Хруст костей

      Сгорбленный скелет сидел на диване. Он уперся локтями в колени и спрятал искаженное лицо в ладонях. Некогда уютная теплота медленно обращалась в холод: из входной двери протяжно завывал ветер и заносил крупные хлопья снега на порог дома. Крошечные клубы пара просачивались сквозь пальцы и растворялись в воздухе.       Папайрус сидел, не двигаясь, шесть часов, но ему казалось, будто пролетело мгновение. Время делилось на две крайности: либо оно летело так быстро, что скелет иногда удивлялся, как незаметно проносятся однообразные дни, либо оно застывало, шло еле-еле, и воздух обрушивался на голову, придавливая костяное тело к земле. Сейчас же Папайрус ощущал и то, и другое. Ему казалось, что он застрял в измерении, где все вокруг умерло — был жив лишь он и часовой механизм, отбивавший привычный ритм. При этом скелет попал под влияние иллюзии, когда кажется, что жизнь нещадно пролетает перед глазами. День быстро сменялся ночью, ночь — днем, и Папайрус, будто постарев на десять лет, не мог заставить себя сдвинуться с места. Он словно пустил корни в пружинистый рваный диван. Он не мог подняться, так как стал с окружающей мебелью одним целым.       Еще недавно он разговаривал с человеком. Папайрус напрочь забыл, о чем они говорили, он не помнил, о чем говорил, но почему-то помнил испуганный взгляд, который, будто оттаяв, внезапно смягчился и одарил его приятной теплотой. Перед глазами до сих пор была видна робкая улыбка человека, в ушах слышался взволнованный крик человека, на кончиках пальцев до сих пор оставалось шершавое ощущение шерстяного свитера человека, и вместо того, чтобы оценить то, что он внезапно приобрел, Папайрус ушел к себе в комнату, оставив человека наедине с собой. Ему хотелось бить себя кулаками по голове, но он старательно сдерживался, впивался пальцами в глубокие глазницы и собирал на их кончиках черную мглу со своего черепа. Так ему в тот момент приспичило похвастаться своим друзьям в сети, что он теперь не один. Ему было неспокойно после внезапной вспышки в голове, тело пронизывала дрожь, и он, чтобы успокоиться, поднялся наверх, сел за клавиатуру и начал печатать. «Я не один!» — писал он своим друзьям: «Теперь со мной кто-то да есть!», а потом громкий хлопок, пронзительный скрип, прерывистое дыхание, и вот Папайрус подпрыгивает на месте, кидается к выходу и пытается вырваться наружу, но что-то ему мешает. Он бьет кулаками в дверь, он зовет человека, но не получает ответа. Скелет попадает в вакуум.       «Санс?..» — с недоверием спросил он тогда, и дверь перед ним поддалась его воле и резко открылась, чуть не сорвавшись с петель. Папайрус схватился за перила и, опершись на них, посмотрел вниз. Никого не было.       Он с недоверием бросился в сторону лестницы и, спотыкаясь, спустился в гостиную. Никого не было. Скелет подбежал к входной двери, дрожащей рукой со второй попытки надавил на ручку и выбежал на улицу. Никого не было. Он осмотрелся в поисках следов, но кристально-белая пелена была нетронута, вокруг не было ни души. Нервно сглотнув, Папайрус развернулся и вошел в дом, не закрывая за собой дверь.       Надежда гасла с каждой секундой, и на ее месте появлялась тревога. Папайрус невидящим взглядом осмотрел комнату и кинулся на кухню. Вдруг человек решил сыграть в прятки? Скелет вбежал в арку и открыл первый попавшийся шкафчик. Не обнаружив человека, он моментально захлопнул дверцу. Он открывал и закрывал все шкафы в своем поле зрения, даже самые маленькие, но нигде не мог обнаружить человека. Человек исчез. Человека никогда не существовало. Скелет открыл последнюю дверцу и, уставившись в черноту, выдавил из себя сдавленный смешок. Он поднялся с корточек и выпрямил спину. Его голова запрокинулась назад, а сам монстр обреченно посмотрел на потолок. Замахнувшись ногой, он громыхнул по дверце, и та с пронзительным треском хлопнула по деревянной раме. Скелет, переваливаясь с боку на бок, развернулся и, будто пьяный, пошел к дивану. Ему не показалось. Он видел человека вживую. Это не его очередная галлюцинация. Это было взаправду. Дрожащие ноги несли его вперед, пока он не обогнул диван и не плюхнулся в самый его центр. Папайрус сгорбился, уперся локтями в колени, спрятал исказившееся лицо в ладонях и просидел так, не шевелясь, шесть часов.       