Кровь Бога Смерти. Мастеровое имя (Перезалив идет, но ме-е-е-дленно. Выложены все главы, часть утеряна при гоголевском синдроме)

Семья — это не те, с кем вы рождаетесь. Это те, за кого вы умрёте.

Михаил чувствовал себя отвратительно. Во-первых, ему хотелось спать, а во-вторых, он не мог спать, и оба этих слагаемых выражения не могли быть соединены между собой, поэтому бедный парень сидел, тупо уставившись в темноту. Иногда ему казалось, что оттуда вот-вот выскочит та горничная-призрак (или кто она там) и съест его внутренности. Дворецкий вообще верил в призраков и всякую мистику, потому что часто читал разные страшные и не очень магические истории, но Элис об этом не говорил, так как был уверен, что она его засмеет. «А вдруг из-за того, что я не помог этой горничной на меня наложили проклятие? И я буду страдать, как тот хозяин обезьяньей лапки*» — думал Михаил, продолжая сидеть на подушке и качаться из стороны в сторону. Наконец, дворецкому это надоело, и он поднялся, подойдя к окошку. Немного приоткрыв штору, юноша посмотрел на стоящие на тумбочке часы, едва видные в тусклом лунном свете, и был возмущен: стрелки показывали десять, хотя он был уверен, что сидит тут уже больше четырех часов. Вернув вещицу на место, Михаил облокотился на подоконник, и подперев руками голову, принялся пялится на черную улицу. Внизу, у парадного входа, ярко горели фонари, освещая дорогу уходящим гостям. Среди них копошились мальчики-пажи, таскающие за собой светильники, похожие на лампадки, что бы помочь богатым господам пройти до своих автомобилей или карет. Фыркнув, дворецкий сел на подоконник, — он был уверен, что в окне третьего этажа его никто не заметит, иначе влетело бы за такое нарушение правил по первое число, — и начал считать звезды. Он постоянно сбивался, потому что не был уверен, посчитал ли он одну из звезд два раза или все-таки только один, из-за чего постоянно приходилось начинать заново. Но вот гости разъехались. Все зашли в дом и принялись заниматься своими делами: кто уборкой, кто подготовкой к завтрашнему дню, а кто-то принялся писать особое письмо. Этим последним кем-то была Эклиптия. Сидя в свой спальне с открытыми настежь окнами, она выводила ручкой красивые буквы и невольно улыбалась, рассматривая черно-белые фотографии, на которых были изображены две смеющиеся молоденькие девушки в красивых нарядных платьях: одна высокая, с коричневыми волосами чуть ниже плеч, а другая маленькая и чуть полненькая, точная копия Элис, только старше лет на пять. «Здравствуй. Сегодня ты мне тоже снилась, удивительно, верно? Уже которую ночь… Мы виделись с тобой лишь пару раз, и, верно, ты уже не помнишь меня, но ты единственная, кому я могу все-все рассказать. Хотя я даже не знаю твоего имени. Сегодня был одиннадцатый день рождения Элис. Не знаю, что еще интересного произошло за целый день, потому что я все время провела в своем кабинете — сил нет смотреть на эти стены, ходить по коридорам и видеть глаза моей дочери. Ты же понимаешь меня, верно? Как никто иной понимаешь… Сегодня я в очередной раз скучала по тебе. Сегодня я снова поняла, что вся моя жизнь — это ошибка. И так как ты никогда не увидишь это письмо, я еще раз тебе скажу, что люблю тебя». Женщина отложила ручку и посмотрела на звездное небо, не думая ни о чем. Она писала такого рода письма — без имени, без адреса, — каждый вечер перед сном, затем убирала их в маленькую железную шкатулочку, которую закрывала до следующего вечера и прятала под кроватью. Она не знала зачем точно пишет, просто от этого ей было легче на душе. С улыбкой вздохнув, Эклиптия поднялась и подошла к окну. Сжав в пальцах плотные шторы, женщина любовалась звездами, не прекращая улыбаться своим мыслям и воспоминаниям. Когда-то, лет десять назад, та девушка с фотографии сказала ей, что самыми темными ночами появляются самые яркие звезды. — Пожалуй, ты