По строкам складывая жизнь

У древних греков способность мыслить считалась высоким даром. Затем она стала счастьем. Позже - болезнью. Сегодня она - преступление. История культуры - это история страданий тех, кто ее создавал. Э.М.Ремарк "Возлюби ближнего своего"

      Ленку привели в этот мир уверенные руки хирурга местной окружной больницы, виртуозно проведшей кесарево сечение, уже давным-давно сбившись, какое оно было по счету. Младенца помыли, взвесили, осмотрели и унесли в бокс для новорожденных. Роженица, тяжело приходя в себя от наркоза, что-то слабо промямлила о каком-то желанном мальчике, тяжело ворочаясь на холодном металле операционного стола, захныкала, жалуясь на неудобство в челюсти от дыхательной трубки, но, послушно сжимая боль в зубах, переползла на каталку, чтобы ее перевезли в послеродовую палату.       Девочке Лене повезло родится в абсолютно среднестатистической ячейке общества небольшого украинского городка в еще спокойные, советские времена. Семья по местным меркам считалась удачной и зажиточной: отец не пил - этот фактор, сам по себе на сегодняшний день многим кажущийся странным, был очень важен для того времени, и, зачастую решающим для определения той самой удачливости и устойчивости. Мужик не пьет - семья удалась и женщины, которым не так везло с регулярно прикладывающимися к беленькой мужьями, зачастую завидовали той, кому удалось отхватить себе не пьющего самца. А если еще и по шалавам не бегает - вообще идеал. Папа Ленки много работал, таща каждую копейку в дом, как труженик-муравей, водку не пил и по шалавам не бегал. Мама работала в библиотеке и слыла "культурной" меж дворовыми кумушками. Жили скромно, но достойно. В общей комнате стояла венгерская стенка, которой в свое время месяцами дожидались “стоя” в очереди и экономя деньги, радовал ровными грядками картошки, пупырчатых огурцов и помидоров, склонявших краснобокие головы, аккуратный огород недалеко от города, все как у людей.       Двухкомнатная квартира на третьем этаже слева панельной пятиэтажки всегда блистала чистотой. Мать чуть ли не с младенчества приучала дочь к аккуратности. К сожалению, чистота заканчивалась за границей дерматиновой двери. Темный, неприятный, вечно загаженный подъезд каждый раз пугал Ленку, как некое чудовище с грязной вонючей разверстой пастью. Но ей никогда не приходило в голову задаться, в принципе логическим вопросом: а почему, живущие в том же доме люди, не считали нужным содержать в чистоте место за пределами входной двери, в котором живут? И вот в это отхожее место приходилось заходить каждый день, чтобы достичь безопасного островка своей квартиры. Местное хулиганье старательно исписало подъезд похабными словечками, в некогда белой побелке потолка ежом торчали спички в звездочках ожогов. Эти неандертальцы вечно сидели между вторым и третьим этажами, заплевывая пол и усеивая все вокруг бесконечными окурками и пустыми шкурками семечек. Парни никогда не приставали к Ленке всерьез (себе дороже встретиться потом с ее папашей), лишь каждый раз гоготали и отпускали дурацкие шутки, когда она, втянув голову в плечи проскальзывала между ними на свой этаж. Они были пугающи, но привычны и не опасны.       Ленке было лет двенадцать, когда с ней произошла история, о которой она впоследствии так не любила вспоминать. В тот день она допоздна засиделась у подружки. Опомнилась только когда заметила, что за окном уже темно и черные тени от фонарей неслышно выросли на полу. Наскоро попрощавшись Ленка выбежала от подружки в звездную, теплую ночь и поскакала домой, время от времени возвращаясь на несколько шагов, чтобы вернуть на ногу сандалию-беглянку и беззлобно ругаясь на маму, опять купившую обувь на вырост. Сосредоточенная на том, чтобы опять не потерять сандалию, Ленка вошла в подъезд, начала подниматься по полутемной лестнице, тускло освещенной одной из немногих оставшихся в живых лампочек, - и не обратила внимание на непривычную тишину.       На площадке между этажами привычных мальчишек не было. Лишь яркая луна светила в пыльное, уже с десяток лет немытое окно. У окна, в углу виднелся какой-то непонятный, неподвижный силуэт. Ленку как будто кто-то толкнул в грудь, она оступилась и схватилась за лестничные перила. Краем глаза она уловила, что силуэт ожил и сделал два шага по направлению к ней. Как в каком-то жутком калейдоскопе силуэт превратился в невысокого мужчину в смешном, зеленом плаще. Маленькие, близко посаженные глаза с холодным любопытством окинули Ленку с ног до головы, царапнули страхом душу. В следующее мгновение он распахнул свой плащ. Все последующее оказалось в тумане: как загипнотизированная, Ленка единым взглядом окинула нескладное, худое тело, какой-то вялый отросток, болтающийся между ног мужчины. Под плащом мужчина был голым.       