RED ROSES

…мы все такие разные, но всё равно похожи…

По лицу бьёт холодный ветер, ладони, будто покрываются коркой льда, а внутри всё беснует от животного страха. Каждый шаг даётся мне с таким огромным трудом, что невольно у меня создаётся ощущение того, что я не к школе иду, а марафон пробегаю. В голове кто-то настойчиво продолжает отбивать незнакомый ритм, который больше напоминает мне похоронный марш. Небольшая ветка заряжает мне по лицу с такой силой, что я едва не кричу от испуга, но тишина пустого зимнего дворика даёт мне понять, что на улице я совершенно одна, если не считать дворника, который убирает снег огромной лопатой с узких дорожек спиной ко мне. Кутаясь в свою бесформенную тёмно-зелёную куртку, натягиваю на голову капюшон кофты. Волосы разметает ветер, из-за чего до меня долетает их запах, запах табака. Я редко курю, но сегодня я не смогла сдержаться. Настолько был силён мой страх. Моему взору открывается знакомое мне с семи лет небольшое трёхэтажное здание, расположенное полукругом тремя корпусами вокруг места, которое люди величают клумбой, хотя в сущности цветы там вообще не растут, даже летом. Школа кажется мне похожей на старую заброшку, как из сериала «Чернобыль». Даже белоснежный плакат с надписью «Добро пожаловать», который повесили ещё в сентябре, до сих пор висит, покосившийся, ободранный, в каких-то непонятных тёмных пятнах. Фасад здания, построенного ещё в конце сороковых, сразу после войны, ни разу, по-моему мнению, не отстраивался. Хотя крыша над туалетными комнатами протекает, штукатурка сыпется, не говоря уже о граффити, которым исписаны почти все стены, выходящие на задний двор. Хотя, к рисункам я никогда не придираюсь, наверно потому что большинство я нарисовала сама. Мелкими шажками начинаю двигаться к серым воротам школы, которые своим внешним видом напоминают решётку какой-нибудь тюремной камеры. Прозаично то, что эта школа действительно стала для меня тюрьмой. А ведь мне учиться здесь ещё, как минимум, год. От этой мысли меня пробирает дрожь. Огибаю здание школы мелкой трусцой и, нервно оглядываясь по сторонам, открываю огромную железную дверь, которую из-за снега не так уж легко открыть. Но вот я, наконец, ныряю в тёплое и тёмное помещение школьного коридора, и по коже начинают бегать мурашки. По моим подсчётам у моих одноклассников только начался второй урок, значит шанс встретиться с ними у меня чрезвычайно мал. Для учителей я заболела, а для матери и отчима я в школе. И в сущности маме и отчиму я не так уж и соврала, лишь не обговорила тот факт, что дольше пятнадцати минут в этом месте не задержусь. Мне необходимо забрать парку и ботинки, потому что всю зиму щеголять в своём огромном анораке и кедах не блещет особыми перспективами. Да, и мама спрашивала, куда подевались мои вещи, но мне удалось уйти от ответа. Дорога до раздевалки вьётся по двум тёмным школьным коридорам, в которых витает запах дешёвого парфюма, табака и хлорки. По разбитому в некоторых местах кафелю разбросаны обёртки от конфет, жвачек и чипсов. Догадаться, кто здесь нагадил, не трудно. Инстинктивно опускаю голову, закрывая лицо распущенными волосами. От тишины, царящей вокруг, у меня начинает звенеть в ушах, как бы парадоксально это не звучало. Становится ещё темнее, когда я подхожу к огороженному тёмно-серой стеной помещению, которое у нас зовётся раздевалкой. Кучи курток и пакетов с обувью тормозят меня, и я провожу в этом месте дольше, чем следовало бы. Руки нервно трясутся от страха, которым сейчас скованно всё моё тело. — Чёрт, — шиплю я себе под нос, пытаясь разгрести огромную кучу курток, которыми увешаны все крючки. Наконец, я отыскиваю свою чёрную парку и грязный пакет с не менее грязными «тимберлендами». Не теряя больше ни минуты, я покидаю раздевалку и едва не воплю от громкой трели школьного звонка. Он мне с детства не нравился, настолько громкий и режущий по