права, — пробормотала графиня, — в который раз понимаю, что все, что ты мне говорила — чистая правда. Оставив в покое измятую занавеску, Эклиптия пошла спать, напевая себе под нос странный, но веселый мотивчик. Все окна в доме погасли. Особняк погрузился в тишину, лишь холодный ветер завывал на улице, зная о будущем, существуя в настоящем и помня прошлое, да часы в своем репертуаре тикали во всех углах. Коридоры казались мрачными и жуткими, как будто тьма ночных кошмаров выбралась из снов и стала явью, а с картин черными глазницами смотрели разные известные и не очень люди, глупо ухмыляясь масляными губами. В общем, жутковато было ходить по этим коридорам. — Ты уверена, что все обойдется? — спросила горничная у своего отражения в темном зеркале, висящем около третьей библиотеке, на стене, рядом с мраморным бюстиком какого-то мужчины с грустными глазами. — Ты же уверена? Отражение пожало плечами: — Не-а. Я тебе даже больше скажу: я вообще ни в чем не уверена, — девушка в зеркале собрала короткие волосы в хвостик и надела на свои глаза взявшиеся из ниоткуда странные очки со множествами линз, причем некоторые из них были прицеплены на маленьких палочках. Кажется, что такие очки удобно использовать при работе с мелкими деталями, так как линзы на палочках можно использовать вместо луп. — Ладно, ты, в общем, все поняла. Я скоро прибуду, но сначала доделаю одну твою модель. Точнее, нужно в неё кое-что загрузить. — Но ты же уверена, что все будет нормально? — снова спросила девушка из настоящего, с каждой секундой хмурясь все больше. — Да не знаю я! Я что, похожа на всезнающего аксолотля? — возмутилось отражение. Точнее, теперь можно было с трудом сказать, что горничная и та девушка в зеркале похожи: у них хоть и были одинакового цвета волосы, глаза и кожа, но отражение выглядело куда более живым и запоминающимся, чем её облик из плоти и крови. — Так, все, иди, открывай двери. И никому не показывайся, тебя и так уже за призрака считают. Горничная махнула рукой и направилась в сторону спальни маленькой виконтессы, гадая, почему её создательница решила, что аксолотль всезнающий. А отражение, которое так и не исчезло из зеркала, даже когда девушка ушла, хмыкнуло и покачало головой. Затем оно заинтересованно и недоуменно посмотрело куда-то за раму, куда-то в свой мир, а потом пронзительно завизжало: — Стой, не трогай провод! Не трогай этот провод! Кому говорят! Оставь провод! Вот только в рот его тащить не надо! Выключите кто-нибудь питание третей модели! Твою мать! — посыпались искры и все стихло. Минут с пять в зеркале отражалась лишь темнота, а затем послышалось невнятное бормотание с ненормативной лексикой, и зеркало снова начало отражать коридор. Видимо, третья модель все-таки перегрызла провод. Михаил вздрогнул и зевнул: кажется, он немного задремал. Протерев глаза, дворецкий потянулся и чуть не грохнулся с подоконника, едва успев схватиться за угол стены. Юноша с досадой фыркнул и слез, отряхивая свой костюм и стараясь вернуть его в прежнее, немятое состояние. Сделать это не удалось, так что Михаил оставил тщетные попытки и подошел к кровати Элис, которая уже устроила хаос, раскидав везде подушки и одеяла, и даже умудрившись частично стянуть пододеяльник и укутаться в него. Усмехнувшись, слуга начал исправлять этот армагеддон, но вдруг его отвлек странный тусклый оранжевый свет, совсем немного осветивший кровать. Дворецкий в недоумении обернулся, — свет так поздно никто на улице не включает, почему же из-за шторы в окне виднеется огонь? Спина парня покрылась мурашками от дурного предчувствия. И письмо, и эта странная, никому не известная горничная, и исчезновение «Темных территорий» — все не спроста, а тут еще и свет из ниоткуда! Михаил чуть отодвинул занавеску и очень осторожно выглянул на улицу. Там, у парадного входа, держа факелы и фонари в руках, стояла группа людей. Они были