Переубедил?

— …Вообще, Сальвадор Дали был весьма специфичным человеком… — тихий, спокойный, невыносимо убаюкивающий голос Екатерины Владимировны доносился с другого конца класса — этот факт радовал и подталкивал на совершение возмутительного преступления. Ну, я же не виноват, что почему-то именно ночью меня тянет на бодрствование, а теперь это бодрствование выливается желанием положить голову на парту и засопеть (или захрапеть, это уже как получится). Екатерина Владимировна не замолкала, вещая классу о гениальном живописце, скульпторе, режиссёре… В общем, кем он только не был, этот ваш Дали. Да и я бы с удовольствием послушал, честно говоря, всё же искусство — дело благое, но сил нет. Нет так же, как и совести. Или же инстинкта самосохранения. Я держался стойко, изучая взглядом в сотый раз кабинет и одноклассников, стараясь сильно не зависать на одном субъекте, сидящем передо мной. Стучал ручкой по парте, привлекая тем самым пару возмущённых взглядов (ну, извините, пожалуйста, я не виноват, что у вас проблемы с нервозностью). Вообще, люди были заинтересованы предметом, Екатериной Владимировной и её информацией. Художественная культура — урок интересный, если понимать, что это и с чем его едят, но мои же познания в этой области — пятьдесят на пятьдесят. Посему, приняв на мой взгляд, мудрое решение, я решил задремать на собственных сложенных на парте руках. Чем не подушка? Монотонный голос учительницы был похлеще снотворного: я почти что лежал, уткнувшись подбородком в тыльную сторону ладоней, и немного прислушивался, погружаясь всё сильнее в дремоту. Ко всему ещё в кабинете была гробовая тишина, которая подстёгивала моё дремлющее сознание — сопротивляться этому всему было очень сложно. Тихое тиканье часов слегка перебивало монолог Екатерины Владимировны, а мой сон перебивал аромат мужского парфюма, который я узнаю из тысячи (именно настолько всё плохо). Сморщив нос, я потёрся им об ворот своей рубашки, дабы заглушить чужой аромат своим, хотя его сложно назвать чужим, конечно. Это был его аромат: сладкий, с примесью цитруса, нежно-обволакивающий носовую полость, а потом лёгкие (у меня сигареты так лёгкие не обволакивают, как его духи). Он пах цветами, точь-в-точь ирисами, а точнее одним сортом, запах которого напоминает карамель с мандарином, я гуглил. А ещё внешне очень даже смахивает на них, такой же петушок (просто ирисы в народе петушками называют — вот я и сравнил, грех, так сказать, не воспользоваться моментом). — …Многие этого не знают, но Дали был нетрадиционной ориентации. Но те, кто об этом знали, считали, что именно из-за этого он сошёл с ума. И отчасти это правда. Даже фильм сняли о нём по реальным событиям. «Отголоски прошлого», если я не ошибаюсь, — голос прозвучал ближе, и я дёрнулся, приоткрыв глаза, но не поднимая головы. Екатерина Владимировна стояла около первой парты, оперевшись о неё бедром, и я решил не рисковать, уставившись на учительницу. — Можем посмотреть его на следующем уроке. Будет очень познавательно для вас. — А я вот считаю, что фильм с гейским содержанием не стоит смотреть всем классом. Может, кому-то противна эта тема? — умника я узнал сразу и даже прыснул в кулак из-за последнего его предложения. Внимательно вгляделся в напряжённую спину Арсения, которая решила вытянуться во время его безосновательного возмущения, а на висках выступила испарина, выдавая волнение. Такой, конечно, дурик. — Вот как, — Екатерина Владимировна изогнула бровь, усмехнувшись. Она пристально обвела взглядом класс и, сложив руки под грудью, подошла к парте Арсения — ситуация начинала приобретать интересные нотки, отчего я выпрямился и с любопытством принялся наблюдать за уже сгорбившимся парнем. — Хорошо, тогда поднимите руки те, кто против просмотра этого фильма на следующем уроке. Руки поднялось две, и я даже удивился, что это не две руки Арса. Который, к слову, выглядел как воробушек, выпавший из гнезда: волосы взъерошенные, весь сжался, нервно тряся ногой. По-любому чувствует мой