ночное солнце

Усок тупит в универе до самого наступления темноты, но в последний момент пасует. Стыд ещё со вчерашнего вечера накатывает на него тяжёлыми волнами, периодически отходя – в один из таких моментов Усок и решает остаться до темноты – но сейчас это чувство становится таким сильным, что почти душит. У Усока краснеют щёки от одного только воспоминания. Боже, так стыдно. Он просто подошёл и ни с того ни с сего поцеловал хёна. Стыд горячо окропляет его, обжигая кожу, и заставляет нервничать. Усок подкуривает на торце универа. Здесь светло – фонарь прямо над головой, но немноголюдно, а ещё забыли прицепить знак "Не курить", так что в перерывах все бегают сюда. Невысокие ступеньки ведут к невзрачному запасному выходу с приклеенной зелёной табличкой. В углах ступенек лежат редкие окурки. Усок обычно сюда не бегает, ему лень. Он вообще нечасто курит, и, наверное, сейчас было бы лучше поскорее свалить, пока Хёджон не объявился, но Усок... тормозит. Ему правда очень стрёмно, но встретиться снова он хочет, видимо, больше. Может, он до конца не верит, что правда это сделал, а может, всё ещё не осознаёт, что Хёджон не просто выросшее воспоминание, существующее в его голове, что он настоящий. Мысль о том, что Усок всего-навсего влюбился, простая и пугающая, как всё великое, что есть в мире, поэтому принять её сложно. Усок не хочет верить, что его чувство – то самое, потому что признав это, он станет от этого зависимым. - Твои глаза всё такие же большие. Лицо Хёджона возникает перед ним внезапно. *** Если Усок оставался с хёном, то мама разрешала ему недолго посмотреть на звёзды. Она всего раз выглянула в окно, увидела этого человека рядом с Усоком и почему-то осталась покорённой (в разумных пределах, конечно же). Хёджон сидел на бортике песочницы, прижав голые согнутые ноги к груди и уложив подбородок на коленки. Ноги у него были суховатыми, но какими-то будто бы мягкими, волоски на икрах – тонкими и не особо тёмными. Губы Хёджона блестели – всегда, потому что он их облизывал – кожа будто бы сверкала во мраке, а звёзды, казалось, его совсем не интересовали. Он был похож на волшебство в глазах ребёнка, весь какой-то не такой, близкий и тёплый, но в то же время Усок ощущал между ними огромный разрыв. В Хёджоне сидело что-то, что сам он не принимал, казалось, что он не нужен самому себе, а ещё – что ему грустно. Всегда. Хёджон выглядел болезненным и хрупким даже для ребёнка, каким был Усок, но в то же время он сидел почти ночью в шортах и футболке, в то время как самому Усоку было немного зябко в ветровке, и на его открытой коже не было ни одной мурашки. Хёджон выглядел холодным, как обычно выглядят болеющие хронической простудой. Усок отвлёкся на это совершенно случайно: просто повернулся на шум говорящих людей, которые проходили мимо. Не считая их, вокруг были только цикады, трава и звёзды. И лето. Усок обернулся, провожая прохожих взглядом, и уже хотел вернуться к небу, как наткнулся на Хёджона. Наверное, взрослые люди не должны вызывать умиление, но Хёджон был бесконечно милым. У него было детское лицо. И забавно взъерошенные волосы. И конкретно сегодня он почему-то криво застегнул рубашку (под ней виднелся ворот ярко-красной футболки). Усоку вдруг показалось, что Хёджону холодно, холоднее, чем ему самому, так что он расстегнул белую летнюю ветровку, почти полупрозрачную, и накинул тому на плечи. - Хён, не мёрзни. Хёджон вздрогнул, а потом чуть улыбнулся. Он часто улыбался, всегда по-разному, и сейчас его улыбка была узкой, небольшой, лёгкой. - Мне совсем не холодно. - Ты выглядишь замёрзшим, - задумчиво протянул Усок. - Тебе грустно? Не нравятся звёзды? Улыбаясь снова и запахивая у себя на груди маленькую ветровку Усока, Хёджон вдруг внимательно посмотрел на него. - В твоих глазах они ещё красивее. *** Усок смаргивает воспоминание. Макушка Хёджона сухо светится под фонарём, сломанные обесцвеченные волоски забавно торчат на макушке, похожие на травинки. - Ты застал меня врасплох, - возвращает Усок Хёджону, отходя чуть дальше, в тень. Сил смотреть на него надолго не хватает, и смущение начинает стремительно подниматься со дна желудка. Усок почти давится дымом. Хёджон ухмыляется – из-под губ коротко сверкает тонкая полоска зубов. - Хотел поскорее тебя увидеть. Усока бросает в жар. - За... чем? - он тупо вытягивает звук, за мгновение до этого понимая, что может вот-вот начать заикаться, и проглатывая это чувство. Получается глупо. Хёджон молчит, переступает с пятки на носок и отворачивается. Без его взгляда Усоку легче дышать, он мелко затягивается – уже скорее чтобы прикончить сигарету, нежели от желания курить – и сглатывает вязкую слюну. Он пытается придумать, что с этой ситуацией делать, потому что Хёджон явно не собирается делать вид, будто ничего не было, похоже, он даже хочет позабавиться. Усоку вот вообще не до забав, а единственная мысль у него в голове – «я не жалею». - Я... - он