Ночь в тоскливом ноябре

— Что произошло? — тихо спросил Шереметьев и не узнал свой голос. Попятившись назад, он тяжело опустился на пол и положил ладони на колени. Под его глазами виднелись тёмные круги, но Хельсер выглядел не лучше. Если бы у Игоря было чуть больше душевных сил, он бы впал в панику или залился истерическим смехом, вместо этого же просто взирал на Максима, ожидая. — В ту ночь я пошёл покурить. Ты спал. Вышел на крыльцо, вытащил сигарету и увидел, что за оградой стоит кто-то… почти призрачный, словно светящийся странным светом. Я присмотрелся… это был твой Гавриил. Он медленно направился в сторону дома. Я подумал, что сейчас будет сцена ревности или что-то вроде того, но вместо этого будто бы оказался под действием каких-то сил, — пристально глядя на Шереметьева, рассказывал Хельсер срывающимся голосом. — Он взял меня за руку и отвёл в дом. Всё вокруг было усеяно голубоватым свечением, как будто это был сон. Этот ублюдок подвёл меня к зеркалу, гладь которого превратилась в серебристую воду, и толкнул в него. Это было что-то! Я даже не успел опомниться, как оказался по ту сторону… А потом пошли бесконечные дни ожидания. Ты ведь почти сразу уехал. И тебя… долго не было… Шереметьев ощутил укол вины, хоть и понимал, что его совесть может быть спокойна — он даже не предполагал, что с Максом могла случиться какая-то чертовщина. — Прости… Я до последнего отказывался верить, что со мной происходит настоящая мистика, — прошептал он и упёрся лбом в колено. В голове было слишком много мыслей: проклятие, умершая Зоя Леонардовна, с которой он не так давно виделся, предначертание, вышедший из зеркала Хельсер. — Этот тип не хотел тебя отдавать. — Я знал это, но не думал, что у него есть какие-то способности… — встрепенувшись, мужчина встал и подошёл к Максиму. Сев рядом, обнял его за плечи и коснулся губами виска: — Я так рад, что ты здесь. Чёрт, я скучал по тебе! Я был глуп, поверил Гавриле… — И я соскучился, — положив ладонь на спину Шереметьева, мягко отозвался Максим. — Мы ведь взрослые люди… Ты бы не исчез, ты бы всё объяснил, — несмотря на страшную тревогу, Игорь ощущал прилив истинной радости. Радости, за которую он будет и должен бороться. Ему нужен Макс. Теперь, когда он снова был рядом, Шереметьев мог в полной мере осознать это. — Всё, всё… Я уже здесь, никуда не денусь, — повернув голову, Хельсер коснулся губами обветренных губ Игоря. Поцелуй вышел грубоватым. Они легли на кровать. Игорь положил голову на грудь Максима, тот поглаживал его удлинённые волосы и время от времени легонько накручивал пряди на пальцы. Шереметьев рассказал мужчине обо всём, что с ним случилось, обо всём, что он увидел и узнал. — Значит, ты должен… — вздрогнул Хельсер. — …убить Зою и покончить с собой. Таково проклятье Авдотьи. И я не знаю, как предотвратить это. — Мы что-нибудь придумаем. Обязательно, — чувствовалось, что услышанное сильно взволновало Максима. — Может, устроить какой-нибудь… спиритический сеанс? Вызвать эту ведьму, Авдотью, попросить изменить проклятие. После нахождения в зазеркалье я уже ничему не удивлюсь… — Можно попробовать, да… можно, — пробормотал Игорь и убрал голову с тёплой груди мужчины. За окнами стоял синий вечер. Лес казался нарисованным фиолетовой акварелью. Где-то вдалеке, по дороге к полю, мерцал яркий серебристый огонёк. Игорь решил, что для начала следует сходить в ближайший магазин и купить кофе и какой-нибудь еды. Это придаст им силы. Максим вызвался его сопровождать. Они отыскали в одном из шкафов свитер для Хельсера. Дорога до магазина заняла не более десяти минут. В такую погоду все старались сидеть в тёплых домах, пить чай и есть пироги, поэтому им не встретилась ни одна живая душа. Картавая девица с недовольным лицом сообщила, что она уже закрывается, но, всё же, обслужила их, продав банку кофе, батон и несколько плавленых сырков. — Скажите, а в вашей деревне живёт ведьма? — вдруг спросил Хельсер, пока Шереметьев забирал сдачу. — Ведьма? Неа, уже нету, — ухмыльнулась продавщица. — Померла тем летом. — Боялись её местные-то? — Боялись, конечно. Она ночами на кладбище ходила, землю оттуда таскала. Жуткая была баба, страшная, бр, — девица передёрнула плечами. — А где она жила? — Там теперь её сын живёт, как раз из тюрьмы вернулся. Вам, чо, номер дома сказать? — Не нужно. Спасибо. — Что ж, придётся действовать самостоятельно, — подытожил Хельсер, когда они вышли на улицу. — Ты когда-нибудь вызывал духа? — Нет, — тихо ответил тот, — но столкнулся с ними там… — Там? — За зеркалом. — Что ты видел? — коснувшись ладонью небритой щеки Макса, тихо спросил Игорь. — Души, застрявшие во времени, в зеркале, помнящие отражения, дни из давнего прошлого… Это грустно и страшно. Они всё время звали кого-то, я не мог не слышать их голосов, — в голосе Хельсера звучало столько боли, что у Шереметьева защемило сердце.

