Жизнь в полутонах

Ты ощущаешь надежность, которая исходит от Купера, пока вы смотрите на спасенные кроссовки. Он стоит так близко, что ты чувствуешь запах, присущий только ему. Цитрусовые нотки мужского одеколона, острота оружейного масла, мятная жвачка и легкий оттенок пота. — Это не твоя вина, Бен, — мягко говорит он. Ты моргаешь, потому что он никогда не зовет тебя по имени. «Новичок» — его самое любимое обращение, скорее, прозвище, на которое ты согласен, чем ярлык, навязанный кем-то. «Богатенький Ричи» или просто «парень», в зависимости от ситуации. «Дубина» или «придурок», когда он в настроении поязвить. Но никогда «Бен». Ты даже не знаешь, что ответить; ты хочешь показать, что благодарен за эту попытку, но настолько шокирован, что просто продолжаешь пялиться на кроссовки. Его присутствие тебя уже привычно успокаивает. Купер умеет подбодрить одним взглядом. Когда он рядом, ты чувствуешь, что все в порядке, и именно поэтому попросил его встретиться с тобой сегодня ночью. Он твой наставник, советчик и друг. Он тот, кому ты доверяешь и с кем советуешься; твоя опора и поддержка. Ты споришь с ним, шутишь с ним. Но больше всего ты ценишь те моменты, когда он позволяет себе рассмеяться; его смех заразителен, ты понял это с первого раза, когда Купер засмеялся при виде полуобнаженного Дьюи. Потому что если Куперу смешно, если вам обоим смешно до боли в животе и слез в глазах, еще не все потеряно. Он резко выпрямляется. Сегодня никакого смеха: никто из вас не находит повода для веселья. Ты переводишь на него взгляд, размышляя, уедет ли он, оставит ли тебя наедине с твоими демонами, и начинаешь говорить, не задумываясь о словах. Купер на мгновение замирает, опираясь ладонью на низкую крышу Челленджера. — Садись в машину, новичок. *** Ты сидишь в своей унылой гостиной, запивая пивом тайскую еду. Купер что-то говорит, но ты почти не слушаешь его; перед глазами мелькают события этого дня, мыльная опера, которую ты уже не хочешь смотреть. Сцена сменяется на парковку полицейского участка; спокойный голос Купера заглушает бешеное биение сердца, пока ты сжимаешь пистолет в пальцах и пытаешься не пялиться на выданный тебе луноход — огромный шаг вперед для патрульного. Смотришь на руки. Руки у Купера огромные; кожа грубая и покрыта тонкими ниточками шрамов — признак нелегкой жизни. Ты ловишь себя на том, что внимательно смотришь, как уверенно, почти небрежно он держит свой тазер. Будь осторожен; будь умнее. Хорошо, папочка. Ты так старался следовать его инструкциям в тот день, доказать ему, что вера в тебя оправдана... Ты не хотел подвести себя, но еще сильнее ты не хотел подвести его. — Эй, богатенький Ричи, спустись с небес на землю, — хриплый голос вытаскивает тебя в настоящее, его уже не проигнорируешь. Ты смотришь на Купера; его взгляд может быть холодным, как лед, или согревать, как Карибские воды. — Извини, — бормочешь ты. — Если мне потребуются извинения, я скажу. Ты улыбаешься, несмотря на то что сейчас и правда трудно найти что-то смешное. Только Купер может вести себя как полная задница и при этом быть другом одновременно. В этом вся его противоречивая натура, загадочная и вдохновляющая. Этот человек заботится о тебе, не дает облажаться, учит всему, что знает. И это то, что нужно тебе прямо сейчас. Может быть, однажды ты перестанешь в этом нуждаться. Но будет ли тебе нужен Джон Купер? Его присутствие, ощущение надежности, уверенность этого копа, которой ты так отчаянно хочешь обладать? — Ты мог бы и вслух думать, — недовольно говорит он, — я почти слышу, как крутятся шестеренки в твоей голове. Ты беспомощно смотришь на него, потому что иногда и правда кажется, что Купер