*****
Когда Мика впервые переступает порог Бюро уже в новом статусе, всё кажется страшным, чужеродным и даже враждебным, будто она залезла в банку с огромными пауками и сама же захлопнула за собой крышку. Новоиспечённый инспектор ощеривается и огрызается даже там, где сама чувствует, что не стоило. Она ошибается с самого начала, а от исполнителей готова шарахаться, как от тех самых пресловутых пауков, протягивающих к ней свои отвратительные пушистые хелицеры. Мика уверена, что ненавидит латентных, а ещё боится их до внутренней паники и презирает от всей души. Она не готова признать за ними права на человечность, а перед глазами от одной только мысли встаёт образ Орио Рикако. Казалось бы, ей никогда не ужиться, не сработаться с исполнителями. Новоиспечённый следователь заранее подозревает их едва ли не во всех смертных грехах, и ни о каком инспекторском доверии и речи быть не может. Но в одном единственном случае Мика делает исключение, не в качестве одолжения или отступления от общего правила, а просто потому что так выходит само. Это кажется ей таким же естественным и неизменным, как не выбирать голокостюм в ливень или вежливо здороваться при встрече со знакомыми. Всех исполнителей инспектор Симоцуки окликает исключительно по фамилии, с трудом подавляя в себе желание брезгливо сморщиться, но слыша знакомый голос, Мика оборачивается почти с улыбкой, смотрит, будто спрашивая одобрения, и никогда не забывает суффикс, почтительно окликая: «Кунидзука-сан».*****
Время бежит, утекая дождевой водой сквозь пальцы и растворяясь в утренних туманах. То, что в начале было защитной реакцией, превращается в привычную окаменевшую маску. Мика чувствует себя самым неудачным инспектором за всё историю Бюро. Её отношения с исполнителями – хуже не придумаешь, а собственный напарник и семпай никогда не берёт её в расчёт. Она будто неуместная обуза во всём этом круговороте, никому не нужна и существует для всех только в списках. В некотором роде, Мика винит в сложившейся ситуации и себя, понимая, что с самого начала вела себя во многом неверно, но иначе она не могла. Сейчас же она чувствует себя загнанной в колесо белкой, отчаянно хочет всё поменять, но выхода нет – всё только идёт по кругу быстрей и быстрей. Инспектор Симоцуки одинока. Одинока везде и во всём. У неё не осталось друзей или подруг и совершенно не с кем поговорить даже о собственной работе. Как бы она ни старалась, даже эта самая работа протекает будто бы мимо неё, хотя трудоголик Мика не хуже своего обожаемого начальством семпая. С ней юному инспектору тоже до абсурдного сложно. Цунемори Акане, вечно спорящая с системой и выстраивающая свои действия всем наперекор, на самом деле, выглядит человеком отзывчивым и доброжелательным, но и здесь Мике не везёт – они расходятся, как противоположности по спектру. Старший следователь с самого начала берёт на себя слишком много, отчего Мика чувствует, будто её макнули головой в собственную некомпетентность. Она ничему не учит и всё время оставляет позади. Это злит. Инспектор Симоцуки убеждает себя, что она одна, и вырабатывает свой собственный метод, полагаясь исключительно на инструкции и отчаянно пытаясь доказать, что неправа бывает даже её «непогрешимая» семпай. Мика замыкается в своём одиночестве, когда всё снова переворачивается с ног на голову: – Может, зайдёте к чаю? Посиделки за чаем постепенно становятся обыденными, и в них Мика чувствует то тепло, которое, казалось, уже навсегда потеряла. За этим теплом ощущается домашний уют, и как-то постепенно, сама того не замечая, она начинает звать Кунидзуку по имени. Яёй-сан учит и наставляет там, где в своё время должна была и не сделала этого Цунемори. Они могут часами сидеть за столом, раз за разом доливая воды в пустеющий чайник, и обсуждать нюансы расследуемого дела. У Мики – острый ум и хороший нюх ищейки, у Яёй – опыт и объективность человека, способного рассматривать ситуацию со всех возможных сторон. Именно в этих ненавязчивых и будто бы ничего не значащих беседах инспектор Симоцуки получает то бесценное и необходимое, чего была лишена с самого начала. Именно здесь она может высказать свои предположения, осознать их ошибочность или правоту, но Яёй-сан, такая мудрая