Жизнь в полутонах

В кои-то веки тебе не нужно сохранять нейтральное выражение лица, когда Цезарь проходит мимо и эффектно вручает спасенные кеды. Обычно это безуспешная попытка скрыть усмешку, когда ты встречаешься глазами со своим случайным парнем-на-ночь, но сегодня твой усталый разум слишком далек от идеи проснуться рядом с пожарным латиносом. — Тебе стоит лучше присматривать за своими вещами, приятель, — заявляет он Бену с легким акцентом — обычно он так делает, когда замечает кого-то привлекательного. Он посматривает своими темными глазами на вас двоих, несомненно, отмечая ваши ненамеренно одинаковые позы, ваши почти одинаковые облегающие джинсы, темные футболки, подчеркивающие каждый контур ваших мускулистых фигур. На секунду его ухмылка замирает. —Спасибо, — Бен забирает кроссовки, даже не потрудившись объяснить, кому они на самом деле принадлежат. — Теперь мы квиты, Куп, — говорит Цезарь. Ты согласно киваешь, но ничего не отвечаешь. Цезарь знает, как играть в эту игру: он легко кивает в ответ и отступает, послав Бену последнюю улыбку, которую ему неуверенно возвращают. Это скорее проявление вежливости, чем заинтересованности, которую Цезарь от него ждет. — Еще увидимся, парни. Шерман трусцой бежит через улицу к дому напротив и прячет кроссовки под первой ступенькой, прежде чем вернуться и снова сесть рядом с тобой, как если бы не знал, куда еще пойти. Вы вместе смотрите, как уезжает пожарная машина, оставляя после себя тишину мягко освещенной улицы, которая каким-то образом расходится с тем напряжением, что вы оба чувствуете. — Спасибо, Куп, — наконец говорит Шерман, рискнув кинуть на тебя быстрый взгляд. Было ли это спасибо, что ответил на неловкую смс, или спасибо, что был рядом, или за то, что уладил вопрос по спасению пары обуви, — ты не уверен. — Мы собираемся рассиживаться здесь всю ночь или что? — ты поднимаешь себя на ноги, надеясь, что твой резкий выдох от боли не слышен. Судя по лицу Шермана, попытка не удалась. — Думаешь, она мне приснится? — вопрос звучит слишком громко и внезапно в ночной тишине. Ты молчишь, пока медленно и задумчиво идешь к своему Челленджеру. Затем снова смотришь на Бена. — Может быть. Еще пару-тройку раз, но потом перестанет, — ты смотришь прямо на него, зная, что зрительный контакт его успокаивает. — Всегда перестает. — Как ты с этим справляешься? — в голосе Бена слышатся настойчивость, отчаяние и бессилие. — Я? Пью много виски, — ты позволяешь улыбке растянуть губы, несмотря на дерьмовое настроение из-за этого бестолкового дня. — Но я больше тебя в два раза, так что не расценивай, как совет. Шерман не улыбается. Он не отпускает твоего взгляда, и ты позволяешь ему выиграть в эти гляделки. — Я вижу ее перед собой, стоит только закрыть глаза. Ты издаешь легкий вздох смирения. Эта ночь явно не собирается заканчиваться тем, что ты отправишь этого симпатичного мальчишку с Беверли Хиллс к своим, а сам вернешься в унылую реальность и попытаешься усыпить своих демонов. — Садись в машину, новичок, — мягко говоришь ты. У Бена на лице мелькает замешательство перед тем, как он понимает, осознает, что ваши сложные взаимоотношения все же снова изменились. Он послушно следует за тобой в Челленджер и залезает на пассажирское сидение. — Куда мы собираемся? — спрашивает он, как только заводится двигатель, и ты без промедления отъезжаешь от тротуара. — Мы собираемся взять пива, какой-нибудь еды на вынос, а затем к тебе, потому что так ближе. Мы выпьем, и ты расскажешь мне все, что у тебя накипело, чтобы у тебя не случилось срыва в стиле Беверли Хиллс и тебе не пришлось из-за этого снова ехать к мозгоправу на диван. Он мягко вздыхает. — Ладно, — это единственное, что он говорит, и это тебя полностью