Знахарь

Вечерело. Мороз усиливался, заставляя вырывавшийся изо рта Дика воздух, опускаться на бороду и замирать белыми кристалликами инея. Давно пора было возвращаться, Уинстон по всему видел приближающуюся метель, а стало быть медлить было неразумно. Взвалив на спину кудластому большую вязанку хвороста, Дик, подхватив мерина под узду, потянул его в сторону дома, выводя из бурелома на некое подобие тропы. О том, что у него гости Дик почуял не доходя до своей избы довольно прилично. Ведущая к одинокому жилищу дорога, была изрядно изрыта копытами. Знахарь поморщился, определив очередной наезд кэналлийцев, вот ведь закатное племя! Прибавив шагу, так что пришлось понукать вязнущего в снегу кудластого, Дик заторопился к дому. Принесла же нелегкая да еще накануне обязательно должной случиться непогоды. Конников на этот раз было двое. Знахарь, подходя к ограде хмыкнул — а наследили-то, словно небольшой отряд. Гости, завернутые в утепленные темные плащи, топтались на крыльце и не торопились войти в дом, который, воспитанник старика Джека, не имел привычки запирать. Дик, завел своего мерина во двор, неспешно стянул с него вязанку, по дороге размышляя о том, что за беда могла привести к нему на порог этих людей, неужто Ракану опять нездоровится? — Чем могу служить, господа? — Уинстон не без внутреннего сопротивления перешел на светский, почти оставленный им и забытый, тон. Однако ж, кэналлийцы… Он скинул под навес хворост и стянул с головы, укрывающий лицо капюшон, поглядывая на кутавшихся в меха гостей. — Мы проделали столь долгий путь, чтобы проговорить, — хрипло и стыло отозвался один из кэналлийцев. — И только-то? — усмехнулся Дик, распахивая дверь своей избы. — Как бы то ни было, прошу, проходите в дом и располагайтесь, мне следует позаботиться о лошадях. Проводив гостей в избу и наскоро растопив сложенный из грубых камней камин, Дик выскочил во двор, чтобы распрячь и укрыть в конюшне мерина, а так же чужих, норовистых морисков, с досадой отмечая, что начинавший чуть порошить снежок, заметно усилился. Подступивший к избе лес затих и насупился, почти исчезнув в сумерках. Быть непогоде… Когда же знахарь вернулся в дом, в камине уже весело полыхал огонь, а гости, все еще мерзшие не изволили снять плащи. Но это уж, как господам будет угодно. Дик обвел взглядом свое более чем аскетичное жилище, и мысленно усмехнулся — южным господам в его берлоге уюта в жизни не отыскать. Но так его это волновать и не должно. Да и не волновало. Дик Уинстон их сюда не приглашал. Однако, как только хозяин появился, чужак, который присел на грубый крестьянский табурет, откинул с лица капюшон и оказался Хуаном Суавесом, неприятно удивляя Дика. Значит, все же проблемы Ракана не решились… Второй гость капюшона не скинул, и Дик не мог видеть его лица, так как мужчина присел к огню и грелся, протянув к камину худые бледные руки. — Не скажу, что я рад вас видеть, дор Суавес, но, тем не менее, здравствуйте, — сухо поздоровался Дик, стягивая с себя плащ. — Что за необходимость привела вас в столь глухие и дикие края, так далеко от столицы? — Герцог… — почтительно склонил голову Суавес, ничем не выдавая своего личного отношения к Дику. — Забудьте — больше не герцог! Вы мне обещали, — отрезал Дик заметно морщась, и кидая взгляд на сидящего у камина кэналлийца. Вытаскивать на свет свое прошлое тот, кого Суавес назвал герцогом, не желал. Уезжая из Олларии, как только Ракану стало лучше настолько, что его можно было оставить под наблюдением кэналлийских лекарей, Дик, вместо предлагаемой платы, принял у Хуана лишь обещание не разглашать настоящего имени того, кому удалось исцелить регента. — Неужели ты действительно решил, что сможешь убежать от себя? — человек сидящий у камина поднялся на ноги и откинув капюшон, оказался Раканом. Знахарь вздрогнул, и дал себе мысленную затрещину за то, что не догадался раньше. Стоило бы, уже в тот момент, когда Дик узнал Хуана. Впрочем, ожидать что регент в скором времени восстановит подорванное здоровье и решится на столь длительное и довольно непростое в его состоянии путешествие, было бы слишком смело. — Господин регент? — Дик нехотя склонил голову. Не столько из уважения к его титулу, сколько к крови и наследию — Ракан все же. — Что заставило вас проделать такой долгий путь? Ракан ответил не сразу. Он долго разглядывал стоящего напротив Дика, при скудном освещении избы, бледным видом все более напоминая не то выходца, не то одного из призраков, которых Дик в молодости имел удовольствие лицезреть в Старой галереи, а потом произнес: — К сожалению, по причине хорошо вам известной, я не имел возможности лично отблагодарить вас за помощь, Ричард, — Ракан не сводил с Дика глаз, которые лишь одни, из всего облика регента, напоминали ему того человека, которого он знал прежде. Теперь, когда болезнь отступила, глаза регента снова были ясными и имели тот удивительный сапфировый цвет, с которым не рождались обычные люди. — Основным принципом моей работы является ее бескорыстность, — Дик пожал плечами и сделал шаг к камину, вытягивая