разного роста, и это все, что смог увидел дворецкий, учитывая его портящееся с двенадцати лет зрение и темное время суток. Парень нахмурился, а на душе у него стало совсем уж неспокойно. Откуда взялись эти люди? Секунду Михаил так и продолжал бессмысленно смотреть в окно, пока до него окончательно не дошло, что эти ребята пришли явно не для того, что бы подарить подарок малютке-имениннице, а значит, нужно как-то сообщить о них главному дворецкому, что бы он вызвал полицию. Подбежав к двери, парень уже собирался выйти в коридор, но повернув ручку, обнаружил, что дверь заперта. Он был буквально в шоке: Михаилу показалось, что его заперли, что бы убить, — но потом он вспомнил, что сам же дверь и запер и его отпустило. Но руки все равно продолжали трястись от страха. Дворецкий подскочил к Элис и принялся её тормошить, пытаясь разбудить, но девочка продолжала спать, хотя обычно спала очень чутко и просыпалась, едва Михаил произносил «Вставай!». Это ужасно напугало юношу — еще сильнее, чем незнакомые мужчины на улице. Он прижал ухо к груди виконтессы, проверяя, жива ли она вообще и дышит ли. Оказалось, что дышит, но продолжает спать. Дворецкий окончательно впал в панику, и, спрятав лицо в ладонях, сел на пол, совершенно не понимая, что он может сделать. Элис в это время снилось, что она идет по черной воде в каком-то темном месте, у которого, казалось бы, не было потолка, но откуда-то сверху постоянно что-то капало. Не сказать, что девочке здесь нравилось, но ей было интересно, что же тут такое необычное есть. К её удивлению, она прекрасно понимала, что находится во сне, а раньше такое случилось редко. Неожиданно виконтесса увидела прямо перед собой большое зеркало, раза в три или даже четыре шире её самой, и оно было настолько высокое, что, видимо, упиралось в несуществующий потолок. Совершенно ничему не удивляясь — сон все-таки, мало ли какая дурость может приснится, — Элис подошла к зеркало и начала осматривать свое отражение, а когда ей стало скучно. девочка показала зеркалу язык и отвернулась, решив идти дальше, туда, за зеркало. И едва она сделала шаг, как впечаталась носом в каменную стену, появившуюся из ниоткуда. Громко ругнувшись (поганец Михаил, это он её научил!) девочка упала на воду, но она вдруг перестала быть твердой, и Элис провалилась и начала бултыхаться, начав лютую истерику, потому что не умеет плавать. Зеркало неярко осветилось ядовито-зеленым светом и оттуда, как будто из дверного проема вышла девочка. Элис уже её не видела — она начинала выдыхаться и погружаться под воду, но не переставала пытаться выбраться, но где же найти берег, если кругом одна вода? Виконтессу схватили за руку и что есть силы потянули наверх, крикнув что-то вроде «Встань на ноги!». Элис ухватилась за девочку и вылезла, с удивлением обнаружив, что если стоять на поверхности воды, то она будет твердой, а если погрузить в неё ногу, то она будет жидкой. Облегченно выдохнув, виконтесса уставилась на свою спасительницу, поняв, что с ней что-то не так. Обычно люди быстрее соображают, если они только что были на грани утопления, а с Элис почему-то по-другому: она начала необыкновенно тупить, ошарашенно смотря на девочку перед ней. Хотя её можно оправдать, потому что неизвестная из зеленого зеркала выглядела точь-в-точь как маленькая виконтесса! Разве что была немного симпатичнее в целом, да волосы еще короткие, чуть ниже плеч. — Что?.. — Элис, все еще держа за руки незнакомку, выпала в осадок. А секунду спустя расслабилась, потому что вспомнила, что она все еще во сне. Виконтесса отпустила девочку и спросила, — ты это я, да? Та пожала плечами и нахмурилась: — Нет. Не ты, но нечто похожее, — лицо девочки посветлело, будто бы она вспомнила что-то не сравнительно милое и приятное, — в общем, мне нужно с тобой поговорить, — спасительница схватила Элис за плечи и смотря прямо в глаза сказала, — передай