взгляд, вот и нервничает — каждый раз так, я проверял. Екатерина Владимировна, хмыкнув, с вызовом уставилась на Арсения, который в свою очередь осмелел и в ответ посмотрел на женщину. Меня всегда смешили его гомофобские выпады, а если ещё начинается спор между этими двумя, то я вообще чуть ли не задыхаюсь, потому что все его аргументы такие несмелые и тем самым до ужаса смешные. Екатерина Владимировна всегда побеждала в спорах, заставляя Арсения пыхтеть и краснеть от злости, а я просто аплодировал ей стоя. Екатерине Владимировне всего тридцать три года, а она уже так понимала учеников, как не понимали они себя сами, была с ними на одной волне, говорила всегда то, что думала, не скрывая своих предпочтений в чём-либо. Как, например, не скрывает, что защищает ЛГБТ людей и всё что с ними связано. Золотой человек, без сомнений. — Я тоже против. И даже больше скажу — это самая настоящая пропаганда, Екатерина Владимировна, это незаконно! — верещит, исподлобья глядя на учительницу, а мне хотелось лбом пробить парту или ногой пнуть под зад Арса. — Арсений, выдохни, — Екатерина Владимировна похлопала парня по плечу, неотрывно глядя на него со смешинками в глазах. — Я же не заставляю тебя смотреть, можешь даже не приходить на урок. Но дело в том, что тогда тебе придётся изучать это самому. Ты же не хочешь получить два за контрольную, отличник наш? — Это шантаж? — возмущённо выдохнул Арс, вскинув голову, а я чуть воздухом не поперхнулся, всё же стукнувшись лбом об парту. Парень дрожал, заламывая пальцы, и я был уверен, хоть и не видел лица, что он сейчас терзает свою нижнюю губу зубами. — Боже упаси, просто констатация факта. Ну, может, ещё надежда, что так тебя можно хотя бы чуточку переубедить, — Екатерина Владимировна пожала плечами, мило улыбнувшись, и мне кажется, что в этот момент у Арсения задёргался глаз. И, честно говоря, порядком уже достала его вечная лже гомофобская сущность. — Но факт того, что это пропаганда, остаётся фактом, и… — Бля, Арсений, — я не выдержал, из-за чего парень содрогнулся всем телом. Арс обернулся, глядя со страхом мне прямо в глаза, а я ухмыльнулся, резко подаваясь вперёд и накрывая его губы своими — считаю этот способ самым эффективным и убедительным для затыкания и переубеждения. Попробуйте, вам понравится. Касался его губ мягко, поддерживая рукой подбородок, неотрывно смотря в голубые и до ужаса округлившиеся глаза — Арс не отвечал и не шевелился, вцепившись руками в спинку стула, что аж пальцы побелели. Класс зашумел, кто-то свистел, кто-то аплодировал, а я трепетно сминал родные губы своими. Улыбался в поцелуе, незаметно погладив руку парня своей другой рукой, ощущая его лихорадочно дрожащее тело; чувствовал (скорее интуитивно) сильное биение сердца. У меня у самого сердце билось с такой силой, что казалось, оно хочет пробить грудную клетку и упасть в ладони Арсения, чтобы тот почувствовал, что ему не одному сейчас страшно, но не сделать этого я не мог — пора было приструнить этого лжеца, ведь после каждого нашего поцелуя он ну никак не мог быть гомофобом. И мне хотелось в первую очередь ему, наконец, доказать, что его сущность тянется ко мне, пускай Арс и пытается всё это предотвратить, но ему слабо это даётся, ведь если бы далось, Арсений бы не оказывался в моей постели. — А я смог переубедить? — шепчу в самые губы Попова, расплываясь в хитрой улыбке, а он смотрит в мои глаза, не моргая, и мне показалось, что он даже не дышит. Арс был напуган, и так захотелось прижать его к себе, прошептать на ухо, что никто ничего не видел, но, сделав я это, Арсений продолжил бы отталкивать меня на людях, а я бы вскоре не выдержал и послал бы его, а после страдал, как какая-то девчонка. Ну и зачем мне такое счастье? Лучше всё сейчас разрешить, раз выпал такой шанс — я же ему смогу потом всё объяснить, он обязательно послушает. — Я теперь тоже пропагандирую? — опустившись на стул, задрав подбородок и сложив руки на груди, сказал, глядя, как глаза Арса наполняются злостью. Класс шуметь не