***

Гавриил стоял у окна заброшенного дома и смотрел на дождь. Всё вокруг принадлежало ему, было его частью. Здесь он прятался от мира и заново обретал себя. Кап-кап-кап… «Эти капли словно отмеряют мою жизнь…», — отстранённо подумал Васильев и посмотрел на свои руки. Они были покрыты чёрной паутиной. Он не знал, откуда она бралась, но так происходило каждый раз, когда он приходил сюда, в своё тайное пристанище. Здесь он мог думать о своих будущих воплощениях, о быстротечности мироздания, о своей миссии. Только здесь он мог снова стать полным сил, живым… 13 июля, 1989 год. Всё, что мне нужно — его любовь. Я смотрю на него, я хожу за ним по пятам. Я знаю о нём всё. Он — то, ради чего я выжил, вернулся после клинической смерти. Я думаю о жизни, смерти, о том, почему мне предначертана именно эта любовь, но что-то главное ускользает. Это какое-то привидение, бродящее среди могил. Мне холодно. Я не хочу погрязнуть в этом чувстве в одиночестве. Я должен открыть ему глаза, объяснить, что между нами особая связь, что мы созданы друг для друга. Мы — единый организм. Очень скоро я сближусь с ним, познакомлюсь, стану частью его жизни. Вчера вечером я весь день просидел в его дворе. Потом проследовал за уродом, вышедшем из его квартиры, и убил его. Признаться, я не думал, что так получится. Я хотел наказать его, уничтожить, но не был уверен, на что хватит моей ненависти. Я задушил его, а труп выбросил в открытый колодец. Потом меня терзало кровотечение из носа. Почти ночью, когда я сидел на подоконнике и смотрел на небо, пришла Кристина. Глупая девчонка верит, что нужна мне, что нравится. Я не проявляю никаких эмоций, а она трактует это как-то по-своему. Мы были близки, но я не испытывал ровным счётом ничего. Когда его нет рядом, я мёртв. Я был мёртв всё это время. ...Поскольку дом Агриппины таил в себе какую-то странную мистическую силу, мужчины, немного подкрепившись, решили положиться на случай. Они не знали, как проводятся подобные сеансы, но попробовать стоило. Они сидели на полу, при свете двух свечей, отбрасывающих тени на стены старого деревянного дома. Сначала ничего не происходило, а спустя какое-то время эти тени стали принимать человеческие очертания. По комнате пролетел ветерок. — Авдотья, это ты? Ты пришла поговорить с нами? — облизав губы, взволнованно произнёс Игорь. — Нет, это не Авдотья. Мужчины синхронно повернули головы к лестнице, ведущей на второй этаж. Там стояла полупрозрачная женщина в простом крестьянском платье из серого льна. Её волосы были убраны в длинную косу. Шереметьев уже видел эту женщину. Знал её. — Агриппина? — шепнул он. — Да, Игорь, это я, — спокойный голос убаюкивал, словно нежная песня. — Ты так вырос… — Ты знаешь, что происходит? Знаешь о проклятии? — Знаю, Игорь, знаю. Зоя давно уже должна быть здесь, в чертоге мёртвых. Ты должен убить то, кем она стала… — Но как? — Предай её тело огню, а останки закопай в землю. Только так можно убить немёртвого. — Лиза написала мне письмо, потому что знала о проклятии… Ты тоже? — Нет, что ты. Я узнала об этом уже когда… умерла. — Как же тогда она узнала тайну сестры? — Ответа теперь не сыскать, Игорь. Да и важно ли? Вы здесь для того, чтобы поговорить с Авдотьей и попросить её сжалиться. Вот только не придёт она. Она далече. Туда никак не дотянуться, только если ты не обладаешь особой тёмной магией… — Если я убью Зою, то после этого должен покончить с собой… Неужели нельзя изменить судьбу? — Измени судьбу, Игорь, измени её. Ты ни в чём не виноват, ты зла Авдотье не делал. Не тебе расплачиваться. С этими словами Агриппина