Мастеру, что ключ нужно отдать мне, и что ты Мастеру соврала, ладно? — Что? К-какой Мастер? Кто? Ты о чем вообще? — виконтесса сразу же подумала про Мастера Времени, мужика с бородой из пропавшей книги, но все равно ничего не понимала. Ни с одним Мастером она знакома не была, а ключ имела разве что от собственной шкатулки с секретиками и этот же ключ от кукольного домика, который когда-то ей привез граф Саймон из дальнего плаванья. — Да ни о чем! — девочка надулась и скрестила руки на груди (которая была явно больше, чем у Элис), — просто, когда момент будет, сделай так, как я прошу! Тебе сейчас ничего не понятно, а потом будет понятно! — она выглядела разозленной и явно совсем не хотела находится в компании виконтессы. — Просто оставь этот разговор в закромах своей памяти и живи, вот и все, — неизвестная обернулась, — мне пора, меня зовут. В зеркале и вправду кто-то был. Он махал руками, зовя девочку к себе, и еще что-то весело кричал и держал что-то вроде доски в руке. Элис даже прищурилась, что бы получше разглядеть, но все было очень размыто, — даже лица того, кто за зеркалом, не разглядеть, — а тут еще и эта неизвестная грубо оттолкнула виконтессу от зеркала и еще раз схватила её за плечи, приблизив свое лицо так, что их носы почти соприкасались. — Ты все поняла? Ты должна передать Мастеру! Главное, не забудь, а если думаешь, что все же можешь забыть, то передай это послание Мастеру, едва ты его увидишь! — девочка встряхнула Элис и тут же рыбкой прыгнула в зеркало, которое вспыхнуло зеленым и исчезло. — Ну и что это была за ерунда? — растерянно прошептала виконтесса, оглядывая место, где она находилась в поисках каких-нибудь зацепок. Но темнота осталась темнотой, и Элис призналась самой себе, что на самом деле во всем этом бреде, вероятно, виноват праздник и тот рассказ из книги, вот ей всякие странности и снятся. Это оказалось весьма действенным объяснением, поэтому девочка успокоилась и решила идти обратно, откуда она пришла. Но вдруг откуда не возьмись появился красный дым. Он окутал виконтессу с ног до головы, застелил глаза, пробрался в нос и уши, заставив Элис чихнуть что есть силы. Это заставило девочку проснуться и резко сесть, неестественно выпрямившись и тяжело дыша. Ей все еще казалось, что она задыхалась в красном дыме. Михаил вскочил с пола на кровать и сел рядом с Элис, взяв её лицо в ладони: — Ты как? — он выглядел очень обеспокоенным и испугавшимся. — Я тебя будил, а ты не просыпалась! У дворецкого тряслись руки, и глаза были красные. Виконтесса с недоумением погладила своего друга по голове, пытаясь успокоить, и рассказала про странный сон, про Мастера, ключ, девочку, которая была удивительно сильно похожа на Элис, но не была ею, и еще про кого-то в зеркале. Михаил слушал, но все время беспокойно оглядывался то на дверь, то на окно, прекрасно помня про незнакомых людей у крыльца. — Слушай, — дворецкий остановил рассказ, не дослушав до конца, — ты же кладезь всех сплетней особняка, кого-нибудь в гости приглашали сегодня после праздника? Элис задумчиво почесала подбородок: — Нет, а что? — девочка совсем не понимала, к чему был вопрос. — На улице кто-то стоит, какая-то группа людей, уже давно, я про это ничего не слышал, — юноша говорил без передышки, стараясь объяснить все как можно скорее, — нужно сообщить кому-нибудь, но если это воры или еще кто, то они могут поймать меня в коридоре, поэтому мне никак нельзя выходить! Как сообщить дворецким? Как сообщить графине? Ситуация и впрямь была непростая. Возможно, эти люди неопасные, и остальные о них знают, но не сообщили Михаилу и Элис, так как попросту забыли, ведь эта парочка очень редко попадается на глаза, засиживаясь в библиотеках, а может, это как раз воры («Но они не ходят группами, и уж тем более, не стоят у парадного входа!» — вспомнила виконтесса), и они действительно опасны для жителей