переставал, Екатерина Владимировна хохотала, а мне хотелось с разбегу долбануться своей тупой головой об стену, потому что в голубых глазах я заметил поблёскивание слёз. Объясняться теперь будет намного сложнее, морально так уж точно. — Да пошёл ты, Шастун, — прошипел, быстро смаргивая влагу. Парень развернулся в тот момент, когда через секунду трель звонка разнеслась по коридорам. Вскочив из-за парты и схватив рюкзак, Арсений выбежал из класса, не обращая внимания ни на учительницу, которая диктовала задание на следующий урок, ни на одноклассников, которые окликали его, ни на меня, когда я попытался схватить его за запястье. Он бежал от моего извиняющегося взгляда, стирая тыльной стороной ладони влагу с лица, спотыкаясь, а во мне начало что-то ныть, наверное, совесть. И вот по такой вот тупости я могу запросто потерять Арса, наши краткие поцелуи, тайные встречи и редкие, но такие жаркие ночи (вообще дни, после школы, пока наши предки ничего не видят и думают, что мы невъебаться какие друзья и после уроков рубимся в приставку, ага). И ещё я просто-напросто потеряю медленно зреющие ко мне чувства Арсения, которые он только начал принимать — неуверенно, со страхом, но начал. Знаю, поступил я сейчас как полный придурок, зная весь страх Арса перед всем этим, но мне всё равно никогда не понять, почему он всего этого так боится. Вообще мало кто знает, что я бисексуал, но те, кто знают, на это никак не реагируют, как будто я тогда бухой не про бисексуальность свою рассказывал, а про погоду — также пьяные Димас, Илюха и Серёга просто хмыкнули и пожали плечами, мол, с кем не бывает. Но если даже об этом узнают все, то мне срать на это с высокой колокольни, если честно, поэтому и не понимаю, почему же тогда Арсений так зашуган, что боится даже стоять рядом со мной на людях. Я пытался выяснить, но в ответ получал лишь удар в челюсть. Проведя ладонями по лицу, я вскочил следом, дабы перехватить этого дикого зверька и поцеловать где-нибудь в укромном месте, чтобы успокоить и не потерять, а то я его знаю. И слыша в свою сторону «Браво, Шастун!», я выбегаю из класса, нервно перебирая в голове, куда же Арс мог побежать. Домой сбежать он точно не мог, потому что впереди у нас ещё два урока, а прогул для него равносилен убийству — не из этого мира человек, и как я смог в такого влюбиться вообще? Захожу в мужской туалет, надеясь на его не оригинальность, и замечаю на подоконнике рюкзак Арсения. Стучаться в каждую кабинку я не намерен, дабы не спалиться, потому что ещё больше отгрести от Арса не хочется; присаживаюсь, выискивая знакомые кроссовки. Они нашлись в самой дальней кабинке, к которой я медленно подхожу и легонько стучу, чтобы не шугануть этого зверёныша, а то мало ли ещё запрыгнет с испуга в унитаз и смоет себя. — Арс, — тихо-тихо зову, прислушиваясь к судорожному вздоху по ту сторону. Шуршит, щёлкает шпингалетом и, ухватившись за мой галстук, затягивает меня внутрь. А я дрожу, закусывая нижнюю губу, и жмурюсь, потому что сердце колотится так сильно, отдаваясь пульсацией в висках. — Господи, не ори же ты, Шастун! — шипит, снова защёлкивая кабинку, и прислоняется спиной к стене, потирая ладонями лицо. Сжатый, нервно передёргивающий опущенными плечами, кусающий тонкие, но мягкие губы Арсений так напоминал загнанного в угол мышонка, что у меня всё внутри сжалось от этой картины. Тёмные волосы взлохмаченные, и он судорожно зачёсывает их назад рукой, а у меня перехватывает дыхание. — Арс, я… — Заткнись, Шаст, просто заткнись, — выдыхает, закинув голову назад, стукнувшись затылком и прикрывает глаза. Парень выглядел вымучено, напряжённо, и я не мог на это смотреть спокойно. — Козёл. — Арс, ну прости, — невинно выдыхаю, хватаясь одной рукой за его развязанный галстук, а второй упираюсь об стену рядом с его головой. Загнанно поднимает глаза, смотрит внимательно и кусает и так уже искусанные губы. Такой красивый, нервно дышащий, соблазнительный… И я сглатываю вязкую слюну, расплываясь в хищной улыбке и приближаю лицо