умеет читать мысли. Он бросает в тебя крышку от бутылки и садится обратно, выдав на ходу какую-то колкость про Лэйкерс. Ты надеешься, что он не будет кидаться в твой новый светодиодный экран. *** Дни идут. Иногда становится легче, иногда — только хуже. Иногда ты можешь поговорить об этом; иногда тебе приходится сжимать зубы, пока не пройдет желание применить силу. Купер рядом каждую смену, предоставляя или молчаливую поддержку, или пару советов, и, когда смена кончается, он зовет тебя выпить по пиву, пока не удостоверится, что тебя можно отвозить домой. — Боже, твой напарник что, на поводке тебя держит? — Выпаливает однажды какой-то хулиган, прижатый тобой к тротуару после того, как погоня закончилась, даже не начавшись. — Черта с два, не нужен он мне так близко, — выдает Купер, — но ошейник на нем сидит крепко. Ты знаешь, что у тебя бывает это выражение лица, которое он зовет «щенячьим», и ты знаешь, что он обзовет тебя девчонкой и посоветует отрастить яйца. — Думал о том, как они называют тебя за глаза? — Насмехается Купер, когда ты вновь выходишь на улицу. Ты обессиленно смотришь на него, но ответа у тебя нет. — Господи, новичок, ты хоть когда-нибудь говоришь, не подумав? — Иногда, — отвечаешь, пойманный врасплох. Ты бы предпочел подумать пару минут над более умным ответом. На губах Купера играет знакомая полуулыбка-полунасмешка: — Наконец-то, маленький прогресс. Совсем маленький. — Кажется, мои дела идут в гору, — ухмыляешься в ответ. — Если ты начнешь петь, клянусь кем угодно, я тебя нахуй из окна выкину. Еще один день; со снами уже легче справляться, ты больше не видишь изломанное тело каждый раз, как закрываешь глаза. Тупик за зоомагазином. Парень запер себя в фургоне с разозленной собакой. Ты оглядываешься назад, стоя в метре от него, надежного и сильного, и понимаешь, что, прежде чем псина доберется до тебя, вначале она наткнется на Купера. Ну, он же собачник, в конце концов. — Может, тебе завести собаку? — Ты думаешь, мне не хватает ежедневного присмотра за тобой? — Парирует он, но он удивлен, и ты замечаешь блеск в его взгляде. — Я думаю, он довольно мил, — ты с отвращением смотришь на бешено лающего пса. — Эта штука кажется тебе милой? — Недоверчиво спрашивает Купер, — если она ко мне приблизится, она будет мертвой милой штукой. Он двигается вперед так, словно весь мир принадлежит ему, словно только он обладает контролем над ситуацией. Он замирает в привычной позиции — позади двери; руки сложены на груди. — А ну вылезай из фургона, мудак, или я пристрелю тебя и твою гребаную собаку. Ничего. — Эй! — Восклицает Купер, оскорбленный, что его игнорируют. — Придурок, ты оглох? И ты можешь только смотреть, думая, как будешь объяснять начальнику смены, если Купера расплющит об асфальт или покусает бешеный пудель. *** Купер выглядит массивным в своей черной футболке, облегающей его крепкое тело, под которой можно разглядеть ортопедический корсет. Он возвышается над Дьюи, и ты надеешься, что он не собирается его бить, потому что у тебя больше шансов повалить голыми руками телеграфный столб, чем оттолкнуть Купера. Ты осторожно смотришь на него, но он уже контролирует свой гнев; он контролирует ситуацию, и ты чувствуешь волны энергии, исходящие от него. Когда он начинает говорить мягким тоном, глядя прямо на Дьюи, в нем столько власти, что кажется: Дьюи сейчас плюхнется на одно колено и запоет национальный гимн, если Купер прикажет ему это сделать. Он напряжен, когда вы уходите; широкими шагами он идет к машине, и настроение у него прямо противоположное тому, чем когда вы выезжали из штата. Он явно не хочет говорить о смерти своего друга, он вообще не хочет