особняка, и о них нужно сообщить, но так, чтобы эти неизвестные их не заметили. Оставаться в комнате не вариант — если люди плохие, их рано или поздно найдут, а за драгоценности, что хранятся в кабинетах и портретных, и жизнь заберут. На улицу выглянуть еще раз нельзя — вдруг увидят. — Давай поступим так, — твердо начала говорить виконтесса, — мы незаметно выйдем в сад через второстепенные коридоры и останемся там, в беседке. Туда все равно никто не ходит. Если что увидим, то вызовем полицию, там старый настенный телефон висит, помнишь? — А как же остальные? Прислуга и графиня?.. — растерянно протянул Михаил, с опаской оглянувшись на окно, за которым снова виднелся пламенно-оранжевый свет. Кроме этого, в стекло начали бить дождевые капли, сначала редко, а потом все чаще, набирая силу. Беды обрушиваются не дождём, а ливнем. Внизу, на лестнице между первым и вторым этажом, что-то громко упало. Минут с пять ничего не было слышно, затем же началось какое-то неясное шебуршание, совмещенное с хлопаньями дверей и громкими шагами. — Думаю, если они так продолжат шуметь, то все взрослые сами проснуться и вызовут полицию, — ответила девочка и, схватив дворецкого за рукав, соскочила с кровати и подбежала к двери в гардеробную. Юноша бросился следом, больше ни о чем не раздумывая. Вдвоем они вбежали в темную комнату и одновременно оказались у входа в уборную, тут же Михаил принялся шарить по карманам, в надежде, что ключ у него есть. — О мой Бог! — с ужасом воскликнул дворецкий. — Я отдал все ключи Томасу! — Нет, ну ты как всегда! — зло пробурчала виконтесса и рассерженно дернула за ручку двери, впрочем, не надеясь, что она поддастся. Но, вот удивительно (!), дверь с визглявым скрипом открылась. Михаил пожал плечами и пробормотал что-то про свою забывчивость закрывать двери в комнаты. Друзья взялись за руки и тихо, но быстро, пошли дальше. Без помех прошли туалетную, затем детскую, классную, — двери тоже были открыты, хотя Михаил запирал их еще три дня назад, а больше никто не заходил, — и вышли в маленький коридорчик. Он был спрятан меж нескольких комнат, и часто использовался Михаилом и Элис, чтобы прятаться от озлобленной на весь мир графини. Коридорчик вел к небольшой винтовой лестнице, по которой парочка спустилась до первого этажа. С парадной лестницы доносился шум и гам, крики и хлопки, которые смешивались с топотом гигантских ног. Виконтесса вжалась в дворецкого, надеясь, что он её защитит, но Михаил сам был, мягко говоря, напуган. Однако он все равно взял девочку на руки и прижал к себе, спрятавшись у входа в минцкабинет*, не прекращая нашептывать, что все будет хорошо. Правда, мне было не совсем понятно: себя он успокаивает или все же Элис. Гвалт с парадной лестницы не прекращался, а только становился громче, нарастал. Теперь шум был не только на первом этаже, но и на втором, а может, даже, и на третьем. Внизу, на цокольном этаже, где находились спальня горничных, кухня, прачечная и другие подсобные помещения, тоже что-то происходило. Особняк буквально наполнился скрипами, шорохами, стучанием, — звуками, которые издавали неизвестные люди, которые ни с того ни с сего пришли непонятно зачем ночью в сей дом. С нижнего этажа послышался крик. Михаил еще крепче прижал к себе маленькую виконтессу, и медленно, скрываясь в тени многочисленных растений, статуй и других украшений, направился к хозяйственному крыльцу. Он постоянно оборачивался, и пару раз ему даже виделось, что в коридоре со стороны ассамблейной комнаты кто-то мелькал при неярком свете, доносившимся откуда-то со входа. У черного вкрыльца никого не было. Дворецкий тихо прикрыл за собой дверь и молча осмотрелся, пытаясь понять, что делать дальше. В сад идти все же не стоит — могут увидеть из окна, лучше пройти к дворовой калитке — через неё было проще добраться до главной дороги, а там уж наверняка на перекрестке дежурит