так и хочет сказать. Хёджон оборачивается. - Дай-ка закурить. - И даже не скажешь "фу, гадость"? Усок заглядывает в глаза Хёджона, и только озвучив вопрос, понимает, что, может быть, имеет в виду не совсем курение. Не только его, если быть точнее. Хёджон смотрит в ответ. - Усоки, во мне столько знаний и воспоминаний, что уже ничего не кажется гадостью. О, это так похоже на ответ. Вокруг поселяется что-то важное и интимное, глубокое, как колодец. Усок такого никогда не испытывал, это обычно показывают в фильмах или описывают в книгах: напряжение, пробегающее между двумя людьми, вязкая истома, не физическая, а ментальная. Это так жарко, боже. Усок путается, а ещё в нём вдруг вспыхивает позабытый интерес, и он спрашивает: - Ты что, хочешь меня зачаровать? Хёджон смеётся ему прямо в лицо. - Если я правда захочу это сделать, ты даже не поймёшь, - его глаза становятся колкими и игривыми. Он что, флиртует? Усок отводит взгляд и начинает шарить в кармане, нащупывая сигареты. - Держи. Конечно, их пальцы соприкасаются. Рука Хёджона предсказуемо, но всё равно почему-то неожиданно холодная. Не ледяная, как камень на морозе, но холодная. Вполне естественно холодная (если бы Усок был чуть меньше поглощён атмосферой вокруг и тем горячим чувством, что в нём пробуждает Хёджон, ему рационально стало бы интересно, что у того внутри). Вместо того, чтобы взять пачку, Хёджон ногтем подковыривает крышку и открывает её, не забирая из руки Усока, цепляет кончиками пальцев край фильтра и вытягивает сигарету. Часть его ладони всё это время прижимается к руке Усока. У Усока дёргаются два пальца. Он заторможенно опускает руку за зажигалкой – но Хёджон вдруг оказывается к нему вплотную и подкуривает от тлеющей сигареты, зажатой у Усока в другой руке. - Хён, - хрипло выдыхает Усок (голос у него совершенно неожиданно пропадает), - ты издеваешься? Хёджон раскуривает «Мальборо», отступив на шаг, и снова отворачивается. Он глубоко затягивается, – Усок видит втянувшуюся щёку и глубокую ямку с лужей тени из-за этого, – плотно прижимая пальцы к губам. Дым тянется за фильтром, когда он отнимает сигарету ото рта. Хёджон задирает голову – на небе нет ни звёздочки, одна только темнота, глубина и, наверное, пустота. - Каждая твоя черта похожа на свободу, это сбивает меня с толку. Этот хён говорит такие странные и смущающие вещи. "На свободу"? Что это значит? Усок беспорядочно смотрит на его одежду, белую кожу, позу – на всё – и видит вдруг в стекающем по Хёджону ярком фонарном свете, что свобода у него на шее перечёркнута – вместо неё там теперь свободный рассвет. Через половину FreeDom тянется тонкая полоса, пересекающая буквы, а от ярко-зелёного Dawn рябит в глазах. *** - Усок... - Хёджон разворачивается, забрасывая окурок в угол ступеньки, к остальным (своему бычку Усок даёт просто свалиться вниз, ему вообще дела до этого нет). - Я хочу кое-что тебе вернуть. Он приближается в один миг, Усок даже моргнуть не успевает, а от тихого шелестящего голоса Хёджона его тело почему-то напрягается, как перед прыжком – что-то должно произойти. Хёджон поднимает руку вверх, укладывая широкую ладонь Усоку на шею, проходится ею по коже, будто на пробу – и коротко шипит, тут же одёргивая. Усок смотрит на дымящуюся ладонь пару секунд, прежде чем до него доходит. - Бля! - он дёргает тонкую цепочку, комкая её в кулаке, и разворачивает к себе чужую ладонь. Там почти заживший ожог, небольшой совсем. - И много у тебя таких блестяшек? - Ты даже не представляешь. Хёджон смеётся, пока Усок чуть смущённо стоит, думая о том, что в жопу серебро. Он выкинет всё, как только придёт домой. Хёджон вдруг брякает: - Не снимай его больше, особенно после заката. Усок не успевает даже ответить что-то, Хёджон снова вжимается в него, – так плотно, что они бьются друг о друга грудью, и Усок выдыхает, – кладёт руку обратно на шею, пару раз почёсывая пальцами затылок. - Мне понравился прошлый раз, - шепчет он. - Я не мог перестать думать об этом, блин, жесть какая-то... Усок первым тыкается в его губы. Опять. Он чувствует, как пальцы Хёджона шарят по коротким волосам на затылке, и почти рычит от этого. Хёджон громко выдыхает в ответ. Его узкие губы такие идеальные, когда мнутся под языком Усока. - Хён, хён, хён. Голова Хёджона громко бьётся о зелёную наклейку на двери, когда Усок вжимает в неё его тело. Усок сжимает руками верх его бёдер, чувствуя тонкие тазовые косточки, и удерживает на месте. Такая сладкая иллюзия – будто бы он на это способен. А может, у Хёджона сейчас просто не получается держать себя в руках? В конце Усок прижимается лбом к холодной металлической двери, наклонив голову к плечу Хёджона. Он тяжело дышит, облизывая губы – Хёджон рядом с ухом шумно дышит тоже. - Ты правда запыхался? - Неа, привычка, - просто отвечает он, скрещивая руки за шеей Усока и водя пальцами по его затылку. Блять, как же горячо. Усоку в жизни никто так не нравился.