устраивает. Ты позволяешь молчанию повиснуть на мгновение, надеясь, что оно приведет мысли в порядок, но Бен кусает губы настолько сильно, что выступает кровь, и сжимает кулаки, даже не замечая этого. Он дышит неглубоко и пялится через лобовое стекло в пустоту. — Это действительно самое охуенное шоу на земле, парень. Ты видишь, как он вскидывает голову, вспомнив слова из своего первого дня, слова, которые, ты думаешь, он будет помнить до конца своих дней. Он смотрел на тебя в ту ночь, цеплялся за твой взгляд в безоговорочной нужде, как будто ты был единственным, кто мог его спасти. И сквозь ужас и потрясение между вами вспыхнуло доверие. Прямо как сейчас, когда он, наконец, снова смотрит на тебя. — Ты не всегда будешь так думать, но, тем не менее, это так. И я знаю, такие дни, как сегодня, меняют тебя, но ты должен двигаться дальше. Пусть он воодушевит тебя, пусть он сделает тебя хорошим копом. И не позволяй ему сломать тебя. Не позволяй ему победить. Ты не умеешь толкать вдохновляющие речи и не льешь в уши душещипательные монологи про силу значка и важность работы. Но сегодня история с задушенной красоткой задела тебя за живое, и ты вспомнил, зачем именно вы двое надеваете форму каждый день. — Быть копом не значит быть героем или последним ублюдочным засранцем, Бен, — говоришь ты. — Это значит быть человеком. Не важно, насколько мы хотим быть лучше, чем есть. Мы не роботы. Мы страдаем, как обычные люди, но отличаемся от них тем, что справляемся с проблемами умнее и быстрее них. Он смотрит на тебя, удивившись, что ты назвал его по имени, и ты уверен, что теперь Бен ловит каждое твое слово, потому что его дыхание стало ровным и тихим. — Сейчас ты переживаешь, как обычный парень с улицы, который видел смерть кого-то, о ком он заботился. Но завтра будет новый день. Завтра ты будешь вести себя как коп. Потому что у тебя нет выбора, парень. Теперь это ты, часть тебя. И не плохая часть. — Я не хочу, чтобы мне стало все равно, — бормочет он. — А я сказал, что станет? Большую часть времени я веду себя, будто мне вообще насрать, но это дерьмо все равно не дает мне покоя. Я просто отстраняюсь и разбираюсь со всеми эмоциями, когда готов, а не когда я стою посреди места происшествия. Вот почему после дерьмового дня я пару часов сижу на кухне с бутылкой виски. Потому что я знаю, что, когда на следующий день я зайду в раздевалку, я буду в порядке. — Я правда выкину завтра это из головы? — почти шепчет он. — Нет. Оно по-прежнему будет там. И ты будешь думать об этом еще долго. Особенно ночью, когда не на что будет отвлечься. Но мысли об этом больше не будут приносить столько боли. — Откуда ты знаешь? — Потому что мы и не такие уж разные, парень. Вот почему. Он открывает рот, но не находит слов. Ты позволяешь тишине повиснуть между вами, чтобы он смог взять десятиминутный перерыв и придумать ответ. Вы покупаете со скидкой ящик Короны. Ты берешь Тайской еды, даже не заморачиваясь спросить Шермана, потому что, пока он определится, пройдет еще полчаса. Бен не говорит ни слова, и вы приезжаете в его холодную, ничем не примечательную конуру, которую он называет домом. Он позволяет тебе зайти, неловко встав посреди кухни, пока ты запихиваешь бутылки в холодильник и находишь тарелки, как будто он не уверен, что, черт подери, ты вообще здесь делаешь. — Я должен открыть пиво зубами? — спрашиваешь ты. Он, наконец, отмирает, находит открывашку в пустом ящике буфета, ни следа столовых приборов. Настоящее чудо, если на этой кухне хоть раз готовили еду. — Стол или диван? — спрашиваешь ты Шермана, как только он забирает у тебя пиво. — Диван, наверное. Ты проходишь через гостиную, как будто находишься у себя дома, суешь Шерману коробку с тайской