ушам, что даже при абсолютно иных обстоятельствах я бы наделала кучу в штаны. Я замираю на месте, словно мои ноги сунули в месиво цемента. Руки трясутся, сжимая одежду, из-за которой я оказалась в этой идиотской передряге. Коридор, который ведёт к моему спасению, заполняется учениками, среди которых я замечаю и своих одноклассников. А знакомые голоса, ругань и смех пробирают меня до костей. Неужели я неправильно рассчитала звонки? Замечаю в толпе недовольные рожи Филатова, Тимофеева и их «Отряда убийц». Они направляются к раздевалке. Ну, конечно. Здесь ведь их так называемая «курилка». Пути назад у меня нет, как и пути к отступлению. Ныряю обратно в раздевалку и, закрыв лицо капюшоном, залезаю под лавку и прикрываю себя упавшими куртками. Тишина длится всего несколько минут. Она разрывается громкими разговорами и смехом парней. — Какого лешего они сегодня сделали этот грёбанный «День открытых дверей»? У меня предки припёрлись, видишь ли, они проконтролировать учёбу сына захотели, — с издёвкой и злобой говорит Паша, пиная чей-то ботинок, который едва не прилетает мне по голове. Дёргаюсь под лавкой от страха, который медленно расплывается по всему телу. Надеюсь, что лавка не двинулась вместе со мной. Так вот, в чём дело. Сегодня «День открытых дверей». Уроки и перемены видимо сокращены. Чёрт бы меня подрал! Собственное дыхание кажется мне слишком громким. Закрываю рот рукой и прикрываю глаза, молясь лишь о том, чтобы мне удалось сбежать отсюда незамеченной. Пытаюсь сжаться в комок, стать невидимкой, лишь бы они меня не заметили. Но мне остаётся лишь лежать, придавленной к полу, и пытаться дышать, как можно тише. До моего носа долетает запах табака. — Слышь, чё тебя не устраивает? Свалим пораньше, — отвечает низкий, едва не утробный голос. Судя по всему, это Андрей Сафронов — главный «палач» Кости. Конечно, с его бицепсами даже Кличко мог бы посоперничать. — Меня не устраивает то, что вчера принцесса смогла от нас убежать, — с искренней ненавистью рычит Паша, выделяя слово «принцесса». По моей коже ползут мурашки, а по спине медленно скатывается капля холодного пота. Какой-то ком в горле едва не перекрывает мне доступ к кислороду. Сердце начинает бешено стучать в груди. Мне кажется, что его стук заполняет всё вокруг. Я знаю, что он говорит обо мне. Паша всегда называет меня принцессой. Благодаря нему, это слово заставляет меня сжиматься от дикого ужаса. Я едва не теряю сознание. Голова от боли начинает кружиться, ладони потеют, а в сознании бушуют океаны эмоций, во главе которых только страх. — Не-ет, тебя не устраивает, что она оставила отметины на твоей ноге и яйцах, — язвительно замечает Костя. Вся раздевалка заполняется громким лошадиным ржанием, как минимум, пяти рослых парней. Время становится резиновым, но я продолжаю отчаянно хватать ртом воздух, будто каждая его частица рискует оказаться последней. — Я хотя бы не стоял, как столб, пытался хоть как-то приструнить эту малолетнюю суку, — в ответ на шутки шипит Паша. Слышу какой-то глухой удар. Видимо Тимофеев опять ударил кулаком стену. Он делает это слишком часто, особенно, когда злится. — Ты серьёзно хотел порезать её вчера? — спрашивает кто-то, чей голос я не могу узнать. Тон не кажется мне насмешливым. Этот человек явно испуган или встревожен. Неужели у кого-то в «Отряде убийц» есть человечность? — Я сделаю с этой девчонкой всё, что захочу, и когда захочу. При нашей следующей встрече гарантирую, она не уйдёт просто так. Я отыграюсь на ней за все два дня, которых её не было в этих у*бских школьных стенах. — Слова Паши, словно режут меня на части острым ножом. Я сжимаюсь под лавкой ещё сильнее, будто это хоть как-то может мне помочь. — Не забывай, что она — наша общая игрушка, ага? — насмешливо спрашивает Костя, которого слова Паши явно не покоробили. Он остаётся невозмутимым при любых обстоятельствах. Именно это в нём напоминает мне