всё ближе к его уху. — Арс… Арс… Арс, — горячо шепчу в висок, а после прохожусь поцелуями по скуле и прикусываю мочку. — Антон, не вздумай, — голос дрожит, хватается двумя руками за мою рубашку, сминая светлую ткань на груди и смотрит так испуганно, но верно в глаза. — Пожалуйста… — Пожалуйста?.. — мурлычу в самое ухо, водя языком по раковине и перемещаю руку с галстука на низ живота Арсения, забираясь под рубашку. — Антон, не надо… Не здесь и не сейчас, — шептал прерывисто, запрокидывая голову, когда же я касался лёгкими поцелуями его шеи. Часто облизывал губы, всё сильнее цепляясь за мою рубашку, а меня начинало лихорадить, ведь протест Арса и его молящее «пожалуйста» призывает совершенно к другим действиям. Я же знаю, он хочет совсем других действий; чтобы я прижимал, целовал, касался и действовал против его слов — хитрость у него в крови, которая заставляет мою кровь приливать сами знаете в какое интимное место. Кожа тёплая, нежная и такая опьяняющая, что мне хочется заменить свою руку на животе Арсения на собственный язык. Его дыхание обжигает мою щёку, когда же я аккуратно, без следов выцеловываю чужую цветочную шею — аромат его парфюма въедается в лёгкие, а на языке оседает вкус. Арс вкусный, такой вкусный, что мне всегда приходится прикладывать столько усилий, дабы остановиться и отстраниться, хотя бы на шаг — он как магнит, к которому меня пиздец как тянет. И Арсений об этом знает, поэтому наверное и держится от меня подальше, дабы я не сорвался на людях, вот как сегодня при всём классе. Но я всё исправлю, вот только сейчас вымолю (вылижу) прощение и сразу же всё исправлю. Я готов вымаливать у него прощение всеми способами, чтобы только остался, чтобы продолжил так робко отвечать на мои поцелуи и так не смело, но с желанием льнуть к моим ласкам. Чтобы не прекращал что-то чувствовать ко мне. Пускай через страх, через жопу там, не знаю, но чтоб только не прекращал. Я видел, как дрожали его руки, как темнели глаза, и как лихорадочно язык пробежался по губам, и я знаю, что это всё от предвкушения, а его попытки оттолкнуть уже будут совсем бессмысленны. Потому что это всего лишь на показ — я уже успел выучить все нюансы его характера. Губами скольжу по подбородку, подбираясь всё ближе к блестящим от слюны чужим губам, и замечаю, как от волнения он часто сглатывает и его кадык практически ходит ходуном, и так захотелось его прикусить, оставить свою отметину, но мне запрещено. Мои пальцы тёплые, но вот кольца на них прохладные и каждый раз, когда я касаюсь ими кожи Арса, он вздрагивает, шумно выдыхая. Сжимаю его талию второй рукой, пока другой направляюсь ниже, касаясь ремня Арсения. В ушах гудит, и я уже совершенно забыл, что такое «думать», потому что думать в ближайшие пятнадцать минут я не собираюсь. — Антон, остановись, — в этот шёпот, мне показалось, он вложил все свои последние надежды, которых, по всей видимости, уже ноль. Я вздрогнул, когда после сказанного Арсений коснулся своими губами моего уха, а ладони перестали сжимать мою рубашку, и я усмехнулся, прижимая его к стене сильнее, выдавливая из него всхлипы. — Конечно же, я остановлюсь… Через минут пять-десять — это уже будет зависеть только от того, как быстро ты кончишь, — последнее слово выдыхаю в чужие губы, которые распахнулись сразу же от удивления (или же в знак приглашения). Смотрит в мои глаза, завораживает своей холодностью, отключает разум и призывает — и я теряюсь, полностью перестав осознавать абсолютно всё происходящее. Рыкнув и сильно сжав бок Арса, из-за чего он даже ойкнул, я впиваюсь в дрожащие губы, сразу же завладевая горячим чужим ртом. Сминаю остервенело, ощущая вялую отдачу, но отчётливо слыша судорожные всхлипы. Тело парня горело, обжигая мои ладони, оно дрожало и прижималось к моему, скорее всего неосознанно, но прижималось — Арсений вряд ли это осознавал, хватаясь пальцами за мой ремень. Любая его инициатива была настолько редкой, что сейчашные мелкие порывы с его стороны шокируют так, что я совсем потерялся