медленно растаяла в воздухе. Шереметьев посмотрел на бледного Хельсера. В свете свечей его лицо казалось лицом мертвеца. — Значит, едем к Зое… — прошептал он и встал. Огонь затрепетал, тени пустились в свой жуткий ритуальный пляс. 20 октября, 1989 год. Как же много людей погубило себя, ради глупой забавы подвергнув опасности жизнь, напрочь забыв о том, что этот мир — лишь преходящее прибежище и что они всегда живут на волосок от смерти. Кто это сказал? Не помню. Я рядом. Я слышу его дыхание. Кладу ладонь на грудь и чувствую стук сердца. Он пока ещё слеп, ничего не понимает. Ему нужно время. В моей голове звенит церковный колокол. Я горю. Изнемогаю. Но я… нашёл себя. Вот он я. Встал. В отражении белое лицо, глаза блестят, как у хищного зверя в темноте леса. В душе чернота и любовь. Она меня озаряет и съедает. Я — раб её. Я Его раб. А он только мой. Я встал, открыл окно, вышел в него. И меня понесло вверх. Снова летать по крышам, слыша колокольный звон. Снова чёрная паутина на пальцах. Лишь ветер бьёт в лицо. Притихший город. И где-то ночная служба. Иль то кажется мне? Я буду летать. Больше записей в этом дневнике не будет.

***

Шереметьев с замиранием сердца остановился возле дома Зои Леонардовны. Холодный осенний рассвет расстилался над Москвой. Моросил дождь. Игорь должен был следовать их с Хельсером плану: поговорить со старушкой, не выдав себя, запереть её в одной из комнат, потом подключится Макс, вместе они сожгут этот страшный деревянный дом. Хельсер, с канистрой бензина, внимательно наблюдал за ним, притаившись в зарослях деревьев на другой стороне улицы. Собравшись с духом, Шереметьев громко постучал в дверь. За окном, именно там, где мужчина тогда видел покойника, мелькнуло что-то белое. Игорь не стал поворачивать голову и всматриваться в темноту комнаты. Из-за двери послышался тихий и откровенно зловещий голос: — Кто там? — Игорь. После недолгого молчания щёлкнул замок. Горбатая и неожиданно страшная Зоя Леонардовна посмотрела на мужчину колким, нехорошим взглядом, после чего, шаркая, скрылась в темноте дома. Игорь последовал за ней. — Ты как себя чувствуешь, не болеешь? — громко спросил он, пытаясь привыкнуть к темноте. Единственным источником света были уличные фонари. — Не болею, милый, не болею, — донёсся из глубины дома неожиданно ласковый голос. — Ты что-то сердишься на меня? Хотел извиниться, вот и пришёл. — Сержусь? Да на что же? — Может, я тебя обидел теми подозрениями, — держась за стену, Игорь вышел в гостиную. Тишина дома действовала ему на нервы, как и непроглядная тьма, к которой никак не могли привыкнуть глаза. Краем глаза заметив какое-то движение, Шереметьев повернул голову и увидел, как Зоя, широко распахнув глаза и улыбаясь, крадётся на цыпочках мимо двери гостиной, неестественно высоко поднимая ноги и не сводя взгляда с Игоря. Тому сделалось нехорошо от этой картины. Старуха исчезла во тьме. Шереметьев на ощупь нашёл выключатель… Тщетно. Электричества в доме не было, а утро не спешило наступать. Сердце бешено билось в груди, губы пересохли. Стараясь ступать как можно тише, мужчина подошёл к дверному проёму, намереваясь тихонько выйти в коридор. Вверху метнулось что-то светлое, похожее на птицу. Игорь задрал голову и увидел Зою. Та, с перекошенным от жуткой улыбки лицом, прыгала по потолку, приземляясь на ладони и колени. Стеклянные глаза смотрели прямо на него. — Баба Зоя, что с тобой? — прохрипел Шереметьев. На мужчину обрушился страшный шёпот. Слов было не разобрать. Он летел со всех сторон, исходя из стен. Зоя Леонардовна спрыгнула на пол и одним