If blood will flow when flesh and steel are one, Drying in the colour of the evening sun. Tomorrow’s rain will wash the stains away, But something in our minds will always stay.
—
Сладкая вата пахнет так, что у Свлада от предвкушения сводит живот, и весело подрагивают тощие коленки, исчерченные лихим узором мелких ссадин. Мама, красивая, как подсолнухи, янтарная, как мёд, отошла разменять крупные купюры, и в очереди он стоит совсем один, почти совсем большой. Хрупкие сахарные нити искрят в воздухе всего секунду, прежде чем сноровистая рука продавца поддевает их палочкой, соединяя с голубым клубком упоительного счастья. Пальцы у продавца артистичные, как у французского импрессиониста. Пальцы, которым нужна публика, аплодисменты и похвалы. Свлад — образцовый почитатель, средоточие внимательности и готовности восхищаться. Он почти не нервничает, когда перед ним остается всего пара человек: до того обходительно улыбается продавец, угловатый студент с задатками гения, до того ласково мелькают его смуглые пальцы. Задрав голову, Свлад отвечает ему льстивой, по-детски влюбленной улыбкой. Он улыбается даже тогда, когда на плечо ему ложится рука в черной перчатке, и чтобы сохранить равновесие, приходится неуклюже переступить с ноги на ногу. — Свлад, верно? — тихо интересуется мужчина. Слабо кивнув и опасливо надувшись, Свлад рассматривает человека в черной форме. От него за километр пахнет «злым дядей». Такими пугают детей не напрасно. Свладу страшно так, что бескровные ладони становятся влажными. Удивительно, но он не может выдавить ни звука, когда мужчина достает пистолет из кобуры и, не снимая руки с плеча Свлада, простреливает шею продавцу сладкой ваты. Тот давится, плюется кровью, глупо вращает глазами и хватается за горло своими гениальными, умирающими пальцами. Носки зеленых ботинок Свлада чуть-чуть запачканы красными брызгами, долетающими из-за прилавка. Заметив это, он начинает картаво звать маму и кричать со всей мочи. Но теперь кричат все вокруг, и его пронзительный визг становится размытым и смятым, незначительным. Схватив его под мышку, мужчина бежит бархатно и упруго, как хищник после удачной охоты. Ребра Свлада колет то ли от воплей, то ли от стальной хватки черной перчатки. Свлад орет, когда мистер Жрец забрасывает его в глухой фургон и, ударив кулаком по боку машины, сам запрыгивает внутрь с дьявольской развязностью. За стеной, в кабине водителя кто-то переговаривается и смеется. Свлад кричит. Машина идет мягко и спокойно — они едут по федеральной трассе, не таясь и не прячась. Жрец оглядывает Свлада с глумливым, но почти беззлобным любопытством, удовлетворенно опершись спиной о стену. — Отныне тебя зовут проект «Икар». Всего через пару часов, когда рукава Свлада становятся мокрыми до самых локтей оттого, что ими он беспрестанно вытирает нос, ни голоса, ни слез не остается. Жрец лопается от удовольствия (и чуть-чуть — разочарования) заслышав, что охрипшие щенячьи повизгивания Свлада превращаются в сырое хлюпанье носом и ртом. — Продавец умер из-за тебя, проект «Икар», — сообщает Жрец, прочувствовав электрическую триумфальную тишину всем телом усталого победителя. — И еще многие умерли бы, если бы мы тебя не забрали. В «Черном Крыле» о тебе позаботятся. Мы едем домой. Это ясно? Из капризно разинутого рыданиями рта не раздается ни звука — сорванный голос не желает повиноваться хозяину, дрожащим комком жмущимся к холодной стене машины. — Я задал вопрос. — Учтиво напоминает Жрец, с выразительной нежностью поглаживая предохранитель на тяжелом угольном пистолете. Проект «Икар» кивает с торопливой готовностью, и пушистая русая челка падает прямо в опухшие, огненные от слез глаза. Зажмурившись, Жрец довольно хохочет. От удовольствия в правой брови его начинается тик — она бьется быстро-быстро, как крылья у летящей мухи. Насмеявшись вволю, он прикусывает перчатки и стягивает их с ладоней только затем, чтобы потрепать Свлада по волосам. От его рук и запаха становится мерзко, до тошноты, но Свлад, ныне и присно проект «Икар», молчит и сидит смирно, почти не дыша, потому что пальцы французского импрессиониста всего несколько часов назад силились зажать булькающую красную реку, и пистолет все еще лежит на бедре Жреца.