в действиях. Я просто смотрел, всё ещё касаясь губ, как дрожащие пальцы медленно опускаются на бляшку моего ремня, как они плавно его расстегивают и тянутся к пуговице на штанах, а после к молнии — и у меня в этот момент сбилось не только дыхание. Он же боится брать инициативу на себя, потому что не хочет признавать, что ему это нравится; боится признавать самому себе, что ему нравится парень. Что ему нравлюсь я. Он же трындец какой «любитель» девушек, который до встречи со мной даже ни разу не целовался. И я вот уверен, он сам не понимает, что с ним происходит и боится, скорее всего, ответить себе на свои же вопросы, ответы на которые таятся где-то глубоко внутри Арсения; где-то на самом краю подкорки мозга. Я смотрю в его потемневшие голубые глаза, как они у него лихорадочно блестят и гипнотизируют посильнее всякого гипноза. Смотрю на то, как кончик языка пробегается по алым губам, задевая мои и в голове пустота такая, что выть хочется от переизбытка тех чувств, когда ты просто осознаёшь, что чертовски любишь даже его выпады и готов простить, блять, всё. Только пусть не прекращает так смотреть на меня. И в очередной раз убеждаюсь, что когда он такой податливый рядом мне больше ничего не нужно; когда перестаёт думать о последствиях, размышлять о своей недонатуральности, поддаётся чувствам и просто льнёт-льнёт-льнёт. И если после он продолжит вести себя так же, я просто сломаюсь, потому что мне трудно делать вид для всех, что он для меня никто; просто один из одноклассников, подумаешь, на которого залипаю постоянно и смотрю таким нищенским взглядом, что просто полный трындец. Я же не требую, чтобы о наших настолько близких отношениях знали окружающие — мне просто-напросто нужно что-то дружеское; что-то, на что я мог смотреть, не боясь его мимолётного убийственного взгляда. Чтобы я мог касаться его чаще, хотя бы лишь по-дружески. Прижавшись губами к выпирающим ключицам, я вожу по ним языком, перемещая обе руки на ремень Арсения. Он весь сжимается, когда бляшка с характерным звуком отстёгивается, а потом тихо стонет в собственную ладонь, когда я прикусываю слегка кожицу и запускаю одну руку в штаны парня, перед этим расстегнув пуговицу и молнию. Его солоноватая кожа впитывала свой вкус в мой язык и покрывалась от каждого моего поцелуя мелкой дрожью. Накрыв на пару секунд ладонью член Арса, который отчётливо уже давал понять, чего желает, ощущаю боль в области плеча, отчего подымаю глаза и пытаюсь словить мечущий по моему лицу взгляд холодных глаз. Парень дышал тяжело, почти задыхаясь, еле слышно постанывал, к тому же ещё заглушая себя ладонью, а второй, со всей силы впиваясь в моё плечо — эта боль была приятной, а картина до онемения всего тела соблазнительной. Такой, что хотелось уже взвыть от передоза сексуальности в этой маленькой кабинке. Такой ласковый, прожигающий холодным взглядом, пылающий и ластящийся к моему телу Арсений был мною до звёзд перед глазами любим — я почти что терял рассудок, когда он становился таким, лёжа подо мной и молящий, чтобы я касался его сильнее. И сейчас, поддаваясь бёдрами вперёд, ощущая сквозь слои одежды его стоящий член, я смотрю в молящие глаза, пропадая и подчиняясь. Отведя ладонь от губ, Арс незамедлительно впивается в мои губы, хватаясь обеими руками за шею, зарываясь пальцами в светлые волосы. А после протяжно стонет в поцелуе, когда же сам упирается своим членом в мой. Посасывает язык, задевает зубами губы и мнёт их слишком нежно для данной ситуации, но я не останавливаю и просто наслаждаюсь его редкими порывами сделать что-то самому — и пусть это всё неумелое, зато настоящее. Парень дышит тяжело, впиваясь пальцами в мои волосы, когда же я утыкаюсь лицом в чужую шею, перемещая руки на его брюки и стягивая их с округлых бёдер. Оглаживаю их поверх белья, а потом, проведя языком от шеи к ключицам, я резко опускаюсь на колени, заглядывая с соблазнительной полуулыбкой в испуганные, но жаждущие глаза. Проведя ладонями вверх по оголённым ногам, хватаюсь за резинку