едой и забираешь свое пиво. Никаких украшений, внутренней отделки или личных вещей, — замечаешь ты, осторожно садясь на диван. — Ты реально здесь живешь или просто приходишь телик посмотреть? Шерман пожимает плечами. — Купил совсем недавно. Не успел обставить как следует. — Нравится это место? — Не очень. Но пойдет, наверное. — Тогда зачем купил его? — неожиданно тебе любопытно. Ты практически уверен, что изучил этого парня, и знаешь, что его мотивирует, но когда дело доходит до вот таких вещей, ты понятия не имеешь, что творится в его голове. — Чтобы начать сначала, — говорит он после секунды молчания. — Здесь нет ни воспоминаний, ни напоминаний. — Ты мог хотя бы повесить картину с закатом или еще какую ерунду. Или покрасить стену в другой цвет. И, ну, знаешь, купить еще что-нибудь для кухни, кроме вилок. — Спасибо, Марта. Что бы я делал без твоей колонки советов? Он еще раз пожимает плечами, но, по крайней мере, прекращает копаться в своей порции риса и ест спокойно, даже не упомянув о той мертвой цыпочке. — Все было так плохо? — спрашиваешь ты, и тут же хочешь ударить себя за то, что любопытство взяло над тобой верх. Какая нахрен разница, что у Шермана были трудные времена, пока он рос среди роскоши? — Иногда, — бормочет он. Ну, по крайне мере, у тебя есть клевая тачка и чистенькая, новенькая квартирка подальше от твоих ебнутых родителей, парень. — Не придавай прошлому такого значения. Не важно, что произошло тогда, главное — кто ты сейчас. — Сейчас я коп, — произносит он с самой едкой улыбкой, которую ты когда-либо видел на его лице. — Еще какой, черт подери. И тебе придется напоминать себе об этом, когда будешь пялиться в стену ночью. — Когда у меня не будет бутылки виски, чтобы скрасить одиночество, — острит в ответ Шерман, заставляя тебя улыбнуться. Последние дни он не спускает тебе насмешки и оскорбления со стоическим терпением, а начинает отвечать. Тебя это забавляет. Повисает молчание. Ты оглядываешься в поисках пульта от телевизора, не хватает бормотания спортивных комментаторов, чтобы разрядить атмосферу. — Я не смог приехать быстрее, — Шерман смотрит на голую, белую стену, словно не отдает себе отчета в том, что вообще разговаривает. — Я выжал из гребаного лунохода все, что мог, но все равно не успел. Я сказал, что помогу ей. Она думала, что со мной она в безопасности. Ты перехватываешь его взгляд и произносишь заведомую ложь, потому что это единственный способ защитить его от чувства вины. — Никто не смог бы ее спасти, парень. — Думаешь, я перегнул палку, избив того парня? — Хочешь знать, сделал бы я то же самое на твоем месте? Быстрый взгляд, который бросает ему Бен, подтверждает вопрос. — Еще как, черт возьми. Он снова сжимает кулаки, постукивая по дивану одной рукой и даже не замечая этого. По глазам видно, насколько ему сейчас больно. Этот парнишка видел трупы, тела жертв, он учился на твоем примере, как справляться со смертью. Он прошел долгий путь с той первой ночи в районе гетто. Но в этот раз все сложнее. Он ввязался по уши, взял на себя роль защитника и не оправдал взятой на себя ответственности. Он так похож на тебя в этом, и, хотя в нем нет твоей жестокости, твоей агрессивной манеры, сегодня он показал, насколько вы похожи. Ты не уверен, беспокоит ли это тебя. — Ты знал эту девчонку раньше? Шерман быстро трясет головой. — Я ей понравился. — Так ты планировал к ней зайти? — Возможно. Скорее всего. — Она не была твоей девушкой, новичок. Практический незнакомый тебе человек. Не забывай этого. — Я ее подвел. — Копы лажают каждый день. Мы не можем быть везде, даже утверждаем обратное. Хотелось бы, конечно, но это просто не в наших силах. Мы говорим, что всегда поможем, потому что из-за этого люди