хватает мальчишку за шарф, дергает на себя и обнимает, и его обнимают в ответ, а в голове только странная мысль. Так яд или панацея? И хотя осень уже давно кончилась, но жизнь-то продолжается, а она, знаете ли, та еще сука, и двое подростков на крыше родного дома не могут ничего, кроме как сжимать друг друга еще крепче и стараться не уронить небо, упавшее им на плечи. И, чисто чтобы сдержать эмоции, Ричи начинает болтать всякую чушь, как всегда, и Эдди подхватывает, и они говорят, все так же обнимаясь, и все равно о чем. Каспбрак постоянно извиняется и рассказывает, как скучал, как умирал, как спал под таблетками, и просыпался под таблетками, и жил под таблетками, и задыхался (от астмы ли?), как спорил с мамой и тщетно пытался избежать попадания снотворного в рот и мозг, но не мог. И Ричи уже все равно, в принципе, пусть он хоть спасал королеву Англии, главное, что сейчас он здесь, и это чертовски ванильно, но это… Правильно. — А ведь я говорил тебе не вляпаться в дерьмо, — вдруг говорит Эдди и, вроде бы, даже смеется, истерически, конечно. — Так, а куда ляпаться, если дерьмо повсюду? Эдди думает о введении отдельной ветви философии, философии Ричи Тозиера, и эта фраза определенно стала бы эпиграфом к какому-нибудь учебнику. Но пока Каспбрак поднимает замерзшие руки выше, зарываясь пальцами в волосы своего балабола, почему-то не сомневаясь ни в одном из этих определений, и аккуратно, почти невесомо касается губами чужих губ. — Какие мы осторожные после больнички стали, — Ричи усмехается — или все еще истерическое? — и не торопится отвечать на поцелуй, хотя, честное слово, это нереально трудно после месяца постоянных мыслей об этом, но он просто хочет подольше стоять вот так, пока снег заваливает все вокруг и их тоже, и чтобы никогда не пришло утро и необходимость уходить. «Спустись с небес на землю, » — говорят обычно люди, подразумевая возвращение в реальный мир, так что же, крыша и стала небесами, тут и белые сугробы подстать облакам, и люди мельтешат где-то внизу, и парень напротив — чем не ангел? После смерти Ричи все равно вниз, а не вверх, так почему же не остаться здесь как можно дольше? — О чем думаешь? — господи, этот засранец в паре сантиметров от лица и Ричи и смеет задавать такие вопросы. — Хочу тебя и набухаться. — Определись с чем-то одним, Тозиер. Мозг Ричи Тозиера официально объявляет дальнейшие дискуссии бессмысленными. Сломанный мальчик притягивает другого сломанного мальчика еще ближе, и, о Ричи, разве ты не знал, что разбитые вещи царапают друг друга острыми краями? Сейчас он лишь целует своего астматика, настойчиво и так жадно, словно голодал долгое время и дорвался до пищи (в принципе, почему словно?), и тот отвечает на поцелуй своего идиота, и ни один из них не думает дальше следующей секунды. Эй, Эдди, а помнишь про микробы и болезни? Эй, Ричи, а помнишь, как считал его ребенком? Неважно. Сейчас все на свете — неважно, кроме, может быть, рук, которые спускаются по спине, поднимают край куртки и обжигают холодом кожу, в то время как губы медленно спускаются к шее. — Эй, рукоблядство прекрати, мы вообще-то на улице, — шепчет Эдди, вдруг невольно сравнивая пар изо рта с сигаретным дымом. — Рукоблядство? — Ричи пускает смешок, поднимая взгляд. — Да, Тозиер, оно самое, а время года называется зима, это когда падает холодный снег и твои руки пиздец ледяные. Ричи улыбается и смешно морщится. — Мамочка бы разозлилась, если бы ты так говорил при ней? — Да, Ричи, разозлилась бы, но, думаю, мат — последнее, на что бы она обратила внимание в этой картине. — Да, Эдс. Друг из тебя действительно херовый. Друзья определенно так не делают. Каспбрак, кажется, чувствует себя неловко и боится, что Ричи оттолкнет его после этих слов. Но Тозиер улыбается. — Ты хочешь спать? Эдди смотрит в глаза Ричи и что-то внутри пытается вернуть его на место, вернуть прежнего Эдди Каспбрака, это же не ты, ты не такой, а как же бактерии, как же запреты, ты что, забыл все, чему учила тебя мать? Тихий голосок шепчет что-то про сон, маму и непослушание, но это то, чему Эдди учился весь этот месяц. Не слушать его. — Я не оставлю тебя больше. Ричи