ночное солнце

Усок врывается в деканат на следующий же день, весь запыхавшийся и взмокший, тяжело дышит и говорит: - Мне нужно у вас кое о ком узнать. У него по спине течёт пот, горячий и липкий, и очень хочется упереть руки в колени или присесть, чтобы нормально отдышаться. Кабинет с появлением Усока начинает казаться каким-то тесным и тёмным, как коробка, над которой он возвышается. Усок уверен, что, если бы не вся эта тряска с вампирами, которая за столько лет так и не улеглась, его бы странно воспринимали. Почти всем нравятся высокие люди, но никто не любит так явно ощущающейся разницы. На Усока даже сейчас временами странно косятся (он очень высокий). Декан отвечает ему, что здесь не справочная служба и что если он хочет о ком-то узнать, пусть с ним поговорит. Усок недовольно цокает языком – ну твою же мать. Следующее что он делает – просто открывает список студентов на сайте университета. Там ничего важного, конечно, нет, но хотя бы можно узнать группу, а за ней и расписание занятий. Усок и сам не понимает, что им движет. Если честно, он не задумывается даже, просто вспоминая Хёджона – уже нового, мелкого и спрятанного в мешки одежды (никаких шорт, вьетнамок и полосатых распахнутых рубашек поверх футболок), с выкрашенными в белый волосами, тонкими сухими нитками цепляющимися за ресницы – он чувствует, что его совсем не хочется отпускать. Усок читал кучу историй на форумах о том, как вампиры пудрят мозги, какие они соблазнительные и притягательные, но это всё не то. Усок чувствует что-то другое. Все говорят, что у них «по-другому», но у Усока всё действительно иначе. Он не влюблён и не очарован, скорее заинтересован в том, почему Хёджон такой. Усок хочет разгадать его, как головоломку. Хёджон интересный и непонятный как личность, а не как другое существо. Может, это из-за его возраста, может, из-за сущности – Усок точно не знает, но ни одного подобного человека он не встречал. И интересно ему всё настолько, что по пальцам бежит нервная дрожь. *** Усок находит Хёджона в аудитории на втором этаже. Вокруг холодный свет электрических ламп – в нём Хёджон выглядит ещё более бледным, краснота вокруг его век выделяется сильнее, а волосы кажутся сухой секущейся соломой. Сердце Усока вдруг выделывает такой кульбит, что на мгновение перехватывает дыхание. От резкого звука его ускорившегося сердца Хёджон почти подкидывается на месте. Его ладони липко отрываются от тетради – разве вампиры потеют? – но сам жест, его резкий дёрг, выглядит не испуганным, а больше хищным, будто Хёджон был готов кинуться, едва услышав гул биения сердца. Это… почему-то очень горячо. - Ты слышишь? – спрашивает Усок с порога. Его голос летит вниз то ли от сбившегося дыхания, то ли от волнения, и он говорит тихо и низко, а ещё неловко мнётся, не зная, можно ли ему пройти, хотя это всего лишь университетская аудитория, а не личная комната Хёджона. - С тех пор как ты вошёл в холл. Хёджон поворачивается к нему, подпирая щёку рукой, и смотрит флегматично. Усок чувствует себя пьяным: он не может перестать беспорядочно шарить глазами по Хёджону, по окружающей обстановке, по всему, что видит. На Хёджоне фиолетовая здоровенная худи, в широком рукаве которой его запястье выглядит почти нелепо – такое тонкое и хрупкое, и всё это отдаёт такой огроменной ложью, что становится смешно. Ноги Хёджона виднеются под партой – на нём широкие брюки и чёрные низкие кеды. Бёдра по-мужицки расставлены, низ штанин задрался, и взгляд Усока больно режется о торчащую острую голень. Усок сглатывает (он очень сильно волнуется, во рту всё пересохло, а дыхание подводит, и звук едва набравшейся слюны, проваливающейся в глотку, выходит громким и очень неловким) и вглядывается, наконец, в глаза Хёджона, медленно двигаясь вперёд, как намагниченный, замечая в них какой-то озорной блеск. - Хён... Ноги Усока путаются ещё сильнее, чем когда он был мелким – они теперь длиннее, а сам он больше, и выглядит это, наверное, ещё более нелепо. Хёджон улыбается этой своей улыбкой, от которой его губы широко раздвигаются и обнажаются дёсны. Зубы блестят в холодном голубом свете, будто на изображение Хёджона наложили фильтр. Усок ненавидит фильтры. Он бормочет: - Ты сказал, что не помнишь. - Ага, я соврал. Хёджон не отрываясь смотрит на него, и Усок теряется. Он думает – а дальше-то что? Что ему делать? Но Хёджон продолжает: - Ты застал меня врасплох. Рот Хёджона так и остаётся приоткрытым, Усок тащится к нему весь разговор – волочит своё тело медленно, даже не осознавая, что с каждым словом Хёджон становится всё ближе к нему. Его губы влажно блестят, потому что в середине фразы он умудряется их облизать. Они тонкие и узкие – Хёджон весь такой – и вглядываясь в них ещё больше, Усок вдруг перестаёт думать. Он не отключается и не сходит с ума, просто от такой странной и какой-то незавершённой близости с Хёджоном мысли Усока вдруг приходят к единственному возможному заключению. За эти часы (со вчерашнего вечера) он