тёмных боксёров, но не стягиваю, дразняще её оттягивая. Парень дышал шумно, вцепившись белоснежными зубами в собственные покрасневшие губы, а в ладонях сжимал края своей рубашки. Глаза прикрыл, нервно морща нос, и в последний раз скользнув взглядом по напряжённому лицу, я провожу языком по вставшему члену обрамлённому тканью — Арс содрогнулся всем телом, но звука не подал и мне захотелось шлёпнуть его по заднице за сдержанность. Вожу пальцами по чужому члену поверх трусов, нащупываю головку и прикасаюсь к ней губами, покрывая невесомыми поцелуями ствол. Арсений дрожит, сжимая кулаки до побеления костяшек, а я, глядя на это, хватаюсь зубами за резинку и тяну её вниз, попутно стягивая с пальцев кольца. Стягиваю медленно, тяну за резинку аккуратно, дабы не зацепить вставший член и раньше времени не довести до наслаждения этого нетерпеливого зверёныша, который уже впивается своими пальцами в мою голову, сжимая со всей силы светлые волосы. Я мычу от боли, стянув чужое бельё до колен пальцами, и припадаю языком к уздечке, из которой сочится естественная смазка — и в этот момент у меня закружилась голова от передоза его вкуса в моём организме, отчего собственный член готов уже порвать все преграды к свободе. Осталось совсем чуть-чуть подождать, ну же, не кончи раньше времени, Шаст, блять. Арс дышит шумно, наверное, уже прокусив собственную губу до крови — так яростно он в неё впивался зубами. Я смотрю на него снизу вверх, медленно двигая языком по всей длине чужого внушительного члена, и сжимаю руками запястья парня, дабы приглушить его порывы касаемо моих волос, которые он со всей силы оттягивал. Глаза закрыты, голова откинута на стену, и я с таким хитрым прищуром за этим наблюдаю, резко обхватив губами покрасневшую головку. Арсений проскулил, когда же я начал медленно сосать, при этом выводя языком незамысловатые узоры, иногда задевая уздечку. Руки опускаю на член Арса, перед этим пробежавшись пальцами по низу живота, одновременно облизав головку, как чупа-чупс с вишней (мой самый любимый). Он тихо-тихо постанывал, а я сосал: пошло, с причмокиванием, со слюной, которая стекала по моему подбородку вместе с его естественной смазкой. Пальцами сжимал, дабы приостановить его оргазм, который вот-вот был готов выплеснуться мне в глотку (к такой развлекухе я был не готов, конечно). Спускался поцелуями к яйцам, невесомо к ним прикасаясь языком, перекатывал их в руках и снова сосал. Сосал так, чтобы высосать из него всю его вредность. Член Арсения напрягся, и я резко поднимаюсь, обхватив пальцами у основания головки, и пережимаю, ну потому что надо подождать меня — зря, что ли, тут стараюсь? Глаза Арс в тот же миг открывает, упираясь взглядом в мои губы и соблазнительно облизывая свои полуоткрытые, а я опускаю одну ладонь на стену возле его головы, прижимаю его тело своим к той же стене и улыбаюсь, смотря, возвышаясь, в молящие глаза. Алые губы напротив манят, открытая шея с набухшей жилкой притягивает к себе мой взгляд, ходуном ходящая грудь зазывает мой язык к своим соскам и, смотря на всё это, я чуть ли не кончаю в трусы, нервно передёрнув плечами — это просто слишком, потому что нельзя быть таким красивым, Арсений. Такой сексуальный, но в то же время слишком невинный парень напрочь срывает мне крышу, и я яростно припадаю к его блестящим от слюны губам, сразу же врывая свой язык в чужой горячий рот, прикусывая и так искусанные губы. Он стонет в поцелуе, когда я провожу рукой по его члену вверх-вниз, а после отпускаю, дабы стащить с себя мешающую одежду и, наконец, получить желаемое. Стягиваю штаны вместе с боксерами до колен, нечаянно коснувшись чужого члена своим, отчего Арса всего передёргивает, и он прикусывает мою нижнюю губу, впиваясь руками в плечи. Впивается больно-приятно, заводяще, до скулежа и до впивания в чужие губы своими всё сильнее. Смотрит в мои глаза своими иссиня-голубыми, не моргая, а потом прикрывает их, когда я беру в руку оба члена и сжимаю, начиная медленно дрочить. Покрываю чужие