Цветы, божества и летучие насекомые определяют многое, не правда ли?

Глава первая: Роза

Кайл совсем еще мелкий, он часто падает, путаясь в собственных ногах, у него еще не выпало ни одного молочного зуба, и он невозможно, страшно рыжий. Воспитатели в детском саду любят его больше других детей, хотя, может, это ему лишь кажется. Он лучше всех разговаривает, но хуже многих ест. Кайлу пять лет и он впервые в жизни влюбляется. Мисси Каллоу, избраннице Кайла, недавно исполнилось семь. Она скручивает черные волосы в тугие косички, шепелявит из-за отсутствия переднего зуба, а самоуверенный Кайл думает, что она — его Меченная. Он бегает за ней на детской площадке, приносит ей свои игрушки и однажды решается сделать себе свою собственную метку, чтобы увековечить свою любовь. Он рисует черным маркером на внешней стороне запястья — там, где видел метку у своего папы — несколько цветочков. Меченная Кайла смеется над ним, называет глупым малышом. Девочки-подружки, облепившие ее плотным кольцом, смеются тоже. Он ревет, размазывая по лицу маркер, и со злости пихает лучшую подружку Мисси — картавую некрасивую Бет. Ему хочется пихнуть ту, которую он назвал своим соулмейтом, которой подарил свое сердце, но не может поднять на нее руку. А Бет не жалко: она на полторы головы выше Кайла, она большая, нескладная и стоит ближе всех, и смеется над ним, прихрюкивая. Поэтому он колотит ее кулаками, как иногда колотит Картмана, ревет, называя и ее, и Мисси, и всех остальных девчонок дурами. — Мисси моя Меченная, — объясняет Кайл маме, — а она надо мной смеялась. И ее тупые подружки тоже. Мама поджимает губы так, что Кайлу становится стыдно, и он багровеет пуще прежнего. Он успел вдоволь нареветься в машине, пока мама отчитывала его за драку, и потом, когда она отмывала его замызганное лицо. Так что теперь, сидя перед мамой на допросе, он чувствует, как горят глаза и ноздри от пережитого за день. — Почему, позволь спросить, ты так решил? Кайл мнется и смотрит в коленки, потому что о таком очень стыдно рассказывать маме, но он знает, что все равно придется. — Она мне нравится. Я сделал себе метку. И ей хотел тоже. Мама молчит очень долго. Помешивает чай в кружке и как-то странно прикрывает лицо рукой. А после вдруг очень мягко и по-доброму зовет Кайла к себе на колени. Она рассказывает ему о том, что такое судьба, Божий умысел. Что метки — это дар, который Господь дал людям, чтобы они смогли найти свою вторую половинку. И что пути Господни неисповедимы: люди не могут предсказать, когда у них появится метка, какой она будет и к какому человеку она приведет. Мама говорит, что Кайлу никогда не нужно беспокоиться об этом, на небесах обо всем уже позаботились за него, и эти события не стоит торопить. Что, если он будет праведным, хорошим человеком, Господь подарит ему метку и сам приведет его к суженой. Она рассказывает ему, как они познакомились с папой. Говорит, что, когда встречаешь своего Меченного, душа раскрывается, а жизнь становится понятной и счастливой. Мама даже, смущаясь, оттягивает ворот халата и демонстрирует сыну маленького дельфина на своей груди. Такого же, как тот, что его отец прячет под наручными часами. Мальчик обещает маме извиниться перед Мисси и уходит спать ошалелым от слез, крепкого сладкого чая и рассказа о Боге. Он долго ворочается, рассматривая пятнышки света в форме звезд от ночника, и тихонечко думает про себя: «Как же это, все-таки, здорово, что в мире есть Бог, который позаботился обо всех людях». * Кайл один из самых умных мальчиков в классе, у него есть сводный младший брат, он прячет рыжину под шапкой, но все еще плохо ест и часто дерется с Картманом. Кайлу девять, когда у его лучшего друга, Стэна Марша, появляется метка. Стэн ловит его по дороге в школу, взбудораженный и счастливый, как под рождество. Кричит: «Ты не поверишь, что случилось, пока я спал!». Он показывает Кайлу руку, перемотанную бинтом ниже локтя, и не говорит, а верещит, и не идет, а подпрыгивает. В их классе метки есть только у двоих ребят: у Бебе Стивенс и у Токена. Это невероятно круто — получить метку раньше остальных, это означает, что ты уже достаточно взрослый для того, чтобы искать своего Меченного. — Было больно? — спрашивает Кайл, выпучив глаза. Он знает, что метки болят, когда появляются, когда вы со своим соулмейтом ссоритесь, да и вообще по любому поводу. Он страшно завидует другу. По-доброму, но сильно и жгуче, как будто наелся острого соуса. — Нет, только чесалось страшно! Я думал, меня покусал кто, проснулся, а там это! Мама говорит, это хороший знак, говорит, связь будет крепкая! Весь день в школе обсуждают только Стэна. Девчонки хихикают, учителя сдержанно поздравляют, а Картман пытается уломать одноклассника развязать бинт и показать, что у него там. — Иди в жопу, Жиртрест, — отзывается Марш, а сам весь сияет от гордости, — Не собираюсь я ее кому попало показывать, я не извращенец. Неделю спустя, когда Кайл зависает у Стэна в гостях, они снова заговаривают об этом. Уже, наверное, в сотый раз. С нижнего этажа слышится смех