Такая, вот, семья

Рыжий всегда приходит молча. Вот и в этот раз – бесшумно скользнул по короткому коридору на кухню, зыркнул из-под отросшей челки пронзительно голубым, но тут же отдернул взгляд, словно обжегся. Заалел скулами. А что смотреть? Треники на Вадиме домашние, тонкие и мягкие. А стояк такой, что и от двери видать. Раздевается рыжий тоже молча и быстро. Повернувшись к Вадиму спиной, выдергивает брючный ремень, одним движением узких бедер выкручивается из джинсов и белья, стаскивает через голову футболку и прогибается, опираясь локтями о кухонный стол рядом с забытой Вадимом кастрюлькой и пачкой «геркулеса» – они всегда трахаются именно здесь, по-семейному. Странная семья, да? Ну уж какая есть! А на кухне действительно удобнее. И быстрее. Кому это понимать, как не рыжему? Вот он и понимает. Молча. Рыжий знает, когда лучше молчать. Говорит обычно Вадим. Негромко – в соседней комнате спит Алик. Считается, что трехлетку и пушкой не разбудишь, но очень не хочется проверять на собственном опыте – а потом объяснять слишком любознательному шкету, чем это папочка тут занимается посреди ночи и, собственно, с кем. – А Алик сегодня подрался. Сразу с тремя, представляешь? Прихожу – а у него ссадина. Воспиталки – курицы глупые. Чуть не поубивал их там всех, когда увидел, так накрыло. Клятое прошлое. Клятый опыт... Эти встречи нужны обоим – работающему отцу-одиночке некогда ходить даже на быстрые свиданки или посещать заведения «Матушки-крольчихи», а природа своего требует. Рыжий знает, что делать и кто виноват, вот и отрабатывает, да и Алик ему не безразличен, как бы он ни притворялся. Раньше Вадим ревновал, наизнанку выворачивался, из кожи лез, пытаясь доказать, что он куда лучший отец, чем этот, пусть даже и биологический. Потом, когда понял про рыжего слишком много – пожалуй, даже больше, чем рыжий сам про себя понимает – ревновать перестал. А рыжий стал приходить. Словно из благодарности. Молчит теперь, замерев в полной неподвижности и занавесившись челкой. Он всегда за ней прячется. И слушает. Вадим приспускает треники, выпрастывая на волю истомившийся член, и рассказывает, как Алик сегодня за завтраком плевался кашей. По молчаливой договоренности между ними двумя считается, что эти рассказы – своеобразная плата за секс. Который очень нужен Вадиму – и совершенно не нужен рыжему. Во всяком случае, так считается. Но Вадим отлично знает, что там, за рыжей челкой, чуть подрагивающей в такт дыханию. Напряженное бледное лицо, глаза плотно зажмурены, подбородок уперт в стиснутые до побелевших костяшек кулаки, губы закушены чуть ли не до крови. Рыжему тоже надо. Очень. Но просить он не станет, как бы ему ни хотелось – а хочется ему до дрожи, иначе не покрывалась бы мурашками бледная кожа от малейшего прикосновения, не розовели бы предательски плечи (плечи не уши, их не спрятать под волосами), не сбивалось бы легкое, почти неслышное дыхание, когда Вадим в поисках более удобной позы притирается поближе и словно бы случайно задевает боком внутренние поверхности его бедер. Там у рыжего самое чувствительное место, самое трогательное, если провести ладонью, он вообще забудет дышать. Наверное, именно поэтому он так не любит раздвигать ноги. И именно поэтому Вадим никогда не потянется туда рукой. Никогда больше. А сам рыжий никогда не попросит. Он никогда не просит. Ни о чем. Он и сейчас ни о чем не просит, зажмурившись и грызя губы. Только дышит. У него тоже эрекция, Вадим это знает – именно поэтому рыжий все время поворачивается спиной и раздевается так быстро, ему тоже трудно. А голышом и прогнувшись – еще труднее. Впрочем, Вадим не собирается его мучить. Продолжая рассказ о дневных приключениях Алика, спускает треники до колен, пристраивается сзади, с облегченным вздохом, входит сразу и до упора. Хорошо быть киборгом: никаких предварительных ласк и постепенной разработки сфинктера рыжему не нужно, он уже готов. Хорошо быть киборгом. Ох, хорошо-о-о... Рыжий еле слышно прерывисто вздыхает в ответ на первый толчок и чуть подается бедрами навстречу Вадиму – и это крайнее внешнее проявление несдержанности, которое он себе позволяет. Внутри он более откровенен – член Вадима по всей длине от головки до корня стискивают словно горячие железные пальцы, перебирая так щекотно и быстро, что Вадим от неожиданности и острейшего удовольствия чуть не кончает сразу и сбивается с мысли. Имплантаты, чтоб их! Рыжий, словно извиняясь, ослабляет хватку. Он тоже скучал. Хотя, разумеется, не подаст и вида. Вадим входит в ритм, продолжая говорить, предложения становятся короче и отрывистей. Рыжий молчит. Только дышит чуть чаще. Никаких имен. Даже мысленно – чтобы не вырвалось случайно, когда не надо. Просто рыжий. Может, и рыжий молчит поэтому же, чтобы не выстонать ненароком ненужное. Мало ли кого он там себе воображает на месте Вадима? И надо