Он привык быть один, но никогда не чувствовал себя настолько одиноко. Когда брата не было дома, скелет относился к этому с пониманием, но упустил момент, когда начал так сильно скучать по обществу. Папайрус всегда находил, чем себя занять. Он не чувствовал себя плохо, потому что постоянно что-то делал. Он освоил азы кулинарии, научился работать с деревом, пересматривал фотографии, рисовал пальцами узоры на запотевших окнах, а когда четыре стены начинали давить на рассудок, уходил прогуляться по снежному лесу. Но сейчас ему казалось, что все это перестало иметь смысл. Монстр зациклился на новом существе и резко осознал, что, несмотря на короткое знакомство, он успел свыкнуться с мыслью, что больше никогда не останется один. Ему было стыдно за это, он продал все свои увлечения за несколько минут диалога с живым существом, но эти несколько минут оказались значимее того, чем он занимался раньше. Но так ли было плохо то, что скелет делал? Несмотря на однообразность занятий, они приносили ему удовольствие. Папайрус задумчиво покосился на стол, на котором стояли засохшие спагетти. Он натянул прежнюю улыбку и оторвал ладони от лица. Возможно, все то, что с ним произошло, и в правду было иллюзией. Он не мог дальше сидеть и выдавливать из себя негатив. Все вернулось на круги своя, и этого нельзя было отменить. Папайрус вновь оказался в зоне комфорта, которая была в какой-то степени ему приятна.       Встав на одеревеневшие ноги, он поднял голову и глубоко вздохнул. Из потолка торчали гвозди. Скелет, улыбаясь, опустил плечи и повернулся к двери. Порог нещадно замело снегом, на улице бушевала метель. Монстр медленно подошел к выходу и выпихнул ботинком часть выросшего сугроба на улицу. Скелет потянулся к ручке и тихо прикрыл дверь. Остатки снега медленно таяли, превращались в воду и просачивались сквозь щели в деревянном полу, но Папайрус не обратил на это никакого внимания и равнодушно направился на кухню. Краем глаза он заметил небольшую вещь на деревянном столе у стены. Скелет остановился и повернул голову в ее сторону. Это был треснувший камень, небрежно лежавший на краю стола.       Монстр остановился, навис над камнем и молча всмотрелся в него, не узнавая. В ушах зашипело, но скелет к этому уже успел привыкнуть. Мозг напрягся, Папайрус ощутил, как внутри что-то зашевелилось. Его внезапно осенило: Санс опять забыл покормить питомца! Бедняга лежал все это время и умирал от голода. Его, кажется, звали Калибри. Он был хорошим другом их семьи, нет, он был частью их семьи, и Санс всегда забывал его покормить. Папайрус постоянно отдувался за брата, поэтому именно он добывал новую кондитерскую посыпку, когда заканчивалась старая, а камень был привередливым, никогда не ел столько, сколько нужно. «Ах ты, дурацкий малоежка!» — мысленно обижался скелет и продолжал кормить Калибри в надежде, что он рано или поздно все съест. Что ж, теперь камень, наоборот, голодал, а о сытой жизни напрочь позабыл.       Папайрус потянулся к крошечной баночке под столом. Он охватил ее пальцами и, поднеся к лицу, сдул толстый слой пыли. В воздухе поднялось густое облако, из-за чего скелет слабо закашлялся и помахал перед собой свободной рукой, лишь бы рассеять его. Папайрус открыл баночку и посмотрел на треснувшую посыпку. Он улыбнулся. — Время поесть, — по-доброму сказал скелет, поднес баночку к камню и наклонил ее. Посыпка медленно потекла на Калибри. На камне образовалась горка из разноцветных, потускневших звездочек.       Он смотрел, и ему было тепло на душе. Папайрус делал доброе дело. Санс забыл покормить, и от этого внутри постепенно нарастало возмущение. Хотелось дождаться его и спросить, неужели он так не ценит питомца? «Мы вообще-то в ответе за тех, кого приручили!» — думал Папайрус, высыпав одну четвертую банки на камень, с которого соскальзывала посыпка. В голове возникла вспышка, и скелету резко стало больно. Он сощурился от неожиданности, ему вновь пришло странное озарение. Папайрус расширил глазницы и перевел взгляд с камня на баночку. Он сам забыл покормить Калибри. Он не кормил камень уже долгое время. Питомец голодал не только по вине Санса. В какой-то момент камень перестал быть членом их семьи. Он стал обычным предметом, беспризорно лежащим на середине стола.       Папайрус высыпал полбанки. Чувство меры было потеряно. Посыпка падала, и камень постепенно исчезал под ее слоем. Папайрус не мог остановиться. Он сыпал, сыпал, с ужасом уставившись в стену. Все вокруг помутнело, но фотография, которую скелет увидел, — нет. На ней был изображен он и его брат. Только его брат был размыт. Стекло поверх него было разбито, и он распался на осколки, исказился.       Сзади что-то пронзительно лопнуло. Папайрус резко вздрогнул. За спиной снова что-то взорвалось. Кто-то будто шел вдоль стен и кулаком бил по стеклу, превращал фотографии в мешанину цветов и осколков. Папайрус выпустил банку из рук. Он вздрагивал из-за каждого нового звука, хотя должен был уже к нему привыкнуть. Новый хруст — скелет машинально выкопал камень, взял его в руки и спрятал в ладони. Звон — монстр медленно повернулся в сторону кухни и, положив свободную руку на лоб, пошел вперед, волоча ноги. Громкий раскат — скелет заметил краем глазницы, что все фотографии уже были разбиты. Казалось, что по первому этажу ходил озлобленный призрак, ненавистно уничтожающий пережиток прошлого. Папайрус шел. Он качался из стороны в сторону. Стекло отбивало свой ритм. Скелет продолжал вздрагивать. Ногой он задел что-то округлое, и предмет упал на бок. Монстр взглянул вниз: из уроненной урны вылетела бумага.       