говорить. Купер, силу которого ты ценишь сильнее всего, когда вокруг проблемы, хорошо держится на похоронах. И, черт, ему, должно быть, было очень тяжело слушать все эти надгробные речи, глядя на молодую семью погибшего. Но, несмотря на обстоятельства, ты чувствуешь, как приосаниваешься, когда он представляет тебя вдове как своего напарника, когда он представляет тебя Лори как просто Бена, словно он постоянно о тебе говорил. Она улыбается так, словно уже все о тебе знает. Пару часов спустя, когда за окном мелькает бесконечная пустыня, ты кидаешь на него осторожный взгляд. Тебе нравится его машина, тебе нравится ее ход, шум мотора, нравится перекидываться шуточками с Купером, тихо смеяться. В реабилитационном центре было ужасно неловко, но, как обычно, ты был рядом со своим напарником и старался сохранять нейтральное выражение лица, несмотря на то что чувствовал себя неуютно. Поездка домой у вас проходит в тишине: даже шум мотора кажется приглушенным. Ты постоянно поглядываешь на затененный профиль Купера, пока его напряженный взгляд прикован к дороге. Ты привык смотреть на него — ты смотришь на него каждый день. Ты знаешь черты его лица лучше, чем собственное отражение. Это уже инстинкт, привычка — смотреть на Купера, так много раз за день, что в конце концов даже не понимаешь, что делаешь это. Но сегодня все по-другому. Он кажется старше, чем утром, когда вы выехали; черты лица словно каменные, а челюсти крепко сжаты. Он сидит с прямой спиной, больше не расслабляясь на сидении. Рядом с ним ты чувствуешь себя очень маленьким. Ты хочешь заговорить, как угодно прервать эту гнетущую тишину. Когда он сам начинает говорить, его откровения удивляют тебя. Как всегда, он открывается сильнее, чем ты ожидал, и ты рад, что он не ждет твоего ответа, потому что ты не знаешь, что сказать.. Ты никогда не прислушивался к шепоткам в раздевалке, но это вполне ожидаемо. Джон Купер не тот человек, о котором будут сплетничать копы. Его все любят и уважают независимо от участка. Им нет нужны обсуждать его личную жизнь: Купер заслужил доверие к себе. Но, скорее всего, все опасаются его больших кулаков, бьющих сильно и прямо в цель. Но гей-бары? Попытка представить такого крепкого, агрессивного парня, как Джон Купер, в радужном баре проваливается с треском. Ты так сильно занят, думая, что бы такого полезного или деликатного сказать, что даже не замечаешь, как вид сменяется с пустыни на город. Вы все еще молчите, а Купер тем временем останавливает Челленджер рядом с твоей Ауди. Ты нервничаешь, и в тишине это заметно сильнее, но ему, наверно, наплевать на то, что он сейчас говорит. На его лице нет даже намека на эмоции. Только напряжение и усталость. Когда ты выбираешься из машины, он выходит следом. Медленно выпрямляется, глядя, как ты открываешь машину и закидываешь внутрь сумку, расслабляешь галстук, расстегиваешь рубашку, пока, наконец, не остаешься в белой футболке и брюках посреди жаркой и душной ночи. — Почему ты рассказал мне об этом? — неохотно спрашиваешь ты. Он отлично знает, почему. Купер ничего не рассказывает без предварительного обдумывания. Но он пожимает плечами, словно у него нет объяснений, и ты взрываешься от этого пренебрежительного движения. — Куп, расскажи мне все, еб твою мать! Хотя бы раз. Хватит замалчивать половину. — Может, эта половина не важна. — А может, важна. — Тебе — не важна, новичок, — вздыхает он. — Почему? Потому что я какой-то богатенький уебок, на которого ты любишь покричать? — Фактически, Купер никогда не кричит. Он рявкает и выводит из себя, может поддержать всего парой предложений, и уж точно он не кричит. Ему и не нужно. — Потому что ты всего лишь богатенький