сглатывает, одергивает куртку Эдди и берет его за руку. — Тогда, молодой человек, у меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться. — Какое же? — Видите ли, я теперь живу совершенно один. — Тозиер, это не смешно. Эдди смотрит на Ричи, а Ричи — на Эдди, их соединяют сцепленные пальцы и еще что-то невидимое, страх и кое-что еще. — Так ты идешь? Шаг. Второй. Кивок. Двое еще крепче сжимают пальцы и убегают с крыши, убегают вместе и даже не прощаются. Убегают туда, где будут только они двое, там будет тихо, спокойно и тепло, а потом жарко, а потом они будут долго лежать и разговаривать обо всем подряд, потому что ничего не имеет значения, когда они рядом. Эдди поднимается на крышу, задумчивый и серьезный, но, открывая дверь, улыбается. Ричи сидит на краю, лепит из снега шарики и складывает их в ряды. — О, привет. Каспбрак быстро целует Ричи в щеку и кивает ему под ноги. — Что это? — Хах, это, — Ричи усмехается и вытаскивает из сугроба бутылку шампанского. — А это Рождество, которое ты обещал провести рядом со мной. — Тозиер, пятнадцатое января. — До тех пор пока мы с тобой не празднуем это вместе, Иисус ждет где-то там в своей мамке и не торопится. Без нас не начнут, короче. — Господи, как у тебя только ума на такие шутки хватает? Тозиер достает еще и два фужера и наполняет каждый напитком. — Ричи, я никогда не пил, давай мы оба не будем нарываться на мою истерику. Парень не слушает. Вручает один из фужеров Эдди, а бутылку ставит на ограждение. Эдди Каспбрак смотрит на пузырьки в светло-желтой прозрачной жидкости и вспоминает, вспоминает, вспоминает. Вспоминает первую совместную ночь за пределами крыши. Вспоминает смех и слезы, шутки и признания. Вспоминает тонкие длинные пальцы, скользящие по старым шрамам, и взгляд, в котором почему-то нет укора, только боль и что-то еще. Вспоминает трясущиеся руки, которыми он открывает окно и выбрасывает таблетки со снотворным. Вспоминает первые прогулки по городу, держась за руки, и разговоры при этом такие обычные, что даже начинаешь думать, что бесконечная подростковая осень кончилась. Вспоминает ложь и пронизывающий взгляд матери, ее слова и слишком частое биение сердца. — Ну что, — Ричи откашливается. — За эти полгода, знаешь ты или нет, Эддичка Каспбрак, моя жизнь превратилась в череду пиздеца, который не исправить и не забыть. И так сложилось, что примерно те же полгода мы с тобой знакомы. Я не говорю, что это связано. Но я говорю другое: был только один астматик-ходячая-аптечка, который помог мне пройти через это. И ради него же я сделаю все что угодно, включая всякое правильное и скучное дерьмо вроде «учиться» или «не нарываться на драки». — И здесь только один невоспитанный балабол, благодаря которому я вообще жив и буду становиться нормальным. — За нас! Взмах руки, и задетая бутылка летит с крыши. — Тозиер! Где-то внизу слышится звон. Парни переглядываются, одновременно подходят к ограждению и смотрят вниз. Эдди сглатывает. Ричи смеется. — На счастье! Парни чокаются и пьют, холодное шампанское стекает по стенкам горла, и Эдди морщится, а потом вдруг смеется. Опускает фужер в сугроб, чтобы хотя бы его не разбить, и шагает вперед, целуя Ричи. Однажды демоны не давали мальчику уснуть посреди ночи и вытащили на улицу, забивая голову страшными мыслями о высоте и боли, о жизни и смерти, но у самого края он столкнулся с другим таким же мальчиком, и начался самый странный период его жизни. А сейчас под чьим-то окном лежат осколки бутылки и шампанское растекается ручьями по снегу, и это единственное, что упадет с этой крыши, и здесь правда высоко, но это уже не имеет никакого значения. — Хэй, Тозиер. — Да, Эдс? — Я люблю тебя. Ричи какое-то время замирает, глядя в глаза худому парнишке, а потом прижимает его к себе. — Я тоже люблю тебя. Жизни Эдди Каспбрака и Ричи Тозиера — два круга, пересекающихся только в одной точке — на крыше в полпервого ночи, но дело в том, что все в этом мире нестабильно, особенно касательно этих двоих, и круги неожиданно пересекаются, образуя множество других точек соприкосновения. В этих точках — последний день августа, осень и зима. В этих точках — жизнь.