Ганнибала Лектора, над которым вчера смеялись Кирилл и Макс. Кирилл и Макс… Как же далёк от меня вчерашний день, словно его и не было. Интересно, как сейчас они и Ева? Наверно, спят в дорогущих квартирах или завтракают в богатых ресторанах. Мои мысли о новых знакомых прерывает очередной приступ смеха преступной школьной банды. Из-за него я в очередной раз дёргаюсь под лавкой, но на этот раз сильно прикладываюсь головой о деревяшку. Глухой удар становится весьма громким, отчего я замираю, словно только что кто-то остановил время. Задерживаю дыхание и сжимаю ладони в кулаки, отчего ногти до боли впиваются в кожу. — Вы слышали? — настороженно спрашивает Паша. Я с трудом разбираю его слова. Он говорит очень тихо. Каждая минута длится, как целый час. Температура воздуха, будто понижается, а воздух сгущается в немом страхе. Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем прямо ко мне начинают двигаться тихие шаркающие шаги. Я вдавливаюсь в стену, стараюсь не двигаться, не дышать, стараюсь вообще не существовать, лишь бы только он меня не заметил. Какое-то внутреннее чутьё подсказывает мне, что ко мне, как заядлый маньяк-убийца, двигается именно Костя. Мои уши пронзает громкая трель школьного звонка. От него внутри всё холодеет, но он оказывается спасительным для меня. — Костян, погнали на алгебру. Львовна из нас многочлены сделает, если мы не поторопимся, — говорит Паша, который, судя по звукам, подходит к Косте. Эти двое стоят всего в каких-то двух метрах от меня. Как же я рада тому, что не могу их видеть. Увидь я их лица, точно бы умерла на месте. Костя явно тянет время. Бьюсь об заклад, что сейчас он оглядывает раздевалку в поисках источника того странного звука. — Да, пойдёмте, — говорит Костя, когда в школьном коридоре стихают крики учеников. Слышу отдаляющиеся шаги и какую-то возню. А дальше тишина. Абсолютная тишина… Пытаясь утихомирить учащённое сердцебиение и бешеное дыхание, я продолжаю лежать под лавкой, закрыв рот рукой. В ушах звенит нервная, незнакомая мелодия. По голове, словно раз за разом кто-то бьёт огромным молотом, из-за чего я начинаю дрожать. Слышу, как мои зубы начинают громко стучать. На ладони начинает что-то капать. Может, крыша начала протекать и в раздевалке? С огромным удивлением до меня доходит, что это мои слёзы. И как я умудрилась не заметить, что расплакалась? С трудом вылезаю из-под лавки и складываю всю одежду в рюкзак с такой скоростью, будто всю жизнь одевалась, пока горит свечка. Натягиваю на голову капюшон, пряча своё испуганное и искажённое страхом лицо, и быстрыми шагами двигаюсь в сторону выхода из этой тюрьмы. — Ну и денёк, — устало говорит Ева, захлопывая дверцу дорогой чёрной BMW. Девушка откидывает за спину гладкие, шелковистые волосы и смотрит на себя в зеркало. Взгляд искусно накрашенных глаз ловит в зеркале заднего вида озадаченного Кирилла. Девушка по-кошачьи щурится. В темноте московской улицы сейчас трудно что-либо разглядеть, но фары от проносящихся мимо машин освещают каждого, находящегося в машине. — Кир, ты чего? Как будто только что привидение увидел? Максим заводит машину и начинает тихо смеяться, отворачиваясь от лица девушки и делая вид, что он чрезвычайно увлечён видом за окном. Девушка без труда догадывается, что Макс явно осведомлён о странном поведении брата. Ева бросает на парня хмурый взгляд и возвращается к Кириллу, который уже успевает вальяжно развалиться на заднем сиденье, приняв непринуждённый вид и даже натянув на себя беззаботную улыбку. — За тачку твою переживаю. Вдруг, этот эвакуатор увезёт её куда-нибудь далеко? Или раздолбает в задницу? — спокойно говорит Кирилл, доставая из кармана бомбера телефон. Ева хмурится ещё сильнее, пронзая парня недовольным взглядом, но он, словно и не замечает негодование подруги. Еву обижает тот факт, что её лучший друг не хочет делиться с ней чем-то, что явно сильно его заботит. Девушка