ли Вадиму об этом знать? Вот именно. Лучше молча. Вадим старается растянуть фрикции – ему крайне важно, чтобы рыжий кончил первым, а не догонялся потом самостоятельно в душе или даже подъезде. С него станется! Рыжий же каждый раз пытается перетерпеть. Словно самому себе доказать, что вовсе не за этим пришел. Зажимается. Сдерживается. Крепится до последнего. Старается дышать ровно. Румянец стекает вниз по бледной спине, с острых лопаток к пояснице, веснушки на его фоне кажутся такими же светлыми, как и тонкая паутина шрамов. Вадим осторожно пропускает ладонь под его впалый напряженный живот, поддерживая и притискивая к себе. Осторожность нужна, чтобы случайно не задеть возбужденный член рыжего. Если это произойдет – будет довольно сложно и дальше делать вид, что совершенно не замечаешь его состояния. А это очень важно – делать вид. Для рыжего важно. А Вадим уважает чужих тараканов. Теперь, когда горячая ладонь Вадима осторожно, но уверенно поглаживает низ его живота, рыжему становится куда сложнее сдерживаться. Его дыхание делается сбивчивым, прерывистым и уже далеко не таким бесшумным, как раньше. Вадим повышает голос – чтобы прикрыть это предательское дыхание, порой срывающееся в еле слышные постанывания, сдавленные, но все-таки прорывающиеся сквозь стиснутые зубы – рыжий уже на пределе, он почти не может терпеть. Но все-таки пытается. Как всегда. Если бы рыжий применял имплантаты и здесь, он зажался бы намертво, и у Вадима ничего бы не получилось. Но рыжий играет честно. И именно поэтому постоянно проигрывает – рано или поздно. Вадим слегка изменяет ритм и амплитуду, каждый раз стараясь как можно плотнее пройтись венчиком головки по чувствительному бугорку. Покрутиться на месте, притормозить, помассировать. Рыжего начинает бить дрожь, мелкая и неостановимая. Живот под рукою Вадима каменеет, скрученный спазмом. Вадим осторожно всей ладонью массирует тугой узел – нажимать пальцами тут нельзя ни в коем случае, рыжий в таком состоянии совершенно беззащитен. Только очень осторожно. Только ладонью по кругу. И головкой по бугорку. Снова и снова. Толчок. Помассировать. Ладонью по кругу с нажимом. Второй пошел. Помассировать. Ладонью по кругу и чуть медленнее вверх. Третий. Помассировать. Ладонью по кругу и чуть резче вниз. Рыжий не выдерживает. Короткий судорожный вздох (Вадим еле успевает отдернуть руку), быстрая дрожь волной прокатывается по всему выгнувшемуся в безмолвном крике телу – и рыжий замирает, каменея от смущения. С ним всегда так. Если сейчас провести ладонью по его животу, там будет липко и горячо. Но лучше этого не делать – иначе рыжий вывернется из рук и затравленно метнется в душ. И не выйдет оттуда до утра. А Вадим будет сидеть у окна, курить сигарету за сигаретой и тускло материться, воображая, как тупыми ножницами обстригает одну за другой все выступающие детали у тех уродов, которые вбили в рыжую башку идиотское убеждение в том, что секс это грязь и получать от него удовольствие – стыдно. Во всяком случае – для киборгов. После такого рыжий обычно старается не приходить как можно дольше. А если и приходит – то может сыграть нечестно, применив имплантаты и до самого конца оставаясь ни на что не реагирующей рыжей куклой, холодной и каменной. Со втянутым внутрь всем. Заставляя Вадима в который раз задуматься – а так ли уж на самом деле это хорошо: быть киборгом? Нет уж. Лучше играть по правилам – даже если эти правила написаны и не тобой. Вадим играет по правилам, а потому делает вид, что ничего не заметил. Ускоряет темп (рыжий, отойдя от смущения, подключается, пробегая вдоль ствола имплантатами, словно бусины прокатывая, ощущение своеобразное, заводит мгновенно). Вадим успевает вытащить член вовремя и кончает в ладонь, жмурясь и втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. Он мог бы и не торопиться так – рыжий не человек, и сперма не нанесла бы микрофлоре его кишечника ни малейшего вреда. Но он бы опять закаменел. А смущать его лишний раз Вадиму не хочется. Уходит рыжий точно так же, как и приходил – бесшумно и незаметно. Когда Вадим открывает глаза, кухня уже пуста. Словно и не было никого. Впрочем, почему – словно? Не было и нет. Только спящий в соседней комнате пацан. Только запертая наружная дверь. Изнутри запертая. На щеколду. Так безопаснее – Вадим уважает и своих тараканов, но не настолько, чтобы не поставить четких сторожевых маячков, не позволяющих принимать их за реальность. Таких, как вот эта щеколда, к примеру. Вадим выдыхает, хрипло и удовлетворенно. Вытирает руку заранее приготовленным полотенцем. Встает, вяло потягиваясь и ощущая в теле приятную расслабленность. С усмешкой поддергивает штаны, пряча обвисший член, тоже расслабленный и удовлетворенный. И идет варить ребенку овсянку. Ибо удовольствие удовольствием, а голодный с утра трехлетка – это головная боль на весь день.