мальчик, который не имеет никакого долбанного понятия, о чем говорит. —Я понимаю! — Ты сам почти кричишь. — Я понимаю, Куп. Я могу тебя понять. — Я что, выгляжу так, словно мне не насрать? — Он знакомо поднимает бровь, насмехаясь, и тебе хочется смеяться и плакать одновременно. Тогда ты отступаешь. Дистанцируешься от него. Пора ехать домой к своим белым стенам и пустой кухне. — Прости, парень, — бормочет он, почти неслышно, голос ниже, чем обычно. И это так неожиданно, что ты не удерживаешься от удивленного взгляда. Джон Купер не извиняется, просто потому, что Джон Купер никогда не совершает ошибок. — Ты сейчас домой? — Спрашиваешь ты. — Это был слишком долгий день, чтобы я по пути еще где-то останавливался. — Дома есть пиво? — ты хватаешься за эту соломинку. *** Только здесь, в убежище Купера, ты окончательно расслабляешься, чувствуя, как перестают сжиматься от напряжения челюсти. — Ты и правда не знал? — Спрашивает он, протягивая бутылку Короны и присаживаясь на диван позади тебя. — Неа, — быстро качаешь головой. — И что, теперь думаешь обо мне иначе? Ты снова быстро качаешь головой, отрицая. — Ты что-нибудь скажешь, или будешь притворяться ебаным болванчиком всю ночь? У тебя нет на это ответа, так что ты просто продолжаешь пялиться на него, и ничего другого тебе в голову не приходит. В его смехе слышится отчаяние. — Я гей, Бен, я не умираю от гребаного рака. Думаю, для тебя это не проблема, так? — Так, — торопливо говоришь ты и сразу понимаешь, как фальшиво это звучит. — Мне все равно. Я имею в виду... мне без разницы, гей ли ты. Я про... — Господи, да заткнись ты и подыши минутку, — прерывает он. — Это еще хуже, чем с бывшей женой. — Правда? — Нет. — У тебя алкоголь покрепче есть? — Ты не можешь перестать смеяться. — Новичок, ты меня когда-нибудь убьешь нахуй, — это твое активное воображение, или в его взгляде и правда появилось облегчение? — Что ты хочешь от меня? Чтобы я сказал, как тебе идет розовый? Что я всегда подозревал наличие у тебя коллекции пластинок Джанет Джексон? Он беззлобно ворчит по поводу последнего пункта и все же уходит за текилой. *** Бутылка растянулась надолго. Уже поздно, но ни один из вас не собирается останавливаться. — Так твой друг покончил с жизнью потому... — на середине предложения ты понимаешь, что это не очень-то тактично, и заставляешь себя заткнуться. — Потому что он был геем? — Купер спокойно заканчивает за тебя, — если честно, парень, я точно не знаю. Думаю, просто все накопилось. Он пытался вести жизнь семьянина, изредка видясь со своим бойфрендом и играя в натурала со своими друзьями из участка. Думаю, он просто не знал, как дальше с этим справляться. — Довольно жестко, — все, что ты можешь сказать. — Ну, всего лишь один из вариантов решения проблемы. — А его жена знала? До его смерти? — Ага, — он вздыхает, — она знала. — А как твоя жена узнала? — Ты честно пытаешься держать рот на замке, но вопрос вырывается раньше. Он удивленно вздрагивает и поворачивается к тебе. Ты уже ждешь, как он скажет тебе заткнуться нахер. — Я ей сказал, — просто говорит он, — было нечестно лгать ей. Я пришел домой после смены, усадил ее и рассказал все начистоту. Самое сложное, что я когда-либо делал. — Как она восприняла? — Ты не можешь удержаться от любопытства. — Поначалу не очень. Я хотел собрать вещи и съехать, а она попросила остаться. Она даже спала рядом в ту ночь. Мы обсуждали это дни напролет. Она считала, мы не обязаны разводиться, если я не хочу, но... — Купер качает головой. — Как я и сказал, это было бы нечестно. Она заслуживает лучшей жизни. — Но она до сих пор любит тебя... Так смотрит... — Я знаю. Я тоже ее люблю. И всегда буду. — Ты