раскрасневшиеся щёки мелкими поцелуями, спускаясь к скулам, а после припадаю к шее, слизывая с неё капельки пота, а парень постанывает в свою ладонь, дрожит и почти что виснет на мне. Вожу рукой плавно, растирая выделившуюся с обоих членов смазку, и скулю куда-то в чужую грудь — потому что мне хорошо, потому что ему ещё лучше. Тело Арсения дрожит, обжигает мои оголённые участки кожи и прижимается сильнее, притягивая меня за уже горящее из-за его впивающейся ладони плечо. Провожу большим пальцем по чужой головке и задеваю свою, прикусив выпирающую и влажную ключицу, потом зализываю, резко надавив на уздечку Арса, отчего он громко простонал, ударив кулаком по моему плечу, потому что по ту сторону двери слышатся шаги. Арсений напрягся и, прикусив ребро ладони, уткнулся в мою макушку. Я тихо смеюсь в его грудь и ускоряю движения руки, потому что чувствую, как же он близок и насколько близок я. Вожу вверх-вниз размашисто, закусывая губы, дабы заглушить себя, дабы не выдать нас, а то отгребу тут от одного. Арс мычит в макушку, обхватывая мою шею ладонью, а после надавливает на неё, поднимает мою голову и впивается резким поцелуем в мои губы. А я улыбаюсь, чувствуя, как по руке течёт наша сперма, потому что во время этого поцелуя мы одновременно вздрагиваем и стонем. Стонем тихо, прислушиваясь к захлопывающейся двери. Тело обмякает, и я наваливаюсь на Арсения всем своим весом — вот влюбил меня в себя, пускай теперь терпит. — Всё, я остановился, как и обещал, — выдыхаю в самое ухо, оперевшись двумя руками о стену по обе стороны от головы парня. — Очень вовремя, — дышит шумно, откинув голову на стену и прикрыв глаза. Опускает руки вдоль тела, почти обмякая; выражение лица расслабленное, довольное, пускай на нём и нет улыбки, но я вижу (знаю), что довольное. — Ты такой дурак, Попов, — шепчу с усталой улыбкой на губах, водя носом по влажной шее Арса, совсем не заботясь о том, что ему сейчас тяжело держать моё тело, которое не собиралось отпускать — и я ему препятствовать не имею права. Мне просто чертовски хотелось чувствовать его послеоргазменную дрожь или дрожь, которая покрывает тело Арсения каждый раз, когда чувствует моё тепло. — Сам дурак, — надувает губы Арс, уткнувшись лицом в моё плечо. Я чувствовал его дыхание, слышал сопение, ощущал рвение коснуться меня, но он останавливался, в очередной раз испугавшись, а мне с каждой секундой становилось всё сложнее отпустить это упёртое, но любимое тело. — Ну, цветочек, чего ты испугался? — пытаюсь заглянуть в глаза, но он их спрятал где-то в изгибе моей шеи. — Я не испугался, просто разозлился. На тебя. Ты ведь никогда не слышишь меня, Антон, — бубнит, опаляя горячим дыханием мою кожу, а я округляю глаза в удивлении. В смысле я никогда не слышу его? А что я, по его мнению, делаю уже на протяжении двух лет, блин? С девятого класса, бля! — Я же прошу тебя не афишировать наше такое… отношение друг к другу, а ты всегда всё делаешь по-своему. Почему ты такой тугодум и эгоист, Шастун? — Чего? — отступаю на шаг назад, упираясь в унитаз ногами, и смотрю на этого охамевшего цветочка, который уставился на меня исподлобья, насупившись. — Это я-то эгоист? А кто из нас игнорирует меня на людях, как будто меня вообще не существует? Я тебе что, собачка, что ли, которая будет подчиняться твоим командам? Шастун, не смотри на меня в классе, Шастун, не дыши даже в мою сторону при людях, Шастун, возьми меня, пока мы одни… Арсений, знаешь что, а не пошёл бы ты на х… — Пойду. Сегодня, в семь. У меня дома, — тараторит, натягивая на себя бельё и штаны, даже не глядя на меня, а я, мягко говоря, охуеваю, наблюдая. — Родители уехали просто, вот я и подумал… Ой, урок уже как десять минут идёт! Шастун, вот вечно все беды из-за тебя, — Арс выбегает из кабинки, перед этим чмокнув меня в щёку и вложив в руку мои кольца, которые всё это время пролежали в углу, а я всё ещё стою и всё ещё охуеваю. Нет, он сейчас серьёзно? Да когда же, блять, я уже научусь понимать этих тараканов в его голове?!