Ленкин визг эхом метнулся по подъезду. Буквально через несколько секунд начали хлопать двери соседских квартир. Мужчина сорвался с места, оттолкнул Ленку к окну и зайцем поскакал вниз по лестнице. Она почувствовала, как ее подняли с пола и обняли теплые папины руки. "Что? Что случилось?" - спрашивал он. Ленка икала и рыдала от ужаса, сквозь икоту ей удалось выговорить: "Мужик щуплый, плащ, голый". Передав дочь на руки выбежавшей жене, отец ринулся к выходу. В дверях он столкнулся с местной шпаной, собирающейся обосноваться на обжитом месте между этажами. Быстро выяснилось, что они видели, в какую сторону побежал странный ханурик в плаще. Стали искать вместе, методично прочесывая улицы и минут через сорок нашли его в парковой пивной, что недалеко от Дворца молодежи.       Отец Ленки не дал парням покуражиться над мужиком. "Это мое дело," - сказал он, и за грудки оттащил упиравшегося извращенца на задний двор, где и отмутузил от души, приговаривая с каждым ударом: "Будешь знать, как перед девочками свои причиндалы вываливать. Вот тебе за дочь мою. Вот тебе урок на будущее, а вот еще один. И еще один, чтобы закрепить прошедшее". После этого случая Ленку всегда встречали либо мать, либо отец. А если они не могли - то встречали пацаны, ставшие верными "тимуровцами" при Ленке и взявшие над ней негласное шефство.       Шли годы, Ленка ходила в школу, лениво покусывала гранит науки, ровно настолько, чтобы не остаться на второй год. На троечку, но неизменно вытягивала. Когда ей исполнилось семнадцать лет, в обиход незаметно вкралось слово "перестройка". Что стояло за этим словом Ленку не интересовало. Для нее перестройка означала первую палатку в городке, где продавалась иностранная жвачка, сигареты и печенье. Также "перестройка" означала, что теперь можно говорить все, что угодно и за это не посадят. О чем таком нельзя было раньше говорить - Ленка не знала, просто услыхала краем уха разговор отца с приятелями.       Но в какой-то момент пресловутая "перестройка" неприятно ударила по темечку жителей маленького городка. Завод, где работал отец медленно чах, иссякали заказы; пока не остановился совсем. Всех рабочих и служащих распустили в неоплачиваемый отпуск. Зарплаты библиотекаря не хватало на семью, отец пытался продавать на рынке урожай картошки с огорода, но это приносило обидные копейки. В доме прочно поселилась жесточайшая экономия. Ленке было больно смотреть, как колотятся мама и папа в попытках прокормить семью. Почти все ленкины друзья и знакомые подались в Москву, в поисках толстой денюжки. "Там много платят, в долларах", - с почтенным присвистом к зеленым банкнотам шептал Ленке на ухо школьный друг Петро. И в какой-то момент Ленка решилась. Несколько месяцев она уговаривала родителей дать ей денег на билет до Москвы. "Что ты там будешь делать? В проститутки пойдешь?" - хватался за голову отец. "Доченька, там же гадюшник непролазный, в Москве этой - сожрут тебя и не подавятся", - охала мама. Но Ленка стояла на своем как скала. Неважно как, но она поедет в Москву, поступать и заодно устроится на подработку, чтобы поддерживать родителей. На том, куда поступать Ленка внимание не акцентировала, ей казалось, что ее только и ждут в Москве с ее троечным аттестатом. В конце-концов, чтобы полностью убедить родителей, она подала документы в какой-то первый попавшийся институт в Москве. Ленку собирали в дорогу всем домом. Постоянно приходили соседи с какими-то банками, которые необходимо было передать знакомым в столице. Мать денно и нощно сидела за машинкой, подшивая ленкины юбчонки и кроя симпатичные, провинциальные блузки.       Наконец настал день, когда Ленка с отцом и матерью загрузили нехитрую поклажу в багажник соседской машины. Сосед, гордый хозяин престижной "шестерки" согласился отвезти Ленку в Киев на поезд. Ленка первый раз была в Киеве. Она только и успевала крутить головой, пока сосед вел свой "болид" к вокзалу. Вокзал оказался шумным, толкучим, каким-то безостановочным. Люди бегали в разных направлениях, таща за собой детей и поклажу. Ленку с родителями закружило в этом бестолковом вихре, они еле вырвались из него уже у платформы, потрепанные, но целые. Нашли вагон. Как только Ленка попала внутрь, она поняла, что попала в психдом. Плацкартный вагон представлял собой клетушки без дверей с четырьмя лежанками. Очередные лежанки располагались у окон. По кородиру тянуло тяжелым запахом из туалетов. Люди сталкивались друг с другом в попытках разложить вещи, беззлобно переругивались, возились, устраиваясь поудобнее. Ленке повезло, что ее место было внизу. Мама суетливо рассовывала под лежанку авоськи с банками, отец давал последние указания, как вести себя в далекой Москве. Постоянно что-то забывал, хлопал себя ладонью по лбу и снова лез в карман, чтобы достать очередную бумажку с адресом знакомых, жаждущих украинских помидоров. Уже за пару минут до отхода поезда, когда голосистая проводница начала выгонять провожающих из вагона, выхватил последний скомканный листок и сунул Ленке. "Вот, адрес нашей троюродной тетки. Мы с ней уже лет двадцать не общались, но ты давай к ней - не обидит, приютит на первое время". Грудастая проводница уже выталкивала родителей из коридора и отцу приходилось просто кричать через ее плечо, чтобы Ленка что-то услышала в людском гомоне. Эта сцена напомнила ей какой-то эпизод из военного фильма и она чуть не заревела от переизбытка чувств.