движением скинула с себя шаль. Взгляду Шереметьева предстало дряблое тело, покрытое царапинами и шрамами. На животе у старухи были два больших чёрных глаза с длинными ресницами. Они моргнули и Игорь сдержался, чтобы не заорать от ужаса. Он попятился назад в то самое мгновение, когда в коридоре, позади Зои Леонардовны, появился Хельсер. Шереметьев видел, как Максим выливает на пол и спину старухи бензин, после чего быстро зажигает спичку. Быстрова, надвигающаяся на Игоря, замерла. Её мгновенно охватил огонь. Она не кричала, лишь клацала жёлтыми зубами, а её огромные глаза на животе в ужасе распахнулись. — Уходим! — крикнул Хельсер, бросаясь к двери. Игорь с трудом отвёл взгляд от Зои и, распахнув окно, вылез из горящего дома. Они стояли с Максимом плечом к плечу, глядя на то, как быстро поглощает огонь этот дом, многое видавший на своём веку… — Я подпёр дверь граблями. Чтобы не выбежала, — шепнул Максим. — Она, кажется, даже не поняла, что горит, — прошептал в ответ Игорь. Удивительно, но никто не заметил этот предрассветный пожар. Только когда от дома остались одни угли, стало чуть светлее, словно утро решило-таки заглянуть в этот город. Мимо не проходили люди, не ездили машины, ни в одном окне не горел свет. Почти задыхаясь от гари, мужчины нашли останки Зои, сложили кости в мешок и поспешили прочь. Только после этого им навстречу вышел первый прохожий. Они вернулись в квартиру Шереметьева. Дождь усилился. Окутанный смутными годами Перестройки, притихший город казался каким-то жутковатым, потерянным и болезненным. Стоя в коридоре, они целовались, чтобы хоть как-то снять дикое напряжение. Оба провоняли запахом пожара, были влажными и прижимались друг к другу, поскольку теперь их связывало слишком многое. Они словно стали одним организмом. Увлечённые друг другом Игорь и Макс не заметили, как тихо приоткрылась дверь и в коридор, подобно тени, скользнул Гаврила. Его ярко-голубые глаза горели смертельной ненавистью. Он остановился, глядя на пылко целующихся мужчин. Горло свело, по щекам потекли кровавые слёзы. — Так вот чем ты занимаешься без меня, — прошелестел его на удивление спокойный голос, хотя внутри была одна лишь смерть. Шереметьев вздрогнул и посмотрел на парня. Заговорил нервно, хрипло, срывающимся голосом: — Ты солгал мне. И ещё посмел, сука, вернуться! Пошёл вон! — О как… — Васильев поднял ладони и вытер кровавые слёзы. — Ты так ничего и не понял. Какой же ты у меня глупый. — Что я должен был понять?! — Что ты предначертан мне, ты мой. Но ты упрямо продолжаешь бежать от меня. А этот — лишь мелочь, бутылка на дороге, — он посмотрел на Хельсера и через секунду стоял рядом с ним, сжимая руки на его шее. Максим задыхался. Парень был неестественно силён. Его лицо покрыла чёрная паутина, он скалился, душа соперника. Шереметьев пытался оторвать его от возлюбленного, но тот будто бы состоял из бетона. — Я люблю его, не тебя! — рявкнул Игорь, думая только о том, лишь бы этот долбанный псих не успел убить Хельсера. — И ты это не изменишь. Ты мне противен. Я презираю тебя. Гаврила пошатнулся. Медленно отпрянул, убирая руки от красной шеи Макса. Тот упал на колени и закашлялся, ловя ртом воздух. Игорь раздувал ноздри, глядя на зарвавшегося мальчишку. — Ты скорее умрёшь, чем вернёшься ко мне? — шепнул тот. — Именно. — Давай проверим? — глаза Васильева горели одержимостью. — Если ты не умрёшь, то Хельсер навсегда исчезнет и ты останешься со мной. Во веки веков. — Что ты имеешь в виду? — сглотнув, тихо спросил Шереметьев. Гавриил поднял руку и указал на открытые двери гостиной. С потолка