Папайрус пригляделся к ней, увидев надписи. На бумагах был набор букв и выделенные красным слова, составленные из них. Путаницы. Вспыхнула мгновенная радость, но страх грубо перебил это чувство и сдавил сердце. Накатила сумасшедшая ненависть, а буквы, обведенные алым, заскакали в разные стороны, задвоились и поплыли. Мир вокруг Папайруса поплыл. Бумага начала пугать. Будто загнанный зверь, скелет попытался сбежать из ловушки собственного сознания, он посмотрел в проход на кухню, но перед глазами были мерзкие путаницы, о которых он должен был позабыть. Как назло, под ноги попалась бумажка — Папайрус наступил на нее, заскользил на ней и начал падать вперед головой. Камень выскочил из рук и с громким стуком ударился о кухонную плитку. Скелет вытянул вперед руки и еле схватился за края столешницы. Голова оказалась в нескольких сантиметрах от острого края. Монстр всхлипнул. Стеклянный звон пульсировал в голове.       Он оперся на руки и приподнялся, вытянув ноги. Послышался пробирающий до костей звериный вой. Он искажался, преобразовываясь то в рыки, то в вопли, то в стоны. Кто-то кричал что-то неразборчивое, быстрее и сильнее ударяя по стеклу. Он бил по одному и тому же месту по несколько раз, все вокруг для этого существа в гостиной было ненавистно. Папайрус знал, кто это был, но он отказывался это принимать. Пока галлюцинация избавлялась от отголосков прошлого, скелет предпочитал их игнорировать. Он помнил только хорошее. Все плохое впитывалось в гнилую, смоляную часть скелета, которую он также отвергал. Ее не существовало. Галлюцинация же казалась вполне реальной. В черепе будто кто-то метался, бился о внутренние стенки. Казалось, что сознание то затухало, то прояснялось, и все вокруг снова приобретало смысл. Скелет подводил сам себя, а организм не справлялся с новыми иллюзиями, в истинное существование которых монстр начинал верить.       Крики то стихали, то усиливались. Дрожащий от ужаса Папайрус, подтянув ближе ноги, медленно обернулся и посмотрел на камень. На нем зияла трещина. Что-то противно кольнуло в затылке. Скелет захрипел и встал на колени. Он подполз к Калибри, потянулся к нему и накрыл его трясущимися руками. Клетки не было, но питомец не смог взлететь. Он не захотел расправлять свои крылья и предпочел удариться о кафельную плитку и расколоться, чтобы больше никогда не просыпаться. Однако Папайрус верил, что Калибри еще был в сознании. — Прости меня… — горько прошептал скелет, еле сдерживая слезы, пока на фоне взбешенная звериная тень продолжала громить все вокруг. — Я не хотел… — Ненавижу! — Я случайно, честно, я не думал о том, чтобы сделать тебе больно… Это все он… — Папайрус бережно взял камень в ладони и притянул его к груди, своеобразно обняв. — Мне следует быть аккуратнее, да? Сильнее…       Скелет поднялся на ватные ноги. Из соседней комнаты доносились неутешительные страдания, перерастающие в озлобленные рыки и страдальческие хрипы. Знакомый до ужаса голос и страшный шум впивались в мозг заостренными осколками. Папайрус чувствовал, как кто-то будто ковырялся у него в голове, щекотал мозги, внутри него будто летал рой насекомых и бился о внутренние стенки черепа, но скелет продолжал держать себя в руках, делать вид, что ничего не происходит. Он подошел к плите, положил на столешницу камень, вымученно ему улыбнулся, погладил питомца по голове, а потом потянулся к ближайшей полке, взял коробок, вытащил из него спичку и провел ей по полосе для поджигания. Искры отскочили в сторону, а головка зажглась. Огонь разгорелся, и Папайрус, вздрогнув от очередного громкого хруста, эхом разлетевшегося по всему дому, поднес его к газовой конфорке. Перед глазами заплясало синее пламя. Медленные шаги приближались к кухне. Папайрусу было страшно, что тень придет по его душу. Он хотел спрятаться, но тело не слушалось. Оно по привычке взяло в руки чайник, налило внутрь фильтрованную зеленоватую жидкость и поставило металлическую посуду на плиту. «Спагетти?» — задал вопрос сам себе Папайрус, пытаясь достучаться до тела. «Томатная паста», — ответило нечто на подкорке сознания. Ноги потащили скелета к холодильнику. Шаги уже слышались у порога арки. Папайрус в панике открыл дверцу и ощутил на лице холодное дыхание. На полке лежали позеленевшие морщинистые помидоры и стояло зеркало. Скелет нахмурился, пытаясь вспомнить, как оно там могло оказаться. В голове вновь зарябило, и странные серые воспоминания всплыли в его памяти. Он, совершенно обычный, веселый, бодрый, здоровый, улыбчивый, одетый в броню на особые случаи, поставил зеркало, чтобы любоваться собой. Монстр, смотрясь в собственное отражение, утопал в чувстве гордости. Он ощущал себя настоящим шефом, скелетом, решившимся освоить изысканную кулинарию. Папайрус, вздрогнув из-за пробежавшихся мурашек по костям, помотал головой и, осмелившись, нехотя вгляделся в зеркало.       