чувствуют себя в безопасности. — Это неправильно! — Он почти кричит, яростно тряся головой. — Нет, — спокойно отвечаешь ты, — неправильно. Но в мире вообще дохрена неправильных вещей. Не похоже, что он собирается еще раз сходить за пивом, так что ты поднимаешься на ноги, берешь две холодные бутылки из холодильника, подсовываешь одну Шерману, и он бездумно на нее смотрит. — Ты бесишься из-за того, что вышел из себя, или за то, что тебя с этим поздравили? Ему нужно много времени, чтобы ответить: —И то, и другое. — Иногда хорошо узнать, на что ты способен. — Я не мог остановиться, — бормочит он. — Если бы ребята меня не оттащили, я бы не остановился. Он смотрит с отчаянием, почти умоляя, чтобы ты успокоил его, чтобы вернул все назад, в тот момент, когда он был счастлив, самоуверен и горел желанием проявить себя. И даже если ты не смог защитить его от этого, ты хочешь попытаться, смягчить удары судьбы, которые он сегодня получил, потому что он принимает их в одиночку, а ты не хочешь, чтобы он переживал их совсем один. — Почему те кроссовки были для тебя так важны? — В конце концов, я помог хоть кому-то. — Ты помог той корейской девочке. — А теперь парню с кроссовками. Нарушаю баланс. — Так вот в чем было дело? — Я делал все, чтобы этот день не стал худшим за все то время, что я ношу форму. — Похоже, у тебя начинается синдром спасителя, новичок. — Да, как будто у тебя его нет, — огрызается он. — Я могу контролировать свой. — Не с Чики, с ней не можешь. — С Чики все по-другому. — Ты за нее не отвечаешь. — Конечно отвечаю, она мой друг. — А за меня, потому что я твой новобранец? — решается спросить Бен. Ты фыркаешь без намека на враждебность и выпиваешь длинным глотком вторую половину Короны. — А ты как думаешь? — Я думаю, что ты настолько же мой напарник, насколько и тренирующий офицер, — без единой тени сомнения выпаливает он даже раньше, чем успевает подумать о своих словах. Ты с удивлением понимаешь, что тебе приятно, ведь тебя так редко колышет чужое мнение. Тебе не нужна лесть, и уж точно ты не хочешь быть идолом, но стоит услышать его слова, у тебя сразу поднимается настроение. Как будто ты все делаешь не зря. Для некоторых новобранцев ты был героем. Для других — заносчивым козлом. Но для всех и каждого ты был защитником, на которого можно было положиться и которому хотелось подражать. — Попроси, прикажи, заставь, — бормочешь ты. — А? — Сейчас не время делиться с Шерманом этой жемчужиной мудрости. И ты сомневаешься, что когда-нибудь это время вообще настанет. — Кое-что, что я сказал сегодня Чики. — У тебя была с ней тяжелая смена? — Почти как первый день с новичком. Даже тебе мне не пришлось раздавать столько чертовых указаний. Его губы дергаются из-за грубой похвалы. — Мне нравится Чики, — тихо произносит он. — Мне тоже. Она мне как сестра уже много лет, но сейчас она как груз обязательств. Ты откидываешь голову на диван и вздыхаешь, уставившись в потолок. Ты любишь Чики, предан ей так же как Шерману, но боишься, что не сможешь помочь. Надо признать, сегодня ты пытался помочь ей в твоей наиболее тупой манере и провалился. Ты одинаково сильно ненавидишь проигрывать и смотреть, как хороший коп смывает свою репутацию в сортир. — Возможно, с ней все будет в порядке. И ты улыбаешься, потому что теперь Шерман пытается тебя подбодрить, к тому же он достаточно пьян, чтобы вернуться в свой любимый режим «нежная забота о ближних». Ты решаешь закрыть эту тему, потому что переливание из пустого в порожнее только взбесит тебя еще больше. Ты медленно выдыхаешь из-за внезапной вспышки боли в спине и пытаешься устроиться более-менее удобно на этом по-идиотски дорогом диване, цена которого явно не включает в себя подушки. — Ты в порядке? — Бен