свисала верёвка. И петля была уготовлена именно для него. Игорь болезненно улыбнулся и прикрыл глаза. «Как и было сказано в предначертании. Убить бабку, а затем себя», — подумал он и медленно вошёл в комнату. — Не смей! — заорал Максим, но в эту же секунду его прибило к полу, неведомая сила лишила его дара речи. Шереметьев зачарованно смотрел на петлю. Перед глазами промелькнула вся жизнь. Поднявшись на табуретку, он накинул петлю на шею и шепнул: — Максим, я люблю тебя. Он уже собирался сделать шаг вперёд, как всё вокруг осветил яркий красный свет, словно сам Ад обрушился на эту квартиру. Раздавшийся женский голос заставил Шереметьева неловко повернуть голову. Жёсткая верёвка тёрлась о щёку. Возникшая из небытия невысокая женщина в тёмном одеянии медленно подошла к Гавриилу и коснулась его кровавых заплаканных щёк кончиками пальцев. Авдотья. — Олежа, пойдём со мной. Всё закончилось… — Так это ты пела мне ту песню? Это тебя я слышал? — просипел Васильев. Красные полосы под глазами контрастировали с его ярко-голубыми зрачками. — Да. Мой сын… Потерявшийся в безвременье… Шереметьев всё ещё находился в своей гостиной, но теперь за её порогом тянулась одинокая равнина. Максим лежал на земле, не в силах пошевелиться. Призрачная женщина с узким лицом и недобрыми глазами касалась то щёк, то светлых волос Гавриила. — Идём со мной… — сжав запястья сына, Авдотья медленно начала погружаться в землю, словно в болото. Васильев вздрогнул, точно выходя из транса. Дёрнулся, но ведьма держала крепко. Они тонули, а он, как раненый птенец, пытался выбраться из рыхлой земли, что поглощала их тела. Игорь видел, как Хельсер вырвался из пут оцепенения, встал и с чувством надавил ботинком на голову Гаврилы, чтобы та быстрее ушла под землю. Утробный крик парня затерялся в песне. Звонкий женский голос пел старинную колыбельную, звучащую, как реквием матери по сыну. Скажи, скажи, голубчик, Скажи, кудрявый чубчик, Где ты живёшь? Что ты поёшь? Что не заснёшь? Нигде я не живу и песен не пою, Я всё думаю, думу думаю, Никак я не усну. Что ты вздохнул? Куда взглянул? Что ж не уснул? Спой песенку свою, Тогда я и засну. Положу под крылышко голову И сладко так засну. Закрой глаза, голубчик, Закрой, кудрявый чубчик, Песню спою. Приходит сон из семи сел, На лавку лёг, на правый бок. Мурлычет кот, Ходит дрёма у ворот Под вечерний звон сходит с неба сон.

***

Хельсер впился страстным поцелуем в шею Шереметьева и, сделав ещё несколько движений бёдрами, обильно кончил в него. Было жарко. Они целовались, сплетая языки. Игорь гладил крепкими ладонями влажную спину любовника и сжимал анусом плоть в себе. Спальня была погружена в полумрак. Пахло сексом. Из приоткрытого окна на подоконник капали капли холодного ноябрьского дождя. Сквозняк, точно призрак, проскользнул по половицам… — Хочу пить… Тебе принести? — томно спросил Хельсер, медленно выходя из Игоря. Голова слегка кружилась от недавнего оргазма. Шереметьев кивнул, не в силах говорить в эти сладостные мгновения. Он наблюдал за тем, как Максим выходит из спальни и облизывал сухие губы. Дождь монотонно стучал по крышам и карнизам. В квартире стоял полумрак. Игорь повернул голову и увидел своё отражение, которое отчего-то напугало его. В первые секунды ему показалось, что его лицо белее снега, а на губах мелькает зловещая улыбка. Но через миг наваждение прошло. В дверном проёме появился обнажённый Максим с двумя стаканами воды… 1 ноября, 1991 год. Сегодня, в первый день ноября, я умер. Я стою под дождём. Нигде я не живу и песен не пою, Я всё думаю, думу думаю, Никак я не усну...