и никогда не навязчивая, всё-таки остаётся лишь исполнителем, и когда Мике действительно оказывается нужен совет, она остаётся один на один со своими страхами. Она пытается расследовать сама, опираясь на весь здравый смысл и чутьё следователя, что находит в себе. Она идёт по лезвию, поступая безукоризненно правильно, единственным в её случае возможным способом, но сама загоняет себя в ловушку. Ступая по иглам и чувствуя сзади сильную мужскую руку, сжимающую горло, идти страшно, а не ошибиться – невозможно. За эту ошибку позже Мика проклянёт себя, обманувшись тем, будто задвинет весь этот год куда-то в глубины собственного подсознания и забудет раз и навсегда, отрекаясь от самой себя. Множество ночей она проплачет в одиночестве, возненавидев собственное недоверие и самостоятельность. Теперь – делиться с Яёй-сан поздно, её уже никогда не поймут и не простят, если она откроется. Если бы только она открылась раньше? Возможно ли, что этих ошибок можно было избежать?..*****
Но никто не в силах остановить поток мироздания. Проходит год, и она сама того не замечая начинает откликаться Гинозе не только и не столько гадостями. Исполнительный Суго никогда не вызывает нареканий, а Хинакава похож для неё на кота в мешке до сих пор, но, в целом, она постепенно осознаёт, что былая ненависть к латентным тает, растворяясь в потоке кровавых будней, через которые они всё равно идут плечом к плечу, одной командой и почти что одной семьёй. Глядя вечерами в окно, Мика с лёгким налётом грусти жалеет, что как-то накричала на Караномори, заставив ту провести извлечение, жалеет, что так грубо обратилась к семпаю, прилетев тогда ей на выручку в ЮВАС. Да она была сердита и раздосадована, да откровенно ожидала от Цунемори большей проницательности, но всё-таки искренне волновалась за свою невозможную напарницу с её вечным «наперекор всему». В один из таких вечеров, выключив свет в отделе, Мика не едет домой. Гулко стучат по коридору маленькие каблучки её любимых чёрных туфель. Звонок в дверь выходит неуверенным – она впервые приходит сюда без приглашения. Но Яёй-сан, появившись на пороге, лишь едва заметно тепло улыбается и, посторонившись, как бы приглашает войти. С маленькой лестницы, ведущей наверх так уютно обставленного жилищного блока, не спеша босиком спускает Караномори, приветливо, изящно и чуточку насмешливо помахивая ей рукой: – Здравствуй-здравствуй, Мика-тян! Сама не зная как, несколько стушевавшись, Мика выдавливает из себя пожелание доброго вчера, и только потом понимает, что назвала аналитика по имени, точно тем же манером, как обычно обращалась к Кунидзуке – «Сион-сан». Караномори смеётся, Яёй-сан слегка улыбается, приобнимая за плечи и увлекая её наверх, туда, где она ни разу ещё не была. Они долго сидят втроём, говоря обо всём на свете кроме работы. Спальня обставлена не тесно, но уютно, и самым уютным местом в ней Мика почему-то видит именно окно, вернее огромный подоконник. За пару часов она привыкает к Сион и полностью перестаёт смущаться, теряет пиджак где-то около того самого окна, и сама не замечает, как оказывается в постели в одной только рубашке расстёгнутой наполовину. Потом всё уходит в невозможное сплетение рук и тел, в ласковый шёпот и следы алой помады на шее, в щекочущие прикосновения горячего дыхания, легкий игривый смех и громкие стоны. После, Сион долго курит, оккупировав так понравившийся Мике подоконник, Яёй-сан ласково перебирает каштановые пряди, а сама Мика понимает, что вряд ли ещё сможет найти кого-то дороже. В Кунидзуке Мика находит всё, чего ей так и не достаёт в жизни. Идел женщины, наставника, человека, которому всегда может довериться и открыться. Именно она раз за разом открывает Мике глаза на людей вокруг, на саму жизнь и даже на собственные чувства, которые без неё Мика никогда не поняла бы. Яёй-сан для неё как старшая сестра и бабушка одновременно, с её мудростью и прозорливостью, бесконечным терпением, строгой собранностью и редкой, но приходящей так вовремя теплотой. Эту ночь Мика тоже запомнит надолго, отпечатав в памяти до каждой улыбки и каждого вдоха. Этой ночью она научилась доверять и доверяться. Так, как сделали это Сион и Яёй, когда впустили её сегодня и открыли ей её саму.