Он увидел сутулого, обезображенного, опустошенного урода. Черная гниль на глазах поглощала живые остатки. Монстр выглядел дико, неотесанно, озлобленно и одновременно потерянно. Он выглядел как монстр. За спиной послышался протяжный смех. Папайрус уставился на себя, не узнавая. Темная сторона тела начала осыпаться, а на месте его глазницы появилось алое свечение. Гнилая часть озлобленно оскалилась отражению. Его личность уже давно необратимо изменилась. Она нещадно расщеплялась на кусочки, и самые злостные потаенные желания брали верх. Что-то внутри него жаждало принятия и мести. Что-то шептало Папайрусу на ухо, что бежать было поздно. Оно настоятельно рекомендовало слиться с этим нечто, стать единым телом. Скелет же, игнорируя его скрипучий голос, завороженно смотрел на себя, опустив руки. В голове навязчиво жужжал страшный рой мыслей. Он будто пытался вырваться наружу и собственной чернотой захватить весь дом, превратив его в улей. Дрожащая рука потянулась к светящейся алым глазнице, чтобы вырвать из нее непонятный источник свечения и зла, но скелет застыл на месте, когда заметил странное копошение на разложившейся части лба. Черное хрупкое тельце выкопалось изнутри. Прозрачные тонкие крылья быстро затрепыхались в воздухе. Муха. Это была муха. Папайрус издал болезненное хрипение. Глазницы застлала пелена. Скелет громко засмеялся. Он схватился за живот и неестественно скрючился. Все это время в голове рылись не мысли. В черепе действительно кишели насекомые. Он окончательно сгнил. Папайрус был ходячим трупом. Разложившимся, пронизанным плотоядными тварями: пока в голове размножались мухи, внутри, в животе, наверняка сжирали последние внутренности опарыши. Смех исказился, монстр выпрямился; резко обозлившись, он в ярости замахнулся и со всей силы ударил кулаком по зеркалу. Стекло с характерным хрустом треснуло.       Звуки в гостиной внезапно стихли. Мир приобрел обыкновенные краски. Была слышна лишь громкая отдышка Папайруса, по ощущениям пробежавшего целый марафон. Он пытался успокоиться, пытался взять себя в руки, и с каждым новым вздохом ему становилось немного лучше. Он еще раз всмотрелся в десять своих отражений на осколках. Черная глазница больше не светилась красным. В его ухо больше никто не шептал гадостей. Скелет не слышал неистовство тени. Все вернулось на круги своя. Левым ухом он слышал лишь тихое жужжание. Папайрус повернул голову и невидящим взглядом сопроводил хаотичный полет мухи. Она наворачивала круги в воздухе и билась о разные предметы, будто все это время была заточена не у Папайруса в голове, а в бутылке вина. «Дать тебе имя, что ли?» — подумал скелет и нервно усмехнулся. В доме появился новый друг, с которым можно было разделить все радости и печали. Вот его друзья в социальных сетях удивятся! Папайрус каждую секунду находит новых друзей, пока они всего лишь переписываются со случайными монстрами в интернете. Эти жалкие создания должны быть благодарны скелету за то, что он одаривает их своим вниманием, хотя кому он врал…       Монстр посмотрел на помидоры. Из них вытекал желтоватый сок. Папайрус задумчиво разглядывал каждую морщинку на ягодах. «Может, сегодня без томатной пасты?» — пронеслось у него в голове. «Может, стоит сделать ее на особый случай?» — попытался уговорить скелет кого-то. «А когда этот особый случай наступит?» — спросил скрипучий шепот у правого уха. Мирно лежащий камень ответил: «Никогда». «Почему?» — мысленно спросил скелет у Калибри, но слева ответило жужжание мухи: «Потому что у тебя есть только мы с тобой». Папайрус пожал плечами: «Неправда». А потом вслух спросил: «Санс, ты будешь?». Но никто ему не ответил. Скелет терпеливо подождал и вспомнил о еще одном новом друге. «Человек, ты будешь?» — громко поинтересовался Папайрус. Снова молчание, но теперь оно его напрягло. По телу вновь пробежалась дрожь; он забыл, что опять остался один. Сытая разложенными мозгами муха уже не была готова попробовать шедевр кулинарии. Голос справа был всего лишь призраком его личности. Калибри молча смотрел на Папайруса, вдоволь наевшись радужной посыпки. «Буду!» — писклявым голосом ответил сам себе Папайрус, имитировав голос человека.       