в сторону огня натруженные работой, уставшие руки, — зачастую люди, которые приходят ко мне за помощью, не имеют возможности ее оплатить. Мой учитель считал, что дарованная природой сила не должна продаваться за деньги. А потому, господин Регент, если вы проделали столь долгий путь, чтобы оплатить мои услуги, должен вас расстроить — я оплаты иной, что была озвучена дору Суавесу, не приму. На губах Ракана проскользнуло подобие улыбки, что несколько преобразило его иссохшие черты, долгая и тяжелая болезнь стерла с которых остатки былой красоты. — По прежнему тверд и незыблем… — усмехнулся регент с долей горечи, — хоть что-то в этом проклятом мире остается неизменным, а именно — ваше упрямство, Окделл. Дик снова поморщился, услышав сорвавшееся с этих почти неживых губ мертвое имя… По спине его пробежала зябкая дрожь и захотелось выставить неприятных гостей на улицу прямо сейчас и плевать на то, что над одинокой избой уже закручиваются спирали снежной бури. Но, тот кто больше не был Окделлом, сдержал свой, недостойный ученика старого Джека, порыв и заставил себя улыбнуться. — Пусть так, — проговорил он нарочито спокойно, кинув ленивый взгляд в сторону присевшего рядом Ракана, — но это ничего не меняет. Я не возьму ваших денег. Да и судите сами, к чему они мне? На этот раз регент рассмеялся, неприятно и колко, обводя рукой убогость дикова жилища: — Действительно, зачем нужны деньги тому, у кого есть все? Я погляжу, вы счастливчик, Ричард. Однако Дик не спешил оскорбляться, даже если бы внутри него и оставалась со времен герцогства такая дурная привычка. Потому что, в хриплом голосе Ракана, он отчетливо уловил ноту зависти. И нужно было быть полным идиотом, чтобы не понять, чему именно сейчас мог завидовать регент. Знахарь широко улыбнулся, щедро демонстрируя свое понимание. Ракан ссутулив плечи, отвел глаза и тихо добавил: — У вас есть самое важное, что может быть у человека — свобода. И все же… Ракан замолк, и в эту минуту Дику на миг показалось, что из синего взгляда кэналлийца исчезла, разъедающая всю его особу, желчь, оставив вместо себя лишь отпечаток печали. — Мне действительно хотелось тебя поблагодарить… За подаренное прощение. Мы оба натворили в прошлом дел… Я должен признаться, что виноват в той роковой цепочке событий, что привела тебя на порог Лабиринта. Мог не допустить подобного, мог остановить тебя, направить, раскрыть глаза… Однако не захотел, обозлился на предательство. В итоге мы имеем то, что имеем. И знаешь, что… Дик слушал внимательно, искренне желая поверить этим тихим словам, которые ему так хотелось услышать очень давно, когда был жив блаженный и почти любящий своего эра юноша. Кэналлиец замолчал, словно не решаясь сказать то, что почти сорвалось с его белых и иссушенных губ. Дик ждал, краем сознания вслушиваясь в завывание пурги, в дымоходе и думал о том, что к утру заметет остатки дороги, о том, что регенту вместе с верным Хуаном, придется остаться на ночь в старой избе Джека, и спать на грубых лавках, накрывшись шкурами, так как дом северного знахаря не был предназначен для приема столь высокородных гостей… Думал о том, хватит ли в прихожей дров, чтобы поддерживать камин всю ночь… Не думал он лишь о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы тот, кто прежде был Первым маршалом, был более чуток и внимателен к своему оруженосцу. Ракан тем временем собрался и продолжил: — Я очень рад, что не обнаружил тебя там, в Лабиринте, Дик… А если бы ты был там, то приложил бы все силы, чтобы вывести тебя обратно. Мне требовалось сказать то, что было сказано, понимаешь? На утро гости коротко простившись, оседлали своих морисков и развернули их туда, где еще накануне была сколько-нибудь приличная дорога. Кэналлийские кони с трудом двигались в наметенном за ночь снегу, и Дик, вышедший проводить уезжавших до ограды, смотрел им в след, чуть склонив голову на бок, прислушиваясь к звенящей внутри себя пустоте. Он не отводил взгляда от темневших на фоне заснеженного леса фигур, ожидая, когда же они окончательно скроются из виду, и вот когда это почти случилось, тот всадник, что ехал впереди, обернулся и глядя назад, вскинул в прощальном жесте руку. Дик махнул в ответ, невольно цепляясь глазами за худощавый и какой-то болезнено-хрупкий силуэт человека, который ради, казалось бы, ненужного им обоим разговора, проделал долгий путь, не беря в расчет свое положение, и не обращая внимания на изрядно пошатнувшееся здоровье, а все для того, чтобы лично сказать предавшему его в далеком прошлом мальчишке, что сам виноват в случившемся не меньше. Над лесом с хриплым криком взмыла крупная птица. Ворон… Всадники исчезли за усыпанными снегом елями, оставляя за собой вспаханный конями снег… Дик, постояв еще немного, вслушивался в снова накрывающую лес тишину, а потом развернувшись и широко улыбнувшись, пошел к дому, ощущая странную легкость где-то в области сердца, как будто затянулась и перестала беспокоить старая рана, не дававшая покоя несколько лет. Доброй дороги, эр Рокэ. Да не оставят вас в пути Четверо. Прощайте…