неуверенно смотрит на тебя напополам с беспокойством. Никогда не знает, когда ты, наконец, оторвешь ему голову за лишние вопросы. Ты, как обычно, снисходительно ворчишь и отпиваешь еще пива. — Ты можешь поговорить со мной об этом… ну ты знаешь… если хочешь… — Ну и что толку? Из-за твоих разговоров боль не прекратится. Не парься, это моя проблема. — Чики сказала мне однажды, что, если у твоего напарника есть проблема, то у тебя она тоже есть. И, так или иначе, ты находишь способ помочь. — Что, блядь, ты можешь сделать, чтобы помочь мне, Бен? В твоих словах звучит злость, и ты ждешь, что он не ответит, вздохнет и отвернется, как он обычно делает, когда между вами повисает напряжение. Но это маленький говнюк пялится прямо на тебя, нервничая и выпятив подбородок. — Я могу быть рядом, — говорит он твердо, — когда тебе будет нужно. — А если мне не нужно? — огрызаешься ты. — Тогда я буду просто рад, что с моим напарником все в порядке. Этот парень предан до мозга костей и никогда тебя не предаст. Он на твоей стороне, даже если с тобой не согласен. Он тебе доверяет, и ты решаешь, что никогда не предашь его доверия. Ты тяжело вздыхаешь. — Иди спать, новичок. Он моргает, удивленный, что на него не обрушиваются трехэтажные проклятья. Ты читаешь его, как открытую книгу. — Ты остаешься? — Я чертовски уверен, что вообще не собираюсь шевелиться. Принеси мне одеяло или что там у тебя есть. Он выполняет просьбу, но не уходит, как будто обдумывает еще какой-то вопрос или трогательный монолог. Затем он выдыхает и улыбается, и эта улыбка отражается в его голубых детских глазах. Сочувствие? Возможно. Понимание? Определенно. — Спокойных, Куп. Ты растягиваешься настолько, насколько позволяет диван, не предназначенный для кого-то твоих размеров, и натягиваешь плед до подбородка. Сон где-то далеко, ты выпил достаточно пива, чтобы расслабиться, но твой мозг пока не отключается. Боль остается где-то на заднем фоне, загнанная туда несколькими белыми капсулами. Шерман старается не шуметь, но ты все равно слышишь, как он расхаживает по спальне несколько долгих минут, пока не шелестят простыни, и матрас не прогибается под его весом. И наконец наступают самые редкие минуты для полицейского Города Ангелов. Минуты спокойствия. Только сейчас проблемы, которые наполняют плохие и хорошие дни, отходят на второй план, и если не приглушенные, то притихшие точно. Любой коп, который утверждает, что ничего не чувствует к своему напарнику, долбанный лжец. Ты не можешь проводить по двенадцать часов с кем-то и не завязать с ним отношений, особенно когда вам обоим поручено прикрывать друг друга. Это случается не в одночасье, иногда это долгий и сложный путь, но, так или иначе, у тебя появляется особая связь с напарником. Сначала ты не замечаешь ее, работая с Шерманом. У него свой неуловимый способ вливаться в любую компанию, в то время как ты будто слон в посудной лавке. И ты даже не замечаешь этого, пока не осознаешь, что разговариваешь с ним как с напарником, а не как с новичком. Ты удивлен, потому что до этого едва ли допускал мысль, что он способен ходить и говорить не по инструкции. Баланс начинает смещаться, и теперь ты многое ему позволяешь. Ты не против подпустить его ближе: он доказал, что предан и достоин доверия, всех тех вещей, которые ты ценишь в первую очередь. Как Богатенький Ричи становится частью твоей жизни, а не смутно раздражающим новобранцем, мимо которого ты проходишь в раздевалке после каждой смены? Ты вкладываешь в каждого новобранца свое время, энергию, иногда свое здравомыслие, но только не эмоции. Тем не менее, сегодня ты притащил свою усталую задницу в гетто и рассиживался с ним на жестком бордюре, просто потому что парень написал