Все вокруг рухнуло, воздух потяжелел, предметы потеряли границы и слились в мешанину цветов. Страшное скрежетание охватило весь дом. Либо острия крюков водили по железным стенам, либо жестяные вилки по сотням тарелок, но звук был настолько громкий и разжижающий мозги, что Папайрус, утратив последние крупицы здравого смысла, схватился за помидоры и небрежно сжал их в руке. Гнилой сок стухших ягод брызнул прямо на череп, заляпав зубы, попав в глазницы, но скелет лишь радостно улыбнулся и неконтролируемыми резкими движениями пошел в сторону столешницы. Он снес рукой камень, отправив его в раковину, а на его место положил испачканную липкой рукой доску. Папайрус бросил помидоры на деревянную поверхность. Они вмазались и сплющились, растекшись лужей, но монстра все устраивало. Он схватился за рукоятку большого ножа. Замахнувшись, скелет, войдя в роль палача, поднял тупое острие над головой и со всей дури ударил по помидорам. Вместо того, чтобы попытаться нарезать их на дольки, он принялся бить по ним кухонным прибором, и сок окроплял стены, поверхности, руки, тело, одежду, мерзкая гнилая желтизна вытекала из помидора, зеленая махровая плесень отлетала кусками, ягоды превращались в мешанину из шкуры и жижи, впитывающуюся в доску. Вот человек Фриск обрадуется! А Санс полюбит его чуть больше, даже, может, перестанет поднимать на него руку. Санс вообще отличный брат, всегда поддерживает, когда нужно. Папайрус гордился собой, гордился тем, что у него есть образ для подражания. Он ловил ртом отскакивающий сок, и ему казалось, что это был лучший вкус, который он когда-либо ощущал. Ему нужно было лишь нарезать помидоры на кубики и высыпать их на сковородку. «И так ты готовишь спагетти? Да уж, салага, придется тебя еще и этому научить!» — пронесся в голове до боли знакомый самоуверенный голос, но в воспоминаниях он увидел лишь черный трафарет. Он напрочь забыл, кто это был, но теперь это существо могло им гордиться, а раз должно гордиться оно, то загордятся и брат с человеком. Слева послышался нарастающий писк. Папайрус поднес липкий палец к зубам и сделал глубокомысленное «цыц», пытаясь призвать муху к порядку, но звук лишь усиливался, превращаясь в громкое высокочастотное гудение. Махнув рукой, он продолжал бить по помидорам, отчего-то окрашивающимся в разные цвета. Они раздваивались в глазах. Папайрус держал десять ножей в одной руке. У каждого предмета было три контура. Монстр же представлял, как человек возьмет тарелку, закинет блюдо себе в рот и проглотит его, не разжевывая. Как в его горле возникнет гигантский ком из-за спутанных в узел спагетти, а изо рта потечет этот волшебный на вкус сок, который Папайрус радостно ловил ртом, не в состоянии насытиться его изысканностью. Как человек подавится, начнет кашлять и требовать еще одну порцию спагетти, чтобы пробить застрявшую еду в горле, и так будет раз за разом, пока тело страшно не разжиреет, а живот не лопнет из-за распухших кишок. Тогда уже человек точно останется с Папайрусом навечно. Писк пилил голову и резал уши, но скелет увлекся своей маленькой мечтой. Человек смотрел на него опустошенным взглядом, из-под губ торчали длинные макароны, которые он не успел с хлюпаньем всосать и проглотить. Гнилой сок вытекал из его живота. Этот вид осчастливил Папайруса, и он, мысленно оказавшись рядом с телом, подпер голову руками и влюбленно впитывал глазницами каждую деталь. Теперь не он один был таким, теперь не только в нем кишели черви и бурлила желчь, однако лицо человека в визуализированной фантазии резко исказилось. Человек смотрел на Папайруса укоризненно, и в его глазах одновременно с омерзением промелькнуло волнение. «Папайрус…» — тихо позвал человек скелета, и образ исчез, оставив после себя распухший кусок мяса с вытаращенными глазами и приоткрытым ртом. Скелета передернуло, и он нехотя перевел взгляд с объекта вожделения на стоящую в углу тень человека. «Папайрус, пожалуйста, очнись…» — вновь прошептал человек. «Все хорошо, все в порядке, ты в безопасности», — быстро пролетели перед глазами слова, и они повторялись, проносились в бешеном ритме, словно водили вокруг него хоровод, а образ перед глазами размывался до состояния пустого белого полотна, пока не появились расквашенные в ничто помидоры, стекшие на пол. Писк чайника отрезвил его, и Папайрус, словно ошпаренный, откинул в сторону тупой нож. Все вокруг снова стихло, был слышен лишь противный гул; кипящая вода с бульканьем выплескивалась из закрытого крышкой носика.       Скелет поспешно выключил газ и неровно выдохнул. Он взглянул на свои дрожащие руки. Страшная фантазия вновь пронеслась перед глазами, и скелет, в отвращении скорчившись, склонился над раковиной. Толстый ком в горле разжижился и сплошным потоком вытек из-за зубов. Скелет, не в состоянии сдерживать тошноту, содрогался, схватившись двумя руками за железные края раковины. Битый камень, лежащий на дне, вместо привычной посыпки скрылся под слоем вонючей липкой жижи с разрыхленными крупными комьями, плавающими в ней. Папайрус чувствовал себя мерзким отродьем, и чем больше он погружался в собственный разум, тем хуже ему становилось от осознания, что он никогда не станет прежним. В висках запульсировала головная боль, и она по накатанной становилась все сильнее, сдавливая череп своими черными