полиция. — Ведь все будет хорошо? — едва слышно спросила Элис, не поднимая голову. Ей было страшно, и поэтому девочка уткнулась Михаилу в шею, надеясь, что если она никого не увидит, то и её никто не увидит. — Правда же? — Конечно, — парень уже успокоился, свежий ночной воздух и холодные капли дождя освежили его и помогли посмотреть на ситуацию более трезвым взглядом. — Все будет хорошо, мы сейчас просто пойдем к дороге, а там всегда стоят полицейские… Ты же помнишь? — Дворецкий быстро пошел по направлению к калитке. Виконтесса тихо согласилась. Слегка приподняв голову, она посмотрела на черные окна особняка Найт, волнуясь за маму и слуг. Элис боялась, что с ними может что-то случится, но прекрасно понимала, что возвращаться за ними нельзя. А полицейские знают, что делать. Полицейские взрослые, а взрослые понимают в жизни гораздо больше, чем дети, — виконтессе всю жизнь об этом говорили, значит, это правда. По крайней мере, она так думала. Приопустив веки, девочка глубоко вздохнула, надеясь, что с мамой, Томасом, Джоном и другими будет все хорошо. Друзья уже почти скрылись в черных, нераспустившихся кустах роз, как вдруг Элис скользнула помутневшим взглядом по хозяйственному крыльцу, заметив, что дверь открылась и кто-то вышел. Она уже открыла рот, чтобы тихо сказать об этом Михаилу, как вдруг раздался громкий хлопок. Дворецкий не устоял на ногах и выронил девочку на дорожную плитку, упав рядом с ней вниз лицом и больше не двигаясь. — Honeybunch?* — растерянно позвала виконтесса, поднимаясь на четвереньки. — Михаил? Но он не отзывался. Элис осторожно перевернула его на спину и похлопала по щекам — когда она в детстве падала в обмороки, Михаил так приводил её в чувство. На лбу у дворецкого была огромная ссадина, а нос немного посинел. Все лицо парня было мокрым и холодным от дождевых капель. Девочка положила голову друга себе на колени, не надеясь, что это поможет. Неожиданно её пальцы нащупали что-то тягучее у друга на затылке, прилипшее к каштановым волосам, и стекающее к его шее. Поднеся руку к глазам, Элис в неярком свете увидела, что её ладони были покрыты красной жижей, скользкой и горячей. — Honeybunch? — еще раз позвала виконтесса тонким голосом, совсем не чувствуя, как слезы текут по её щекам. — Михаил! — Элис задохнулась в собственном крике, сжимая дворецкого в объятиях, — Михаил! Сзади отчетливо раздался топот множества ног. Кто-то что-то крикнул вдалеке, сверкнула молния, тут же раздался гром. Дождь пошел с удвоенной силой. А девочка продолжала звать своего друга. Она не видела ничего и никого, она даже не почувствовала, что кто-то схватил её за руку и потащил куда-то. Она выкрикивала имя Михаила снова и снова, обращаясь уже не к его холодному телу, а к дождю, небу, тучам — всему, что услышит её, но если её и слышали, то ничто не отзывалось. Молния снова разрезала небо, как сверкающие стальные ножницы разрезают черное шелковое полотно. Грохот грома отозвался ей, но тут же исчез, спрятавшись за треском дерева и скрежетом. Воздух потряс страшный рев, — Элис закрыла уши руками и зажмурилась, а её все равно продолжали куда-то волочь, только с удвоенной силой. Сквозь шум были слышны крики, кто-то матерился, кто-то истерически визжал. Даже сквозь плотное закрытые веки виконтесса различила огромное оранжевое пятно среди ночной мглы, и тут же открыла глаза, не понимая, что происходит. И лучше бы она этого не делала, честное слово. Едва девочка увидела огромный пожар, пожирающий особняк, как теплый крик наполнил её горло. Элис вырвалась из рук человека, что держал её и кинулась по покореженной и грязной плитке к парадному входу, но из ниоткуда появилась высокая фигура в черном плаще, успевшая схватить её за плечо и остановить. Родной дом дышал жаром и пламенем, вбирая в себя все, что в нем было: истории, приключения, эмоции, смех и, самое-самое главное, то, чего