тебе смс. Потому что у него нет никого, к кому он мог бы обратиться и кто бы понял его так же хорошо, как понял его ты. Ты задумываешься, насколько ты одинок и насколько тебя тревожит то, что тебе не с кем разделить свою сложную жизнь. Ты думаешь об этом не слишком часто, но иногда это причиняет боль. Готовить ужин одному, ложиться в пустую постель, просыпаться в одиночестве. Сегодня такая ночь, когда это причиняет боль сильнее, чем обычно. *** Утро приносит своего рода облегчение. Не от боли, но от мыслей и самокопания, которые ранят куда сильнее, чем вы оба готовы признать. Ты смотришь, как он двигается по кухне. Он дома, но, похоже, ему здесь так же неуютно, как в гостях. Он посматривает на тебя каждые пару минут, словно проверяя, сидиш ли ты на месте, и ты позволяешь ему эту своего рода близость по не совсем понятной для тебя причине. Вы оба в белых боксерах и белых футболках, босиком расхаживаете по старой кухонной плитке. Ты идешь варить кофе первым, чтобы Бен его не испортил, оставляя его изучать буфет и холодильник. Вы обходите друг друга, словно исполняя осторожно поставленный танец двух тяжелых, мускулистых тел, которые каким-то образом двигаются с необычайной гармонией. Твоя клубящаяся, осторожная сила и его — легкая, грациозная, молодая. — Тебе лучше меня накормить, новичок. Я до смерти проголодался, — твой голос нахально и резко разрывает тишину, и ты видишь, как он подпрыгивает. — У меня есть хлеб и арахисовое масло, — предлагает он. — Иисусе. В конце концов, все заканчивается беконом и блинчиками в одной из твоих любимых бульварных забегаловок по пути на перекличку, неловкими обсуждениями НФЛ и ЭнБиЭй, странной тишиной и косыми взглядами. Шерман хватает чек раньше тебя, вызывающе задрав подбородок, и ты не знаешь, чего хочешь больше: рассмеяться или ударить его. И когда в машине он тихо благодарит тебя за вчерашнее, ты притворяешься, что не слышишь. День проходит легко, вы колесите по округе, общаясь на отвлеченные темы, чтобы не копнуть слишком глубоко. Боль в спине усиливается, закручивается, пока ты не начинаешь скрипеть зубами и односложно отвечать. Обжигающе белые осколки разрывают каждое сухожилие, пока, наконец, не наступает время обеда, и ты не выходишь из машины. Медленной, неуверенной походкой ты добираешься до багажника и склоняешься над ним, пытаясь дышать ровно и не дать выскользнуть ни единому звуку из своего горла. Руки трясутся от боли, а не от ломки, пока ты шаришь в кармане, забыв о Шермане, о радио, обо всем, кроме того, что могло бы прекратить эту пытку. И мир вокруг замедляется, а затем вовсе останавливается. Ты смотришь на эти таблетки, на эти маленькие штуки, которые контролируют твою жизнь. Они почти ласково зажаты в хватке, которая иной раз может поставить взрослых мужчин на колени. Что хорошего в росте и силе, когда твою личность определяет наркота, циркулирующая по венам? Ты смотришь на них какое-то время, то могли быть секунды, минуты, часы. И когда ты бросаешь их подальше, глядя, как они рассыпаются по земле, тебе приходится собрать всю волю в кулак, чтобы не броситься за ними. Ты держишься, сражаешься из-за другого человека, который сидит в твоей патрульной машине и старается смотреть куда угодно, но только не на тебя, но в итоге все равно смотрит. Ты сражаешься с собой из-за этого молокососа, за которого ты чувствуешь больше ответственности, чем за любого другого своего новобранца. Может быть, даже больше чем за любого другого человека в твоем гребаном мире. И ты молча молишься, чтобы твоим братьям по униформе никогда не пришлось услышать по радио то, чего боятся услышать все копы. Молишься, чтобы Бен Шерман никогда не услышал этих слов: «Джон Купер, твоя служба окончена».