лапищами и пронизывая мозги иглами насквозь. Когда источник бурлящей блевотины утих, Папайрус ослабленно повис над раковиной. В ноздри бил неприятный запах, вызывающий новый рвотный позыв. Он потянулся вперед рукой и начал наощупь искать вентиль, постоянно промахиваясь. Ощутив под твердыми костяшками кран, он включил его и подставил трясущиеся руки под воду. С ладоней начали стекать струйки. Разбрызгавшиеся плевками капли попали на камень и оставили вмятины в толстом покрытии неприятной массы. Умывшись, Папайрус отстранился от струи воды и попытался выровнять дыхание. Он заглянул на дно раковины и, заметив Калибри, встревоженно охнул. Не брезгуя, скелет вытащил покрытый блевотиной камень и принялся оттирать его, отскабливая грязь. Когда серое матовое покрытие камня оказалось на виду, Папайрус облегченно выдохнул и схватился за отвердевшее со временем полотенце. Он принялся заботливо вытирать питомца со всех сторон, громко шепча, словно мантру, бесконечные извинения. Калибри теперь выглядел как новый. Он будто заново родился. Скелет, несмотря на паршивое состояние, все же был рад незамедлительной реакции организма, ведь, если бы этого не случилось, камень так бы и лежал весь в пыли, потеряв прежний блеск. Силы убираться давно исчезли, и мотивации что-либо перебирать не было. На секунду захотелось встать над столом в гостиной, засунуть два пальца в глотку, создать причину для уборки, а уже после протереть заплеванную поверхность, но монстр был слишком слаб.       Навязчивые скрип и скрежет растворились в воздухе, тишина завладела домом, и Папайрус впервые ощутил умиротворение спустя шесть часов отсутствия человека в доме. Погладив по голове Калибри, он бережно положил его на столешницу рядом с собой. — Запомни, чтобы обед был вкусным, всегда надо убирать после готовки кухню, а то от ее вида можно потерять аппетит! — с умным видом проговорил скелет, вытянув вверх указательный палец. Монстр взял доску с тухлыми помидорами, стараясь не пролить жидкость на пол, пошел к раковине, ногой открыл шкафчик и выбросил все, что он так тщательно и аккуратно подготовил для нового блюда, в урну. Папайрус закрыл дверцу. В руках у него ничего не осталось; скелет выбросил тухлые ягоды вместе с пропитанной насквозь их соком доской. Остался только нож, который следовало помыть. Сделав большой шаг вправо, он встал напротив камня и еще раз нежно провел по нему пальцами, облегченно улыбнувшись. Скелет уже хотел взять откинутый в сторону кухонный прибор, но снова услышал громкий протяжный скрип. Он застыл. Он боялся двигаться. Третью волну безумия он не выдержит. Ему было проще взять кинжал и зарезать самого себя, лишь бы все это закончилось, но, что парадоксально, гнилая часть тела не желала расставаться с жизнью. Здравая кричала: «Закончи все, иначе будет только хуже!», больная шептала: «Не делай этого, все только начинается…», поэтому Папайрус, медленно повернув голову в сторону гостиной, уставился на открывшуюся входную дверь. Знакомая обтянутая кожей рука из последних сил держалась за ручку. В дом ввалился человек, еле держащийся на ногах. Каждый крохотный шажок давался ему с трудом, а старый пол, продавливающийся под весом, натужно скрипел.       Папайрус стоял на кухне и смотрел на него. Он не мог понять, являлся этот образ обманкой галлюцинаций или частью реальной жизни. Скрипение напоминало недавний скрежет. С каждым новым шагом скелет вздрагивал. С каждым новым скрипом злость и дикость одолевали его. Перед глазами вновь пронесся образ мертвого человека с торчащими из живота разбухшими кишками, но теперь монстр не думал, что это отвратительно. Он увидел в этом дальнейшую перспективу.       Схватившись за нож, он пальцами смахнул с острия помидорную жидкость. Тупые зубы слегка разомкнулись, и на них повисла паутинка слюны. Сорвавшись с места, монстр понесся в сторону человека. Скелет видел перед собой цель. Он хотел ее освежевать. Он представлял, как разрезает ей живот, а потом кладет на диван и дает ей имя. Как наблюдает за ее гниением, сидя на стуле, и хлопает в ладоши. Чем ближе он был, тем лучше видел своего будущего «друга». На бледной натянутой на кости коже были видны посиневшие гематомы, темно-фиолетовые синяки и порезы. Человек выглядел устало, в глазах царила стеклянная пустота, а на лице была будто написана мольба о помощи; одежду порвали в хлам — она напоминала ошметки от половой тряпки. Слабое тело его дрожало, а сам человек пришел сюда, к Папайрусу, в поисках безопасности. Из согнутых пальцев скелета сам по себе выскользнул нож. Пелена перед глазами мгновенно рассеялась. Он протянул руки вперед. «Человек!..» — взволнованно выкрикнул скелет, не желая отпускать его в мир бессознательности, но жизнь из худощавого тела забрала невидимая когтистая лапа. Ослабевшее существо упало в объятия скелета, и он прижал девушку к