виконтесса совсем не хотела лишаться прямо сейчас, — детство, которое проваливалось куда-то вниз, к подвалу, вместе с обвалившейся пылающей крышей. Не удержавшись на ногах под натиском эмоций, девочка рухнула на колени, впиваясь ногтями в руку того, кто держал её. Элис едва могла дышать — ей казалось, что она все еще спит, потому что лес в ночной тьме был не виден, так же как и стены той пещеры с зеркалом. Бормоча, что все, что с ней происходит — нереально, виконтесса обессиленно упала на дорогу, потеряв сознание. А явившиеся из ночной тьмы люди продолжали недоуменно и зло переговариваться между собой, сами ничего не понимая. *** Зажатая меж обломков стен Эклиптия молила Бога о спасении. Страх и боль полностью поглотили её, рыдающую, сжимающую в ослабших руках железную шкатулку с письмами, в которых хранилась вся её жизнь. Огонь пылал вокруг неё, но не подходил ближе, любуясь страданиями графини с грубой ухмылкой. Женщину оглушал рокот пламени, давил по ушам, обжигая тело. Среди этого гула ниоткуда послышались шаркающие шаги. Эклиптия подняла залитое слезами лицо, которое блестело в ярком сиянии зарева, и в ужасе открыла рот, издавая немой крик. — Так ты сама смерть? — воскликнула графиня, протягивая ко мне руки, — сама смерть? Я присела на корточки пред прекрасным лицом не изменившейся за долгие года женщины: — Вовсе нет. Я не смерть, хотя меня часто сравнивают, — я улыбнулась, глядя на то, как графиня тянет ко мне руку, чтобы коснуться, не замечая, что её боль исчезла. — Я не смерть, но нечто похожее. Эклиптия казалась мне раздавленной, повергнутой среди осколков головоломки осознания, отчаяния и удивления. С уничтоженным в осколки сердцем, с убитым навеки доверием к людям и отбитыми под камнями легкими. — Там, там есть что-нибудь? Там, потом? — спросила графиня, прижимая к себе шкатулку, царапая её ногтями. — А ты поднимись, да посмотри, — я коснулась её руки ладонью, — хочешь? Или останешься? Сейчас у тебя, несомненно, есть выбор. Иногда выбора нет, иногда есть. Какого твое желание? Эклиптия протянула мне свой ларчик, с улыбкой спросив «А как же она?». Как ни крути, даже осколки сердца у женщины порой способны чувствовать материнскую любовь, какой бы ребенок не родился и при каких бы обстоятельствах он не был зачат. — О ней позаботятся хорошие люди. И я в том числе, — улыбка графини меня радовала. Она взяла меня за руку и с легкостью поднялась, пройдя сквозь камни как сквозь масло. Фигура Эклиптии была полупрозрачной, а тело, обездвиженное, осталось лежать зажатым меж камней. Кажется, ей нравилось это ощущение, быть легкой и парить в воздухе, подобно дыму, подобно облакам, что устраивают гонки на перегонки в вышине. Ей нравилось не существовать. — Приглядывай за ней, хорошо? — попросила женщина, глядя мне прямо в глаза. Вдруг в её сознании словно что-то прояснилось, и Эклиптия, не переставая улыбаться, вдруг спросила, — Люси? — Для тебя я всегда Люси, — подтвердила я, наблюдая за тем, как сознание графини становится прозрачнее с каждым мгновением, — прощай. В этой жизни нам больше не встретится, но я всегда скучаю. Эклиптия что-то беззвучно сказала мне, но поняв, что я её уже не слышу, легким движением руки указала на шкатулку, а затем сложила ладони в молитвенном жесте. Я кивнула и подняла её, прошептав, что обязательно все прочитаю. Неслышно засмеявшись, графиня развела руки, видимо, желая обнять меня, и я уже шагнула к ней, чтобы исполнить её желание, как Эклиптия исчезла, не оставив после себя ничего. — Всему свое время, и время всякой вещи под небом*, — расстроенно пробурчала я, с легкостью взмыв ввысь, навстречу ледяному дождю и черным, словно волнующееся море во время шторма, тучам. А на полу, обсыпанном каменной крошкой, песком и черепицей, догорала фотография с двумя веселыми девушками, хранящая в себе последнее воспоминание о том, что когда-то я была в этом доме.