взрослеет сразу на несколько лет: догоняет то, что упустил после исчезновения Хёджона. Любовь детей настолько многогранна, что она не делится на любовь к близким, к друзьям и к дорогим людям – Усок подходит к парте, за которой сидит Хёджон, нависает над ним, и вся любовь, которая вообще в Усоке есть (он любит маму с папой, бабушку, любит своего лучшего друга, любит хёна-аспиранта, который часто помогает ему), дробится и расчленяется, она неожиданно проявляет разные свои оттенки. Не обретает – потому что они были всегда – а проявляет их перед глазами Усока. Надо же, он никогда об этом не задумывался. Всё это время он жил в настолько простом мире, что проще назвать его ограниченным. Хёджон нездорово сияет в холодном электрическом свете, наверняка бьющем в его чувствительные глаза, и одним своим присутствием, своим внезапным, совершенно неожиданным появлением раздвигает вселенную Усока настолько, что ей не видно ни конца ни края. Усок целует Хёджона, сам того от себя не ожидая. Его губы мокрые и холодные, совсем не такие, как обычно бывают при поцелуе – Усок знает. Он горбится над низкой (для его роста) партой, упирается в неё руками и с каким-то отчаянным рвением вжимается своими губами в рот Хёджона. Усок не маленький, не маленький, не маленький. И чувства его настоящие. Он открывает глаза, прежде чем оторваться от губ Хёджона – и понимает, что тот их даже не закрывал. Хёджон смотрит на него с какой-то холодной остротой, точно так же колет лицо мелкий сухой снег, подгоняемый сильным ветром. Усок от этого теряется. Наваждение сразу же спадает, оставляя его в неловком положении, свет аудитории кажется ужасно неуютным, а темнота за окном – какой-то отчаянной. Ну блять. Усок испуганно отшатывается, разрывая их касание – но Хёджон почему-то тянется за ним следом. Это даже не движение, скорее просто порыв, но Усок его замечает: он на взводе, у него подскочил адреналин и обострилось восприятие. Глаза Хёджона – остывший густой кофе. Они почти пугают, но Усоку совсем не страшно. Вау, Хёджону, наверное, понравилось. Может быть, он даже хотел этого. «Застал врасплох»? Боже, этот хён такой врун. Усок усмехается – он видит, как дёргается уголок рта Хёджона в ответной ухмылке, но не дожидается её. Усок разворачивается, поспешно сваливая из аудитории, и делает он это вовсе не потому, что хочет показаться крутым. Сердце колотится у него в глотке – и больше всего смущает то, что Хёджон это наверняка знает – а коленки вот-вот подкосятся. Усок смущён и почти возбуждён, но совсем не растерян. Его сердце вдруг обретает своё место. Любовь к Хёджону в сознании застилается вишнёвым красным – холодная, колючая и невероятно желанная. *** Усок долго не идёт домой, просто сидит на бортике старой песочницы и курит. Он прошёл несколько остановок пешком, прежде чем вообще понял, что уже на середине пути домой, поэтому забил на автобус. От универа до дома пешком идти часа полтора, но Усок и этого почти не заметил. Он сидит, ковыряясь носком кроссовка в песке, до тех пор, пока мама не пишет гневное сообщение. «Где тебя носит?!» И только тогда более-менее приходит в себя. На губах всё ещё остаётся что-то холодное и вишнёвое, а в голове у Усока пляшет только слово «Хёджон». Во что он вляпался на этот раз? Мама не выходит его встречать, она уже наверняка улеглась, и Усок почти благодарит небеса за это. Ему никого не хочется видеть и уж точно ни с кем не хочется говорить. Наступая носками на задники и стягивая кроссовки, он буркает тихое: - Я дома, - и заползает в комнату, даже не удосужившись помыть руки. Внутри свежо, темно и как-то беспорядочно. После поцелуя с Хёджоном у Усока осталось примерно такое же чувство. Кажется, его сердце едва успокоилось, и теперь оно бьётся медленно, но сильно, с какими-то больными толчками. Внутри тяжело. Усок падает на незаправленную постель прямо в уличной одежде и прячет глаза в сгибе локтя, не думая ни о чём конкретно, просто прокручивая каждую деталь об этом вечере, оставшуюся у него в голове. На самом деле, там есть только Хёджон, но и этого оказывает слишком много. Усок хотел разгадать его, как забавную головоломку, возможно, он даже думал о том, что это будет похоже на апгрейд их прошлых отношений, только вместо разговоров о том, какие взрослые непонятные и раздражающие, возле красного резинового мяча будут разговоры… Ну, о чём-нибудь другом? Да, наверное, так. А Усок его поцеловал. Он с нажимом трёт лоб ладонью, разрываясь между мыслью о том, как ему понравилось, и о том, какой он дебил, и не сразу обращает внимание на дурацкую вибрацию в кармане джинсов. Усоку даже не интересно, кто и что мог ему прислать, если честно, но он читает просто по привычке. «ты слишком быстро ушёл» Усок перечитывает несколько раз, а когда до него доходит – смеётся. «будто бы ты не догнал» Когда Хёджон присылает дурацкие эмодзи, Усок почти с предвкушением думает, что ему нравится то, во что он вляпался. И выпутываться ему из этого совсем не хочется.