себе. Холодная кожа человека обожгла пальцы. Из-за чрезмерной заботливости и гипертрофированного волнения Папайрусу показалось, будто девушка превратилась в снег, а ее открытые шея, руки и ноги заросли крошечными льдинками. Скелет не знал, что ему надо было делать, в голове била тревога, он чувствовал, как стремительно угасала в человеке жизнь. Ничего лучше не придумав, монстр подхватил пострадавшего и торопливо понес его к дивану. Аккуратно опустив тело на пружинистые подушки, скелет шептал себе под нос: «Все будет хорошо, держись, я рядом, все будет хорошо», глаза его бегали по представшему перед ним умирающему человеку, и чем больше царапин он замечал, тем сильнее его трясло. Папайрус давно не видел столько ран на одном существе. Он мог приготовить целительный напиток, да только ему казалось, что человек находился на волоске от смерти. Если бы скелет ничего не сделал, человек умер бы, и монстр остался бы без него. Надо было срочно что-то предпринять.       Скелет потерял голову. Его разум улетел куда-то вверх, к кристальным звездам на потолке подземелья, но тело однозначно знало, что делало. Монстр машинально забегал по дому, поддаваясь полету мысли, рыскал по углам и открывал разные шкафчики; он умудрился найти бинты, просроченное дезинфицирующее средство и покрывало помягче, скелет даже подхватил первую попавшуюся одежду, не в состоянии оставить человека в таком рваном виде. Больше он не смог ничего придумать. Оказавшись в гостиной, он опустился на колени перед диваном и впился глазницами в еле дышащее существо. Руки сами потянулись к свитеру. Раздался треск. Шерстяную одежду разорвали по швам, и на человеке осталась черная, тонкая, обтягивающая грудь майка. Без задней мысли откинув расслоившийся на ниточки свитер, Папайрус принялся старательно обрабатывать раны.       Часы тикали, время летело; скелет тщательно высмотрел каждую царапинку и продезинфицировал ее. Он бережно обматывал чужие руки бинтами, а их белоснежная текстура с каждым новым слоем прятала алые разводы. Человек не двигался, он пропал в небытие, не чувствуя боли, — монстру от этого было спокойнее, ведь ему не было неприятно из-за лечебных процедур. Когда монстр закончил, он еле натянул на человека широкую футболку и, удовлетворившись результатом, накрыл друга теплым пледом. Несмотря на глубокий сон, пострадавший слегка подрагивал от ещё не отпустившего его холода. Папайрус волновался, что тот окончательно превратится в лед, но в какой-то момент человек расслабился и теперь умиротворенно посапывал, приоткрыв рот. Скелет облегченно выдохнул и улыбнулся, посмотрев себе в колени. Он снова спас жизнь существа перед ним, теплая гордость за себя растеклась внутри него, и ему показалось, что ничто никогда внутри него не гнило, а время никогда не ускорялось и не застывало одновременно. Когда монстр находился рядом с человеком, то чувствовал себя нужным, чувствовал себя живым. В голове было пусто, мысли рассеялись, скелету хотелось смотреть на человека, быть рядом с человеком, держать его за тонкую руку и наслаждаться чувством тепла и безопасности. Только рядом с человеком скелет мог быть собой, не поддаваясь никакому злому шепоту, не вслушиваясь в жужжание мух, не вздрагивая от резких стеклянных звуков, раздающихся в гостиной. Колени начали затекать, но Папайрус сидел, не двигаясь, смотря на человека и широко улыбаясь. Из груди вырывалось быстро бьющееся сердце, он желал передать всему миру это безудержное чувство счастья, мечтая, чтобы оно больше никогда не заканчивалось.       Краем глаза монстр заметил тарелку на столе. Папайрус нехотя оторвал взгляд от аккуратного человеческого лица и посмотрел на уже давно остывшие спагетти. Цокнув языком, он заставил себя подняться, взять тарелку и поспешно унести ее на кухню; блюдо было негодно для употребления в пищу, поэтому скелет, ни о чем не жалея, ногой открыл шкафчик под раковиной и выбросил замасленные макароны вслед за помидорами и доской. Он помыл за собой тарелку, бережно протер ее полотенцем и поставил у плиты. Она ему еще пригодится. Папайрус обязательно приготовит для человека спагетти, а он их попробует и даст оценку. Скелет был даже готов услышать конструктивную критику, но ему искренне хотелось, чтобы человек распробовал его кулинарный шедевр с первого раза.       Скелет окинул взглядом столешницы и потянулся рукой к Калибри. Аккуратно взяв его на руки, он вышел из кухни, поглаживая его по гладкой голове. Он бы познакомил питомца с человеком, да только последний спал, а камень был совсем некстати. Чтобы Калибри не помешал оздоровительному сну, Папайрус пришел к выводу, что нужно отнести его к себе. Немного ускорившись, он направился в сторону лестницы, стараясь ступать на носки: монстр не хотел тревожить человека. Скелет петлял с половицы на половицу, зная, какая из них скрипит тише, а какая — громче. Достигнув ступенек, он ловко взбежал вверх, дотронулся до ручки двери, надавил на нее и вошел в комнату. Его лицо обдало неприятной сыростью.       