пристёгивается ремнём и откидывается на сидение, скрещивая руки на груди. Максим газует и, уже через пару секунд троица мирно едет по шумному шоссе столичной Москвы. — Тебя домой завести? — спрашивает Максим, бросая на Еву беглый взгляд. Девушка смотрит на парня пронзительным взглядом. Её глаза метают молнии, а губы приоткрываются в немом возмущении. — Неужто ты со мной заговорил? Я думала, что мы все в молчанку играем, — громко заявляет Ева, настойчиво прожигая Макса взглядом. Парень лишь сильнее сжимает руль, пытаясь не обращать внимания на нападки подруги. — Что вы оба устроили в салоне, а? Настя ничего вам обоим не сделала. Максим уже собирается что-то ответить и возразить Еве, как Кирилл с резкостью и явной неприязнью перебивает брата. — А чего ты её защищаешь? Ещё и билеты для неё выпросила. Она твоя лучшая подруга или что? — спрашивает Кирилл, наклоняясь едва ли не к уху Евы. Девушка едва сдерживается, чтобы не наорать на друга. Она чувствует на себе его злобный взгляд и горячее дыхание на своей щеке. Но, вернув себе самообладание и относительное спокойствие, с глубоким выдохом она поворачивается к Кириллу и пронзает парня испепеляющим взглядом. — Она помогла мне, и она хороший человек, и… — С чего ты взяла, что она хороший человек? Вы с ней знакомы… — Не перебивай. — Ева повышает голос, не отрывая глаз от явно недовольного и чем-то взбешенного Кирилла. — Что ты так взъелся на неё?! Что она тебе плохого сделала, Незборецкий? Кирилл смотрит на подругу долгие пять минут, а потом откидывается на сиденье, и его взгляд полностью приковывает вид ночной Москвы. — Слишком характерная девчонка. Сука одним словом, — небрежно бросает Кирилл, словно отгоняет от себя надоедливую муху. Ева с удивлением смотрит на парня, не веря собственным ушам. Он никогда не вёл себя так, как сейчас. Максим ловит удивлённый взгляд подруги и стыдливо опускает глаза. — Не трогай его. День у братика был неудачный, — говорит Максим и нарушает тишину, включая громкую музыку, заполняющую салон машины. Трое едут в машине и, каждый погружён в собственные мысли. Выбираюсь на ночную улицу Москвы, когда Герман, наконец, прекращает говорить мне «безграничное спасибо» за то, что я подцепила на улице Еву, которая щедро подарила нам билеты на концерт Кирилла. До этого злосчастного концерта ещё целая неделя, во время которой я не собираюсь посещать школу, дабы не пойти на концерт с исцарапанным и избитым лицом. Это будет не так трудно, ведь за годы насилия со стороны одноклассников я научилась ловко и без эксцессов прогуливать школу. Странное ощущение окутывает меня с головы до ног. Жизнь остаётся прежней, но в ней, словно, что-то настойчиво меняется, будто это что-то — это нечто живое, осязаемое. Может, у меня есть шанс на то, чтобы начать жить нормально. Жить, как обычный человек без побоев, насилия, страха. Не думаю, что это возможно, но мечтать, кажется, не вредно. По шумным улицам носятся машины, слепя моё измученное, бледное лицо, на котором со вчерашнего дня нет ни капли косметики, яркими фарами. Таблоиды на огромных зданиях меняют одну рекламу за другой, а я всё продолжаю идти, не зная, куда, будто мной управляет кукловод. Моя теория такова: в сущности, в этом мире ты всегда один. Ведь, твои мысли — это лишь твои мысли и, не один человек не способен их понять. Да, возможно это скупое проявление индивидуальности, но на деле это называется одиночеством. Ты одинок, потому что не хочешь никого видеть, слышать, но с другой стороны ты ведь Homo Sapiens, и ты обязан приобщаться к обществу. А если мне хорошо наедине с самой собой? Может, остаться одной навсегда? Просто взять и уйти, никому ничего не сказав и, будь, что будет. Например, как в фильме «Исчезновение Финбара»? Сигнал мимо проезжающей машины пронзает мои уши. У меня едва не лопаются перепонки и, я воспринимаю это, как знак свыше. Я дам этому миру ещё один шанс…