везучий, — тихо говоришь ты. — Я? Везучий? — Изумляется он. — У тебя есть кто-то, кто любит тебя. — Твоя семья любит тебя, новичок. — Потому что так полагается. Но совсем другое дело, когда у тебя есть кто-то... другой. — У меня больше нет Лори, — с усилием говорит он. — Я такой же одинокий, как и ты, новичок, как только закрою входную дверь. — Разве ты этого хочешь? — А что, у меня большой выбор? У любого из нас? Он неосознанно вздрагивает от очередной вспышки боли, а потом выпрямляется и замирает. — Может, принести что-нибудь? — Например? — Не знаю... — Потому что ты понятия не имеешь, что можешь ему предложить. — Тогда не спрашивай. — Не могу, — говоришь прежде, чем успеваешь остановить себя. — С хера ли это? — Судя по голосу, он злится. — Потому что мы напарники. Мы беспокоимся друг о друге. — Что ты хочешь, блядь, чтобы я сказал, Бен? — Он снова вскакивает и начинает ходить по комнате, как раздраженный лев в клетке, и ты тоже встаешь, чтобы не чувствовать себя гномом. — Тебе этого не исправить. Я с этим живу. Каждый ебаный день! — Так сделай что-нибудь! — Что? Сидеть в кругу таких же больных и слушать всякое дерьмо, а потом «говорить о своих чувствах»? — Да ты боишься. — Я не боюсь ничего, кроме потери значка! — Орет он прямо тебе в лицо, будто лев, оскаливший зубы. — Ты что, не понимаешь? Ты не можешь закрыть эту тему? У меня и так дерьма хватает, чтобы еще с тобой разбираться! — Так врежь мне! — Ты осознаешь, что копируешь Дьюи, чего ни за что бы не сделал в другом случае, но вылетевших слов не вернуть. — Ударь меня, Куп! Почувствуй себя лучше, блядь! Ну же! Он делает шаг назад, поднимает руки вверх, словно успокаивая тебя. И ты замечаешь выражение, которое видел на лице Джона Купера всего пару раз, — шок. Чего бы он ни ожидал, это явно не оно. — Ты думаешь, я ударю тебя, Бен? — Тот же самый тон, что и с Дьюи раньше. — Думаешь, сделаю тебе больно? Он движется вперед и склоняет голову, оказываясь с тобой почти носом к носу. И он огромный, сплошная стена из мускулов, и если он тебя сейчас ударит, ты точно окажешься на земле. — Если бы я хотел тебя ударить, я мог бы сделать это уже сотню раз. — Его голос завораживает, и ты не можешь отвести взгляда. — Каждый раз, когда ты бесил меня, новичок, а ведь таких как ты было дохуя, я хоть когда-нибудь угрожал тебе? — Нет, — ты отвечаешь моментально. — Тогда с хера ли мне начинать сейчас? Ты знаешь, что он жесток. Он вполне способен надрать тебе задницу и не переживать на следующий день. Но каким-то образом ты знаешь и то, что, несмотря на свой размер, силу, гнев, он никогда не будет угрозой для тебя. — Сядь, новичок, — тихо говорит он, и ты послушно выполняешь приказ, даже не задумываясь. Он падает рядом с тобой, закрывает лицо ладонями и трет глаза. Ты смотришь на его затылок, коротко стриженные волосы, которые вскоре начнут виться. Да ну нахуй, ты не несешь ответственности за все это дерьмо. И за него и миллион его проблем. Блядь. Ну вообще-то несешь. Потому что он твой напарник. Не твой тренирующий офицер, или наставник, или боль в заднице. Твой напарник. Твой друг. Ты тысячу раз смотрел в его голубые глаза и видел в глубине взгляда его боль. Именно поэтому ты все еще здесь. — Мы живем в полутонах, — шепчешь ты. Ты протягиваешь руку и кладешь ему на затылок, нежно, не сжимая, просто давая ему почувствовать тепло твоей кожи. Когда он не отстраняется, ворчит или не пытается ударить тебя, ты скользишь ладонью под его футболку. — Ты хоть понимаешь, что делаешь? — Его голос звучит устало, едва слышно. Ты осторожно гладишь его по спине, а потом кладешь ладонь на его широкую шею, чувствуя мышцы под пальцами. — Абсолютно.