Темное помещение резко надавило на его сердце. По всей комнате небрежно валялись вещи, поверхности нещадно запылились, на полу образовались горки из деревянных стружек, и скелет, удивленный, неверящий собственным глазам, судорожно сглотнул ком в горле. От представшей перед ним картины все внутри него перевернулось. Перед глазами пронеслись все те моменты, когда он был тут абсолютно один, забытый и никому не нужный. Черная скверна заполнила комнату, а сдавленная атмосфера тисками сжала череп монстра. Скелет задрожал и сгорбился. Он взглянул на свою руку. Папайрус оттопырил два пальца и медленно поднес их ко рту. Разомкнув зубы, монстр уже хотел было засунуть костяшки в глотку, но отчего-то застыл на месте, растерянно смотря в захламленный пол. Изнутри вырвался сдавленный смешок. — Господи, что же я такое творю?.. — полушепотом спросил он самого себя, взглянув в потолок. Рука рухнула вниз и небрежно повисла. Монстр сжал крепче камень и тяжело выдохнул. — Подождешь меня тут?       Скелет, шагнув вперед, аккуратно положил камень на стол у клавиатуры. Папайрус старался думать о человеке, лишь бы не быть раздавленным четырьмя стенами. Темнота комнаты ослепляла и заселяла в голову злые мысли, но скелет резко выдохнул, выпрямился и уверенно пошел на выход. Он закрыл за собой дверь, механически спустился с лестницы, странно подергиваясь, будто робот, и поймал себя стоящим у дивана на коленях. Папайрус, подперев руками голову, смотрел на разглаженное лицо человека. На черепе расплылась широкая улыбка. Он слегка сощурил глаза и просто наблюдал. Монстр следил за тем, как он дышал. За тем, как вздымалась его грудь под напором воздуха. За тем, как он иногда морщился во сне, видимо, ему снились кошмары. Как бы Папайрус хотел попасть к нему в сон и защитить его от всех страшных существ, спрятав за своим щитом. Спасти от всех невзгод, которые могли хоть как-то ранить его человека, его нового друга. Папайрус склонил голову на бок. Еще около часа назад он сидел в гостиной совсем один. Мысли опарышами проедали ему мозги, и он терял последнее самообладание, но теперь все стало как-то правильно, естественно, так, как и должно было быть. Ему ничего больше не было нужно, ведь он нуждался только в человеке напротив него, который мирно спал под теплым покрывалом. Длинные темные ресницы иногда вздрагивали, когда глаза под веками начинали двигаться слишком быстро. Ноздри размеренно расширялись, когда человеку было тяжело вздыхать. Теперь все под контролем, и Папайрус чувствовал, что так будет всегда. Они всегда будут вместе. Они будут любить друг друга чистой любовью, помогать, играть в игры, готовить, спать… «Человек уже один раз ушел от тебя», — донеслось жужжание откуда-то справа. Папайрус нахмурился и медленно повернул голову в сторону арки. Муха вылетела из кухни и теми же неразборчивыми движениями закружилась в воздухе. Скелету показалось, будто его приблизили к насекомому: он увидел крошечные топорщащиеся волоски на ее уродливом теле и полоски на прозрачном хитине крыльев. «Что мешает ему уйти еще раз?», — задала вопрос муха, подвигав своим хоботком.       Папайрус помотал головой и уставился в пол. Он не знал ответа на этот вопрос. Скелет ничего не мог придумать. Червь сомнения закопошился в его голове. Что мешало человеку снова уйти? Что могло его остановить? Он уже ушел однажды, он оставил Папайруса одного? «Это была случайность, с ним что-то произошло!» — пытался оправдать его поступок скелет, но он и сам в это с трудностью верил. «Все разы, когда человек был с тобой… Ты помнишь?» — шепнула ему на ухо тень. Папайрус испуганно отскочил влево. Он напрягся и схватился руками за череп. Вспомнить… вспомнить, что же там было? «Он всегда был ранен, он всегда приходил к тебе тогда, когда в этом нуждался». — И что?.. — спросил скелет, непонимающе уставившись вперед. Страшная тень материализовалась и раскрыла свой искривленный в злобной ухмылке рот. — Ему нужен не ты, — просмаковала каждое слово она и, скрипуче смеясь, исчезла.       Что-то внутри Папайруса вновь рухнуло. Его будто прибило к земле, и ему захотелось поддаться этой неведомой силе, подчиниться ей и слиться воедино с напольными досками. Человек использовал его, потому что это было удобно. Человек наверняка не хотел быть рядом с ним, он просто издевался. Издевался, как это делали все остальные. Видел в нем полезный инструмент. Пустую оболочку. Гниль. Ничтожество.       Папайрус равнодушно посмотрел на человека. Тот спал, укутавшись в плед, и лицо его выражало замогильное спокойствие. Тело больше не дрожало от холода. Существо постепенно шло на поправку.       Папайрус потянулся руками к человеческой шее; муха шептала ему сделать это.