их родителей, Кайл устало калякает невнятности на полях домашнего задания, а Стэн теребит бинт, громко, с чувством вздыхая. — Дурацкая метка, на самом деле. Кайл переползает к другу на кровать и тупо пялится в его руку, чувствуя легкую неприязнь. Дурацкая? Он еще и жалуется! Если бы у него, Кайла, появилась метка, он бы ни за что не назвал ее дурацкой. — Я думал, будет что-нибудь крутое. А она какая-то… девчачья слишком. — Покажешь? — спрашивает Кайл и проглатывает лишнюю слюну. Он знает, что показывать метку неприлично и неправильно, что мама называет это грехом. Но еще он знает, что Стэн — его лучший друг. Они делятся друг с другом абсолютно всем. Стэн тоже это знает, поэтому молчит, хотя и пялится, поджав губы и выпучив глаза. — Только мне, ну. Я никому не скажу, честное слово. Стэн ковыряет пальцем край бинта, пыхтит, но потом все-таки стягивает его, приговаривая: «Только чтобы никому, понял?». На руке Марша, сразу под локтем, со внутренней стороны, небольшая роза темно-коричневого цвета, похожая то ли на татуировку, то ли на родимое пятно. Кайл думает, что он и вправду ожидал большего, но все равно смотрит завороженно. — И правда девчачья… — говорит он почти шепотом, и сам не замечает, как тянется к метке рукой. Кайл успевает лишь слегка мазнуть по розе пальцами, как Стэн внезапно коротко и резко орет, вскакивая с кровати. — Ай-й-ч, твою мать! Идиот! — шипит он, прыгая на одной ноге и баюкая руку. Он успевает кое-как намотать бинт на место, а потом, запыхавшись, врет прибежавшей на крик маме, что ударился ногой о тумбочку. Кайл пугается, бледнеет и трясется. И думает, что, может, не такой уж это и дар. Что это за дар, из-за которого он теперь не может лучшего друга за руку схватить? А если Стэн найдет свою Меченную? Они тогда перестанут быть лучшими друзьями? Впервые в жизни Брофловски испытывает к меткам неприязнь, но от чего-то начинает ждать появления своей собственной еще сильнее. * Кайл тонкий, как шпала, невысокий, с острыми ключицами, горбинкой на носу и прыщавым лбом. Ему четырнадцать, и почти у всех в его классе есть метки. У Кайла же есть дневник с одними пятерками, лучший друг спортсмен и целых три раритетных олдскульных порнофильма, найденных в папином шкафу. На этом поводы для гордости у него заканчиваются. Он уже достаточно взрослый, чтобы не верить во всю эту чушь про дар богов и неизбежность судьбы. Он прекрасно видит, как собачатся родители, как глотают обезболивающие пачками, чтобы не хвататься за метку каждый раз, когда посылают друг друга. Он постепенно приходит к выводу, что вся эта муть с метками и соулмейтами — хрень собачья, и что не надо ему такого счастья. Свои мысли он, однако, благоразумно держит при себе. В отличие от какого-нибудь Картмана, который топит за «чистоту» и свободу выбора направо и налево. То ли из-за того, что у него «пустая» мать, то ли чтобы самому не быть в своих глазах ущербным. Стэн во всем всегда первый, так уж повелось. Он первым приходит к финишу, первым сдает контрольную, у него у первого из компании случается утренний стояк. Кайл злился на это только поначалу, по дурости. В то время, когда еще не умел ездить на велосипеде. Сейчас, устроившись в тени друга со всем комфортом, пустив возле него корни, он чувствует себя прекрасно. В конце концов, маячить на пьедесталах никогда не было в его вкусе. Он может сравнить это с тем, что ощущает распорядитель сцены, которому доступно все самое интересное: закулисные тайны, актерские хитрости и все то, о чем обычные зрители могут только догадываться. А пока актеры потеют на сцене, он может наблюдать за всем со стороны, не напрягаясь, но находясь в непосредственной близости от разворачивающегося спектакля. Стэн и Кайл лучшие друзья и нуждаются они друг в друге одинаково. Кайл знает, что Стэн совсем не такой уверенный в себе, каким кажется. Знает, как много времени он уделяет борьбе с прыщами, чтобы выглядеть презентабельно, и что для каждого футбольного матча у него припасена пара-тройка счастливых амулетов — настолько он боится проиграть. Кайл видел его плачущим, больным, храпящим во сне и задыхающимся от тупых шуток в интернете. Он видел Стэнову метку, в конце концов. Идиллия, дружеская, но все равно какая-то до неприличия интимная, рушится под конец седьмого класса школы, когда Стэнли Марш находит свою Меченную. Кайл потеет и пыхтит, пытаясь отдышаться после нескольких корявых подтягиваний, со скрипом тянущих на тройбан, даром что пар из ушей не валит. Стэн, занявший турник после него, вслух отсчитывает уже второй десяток, изображая из себя если не Терминатора, то уж Брюса Ли — однозначно. Тренер гаркает на Твика за какой-то поломанный инвентарь. В другом конце зала девчонки играют в волейбол, издавая поистине прекрасные звуки — музыку для мальчишеских ушей. Брофловски как раз посылает Картмана, решившего залупнуться на недостаток его силы, как внезапно Марш крякает, как кирпичом ударенный, и валится с турника, ссаживая коленки о лакированное дерево. Кайл, прерванный на полуслове, даже удивиться толком не успевает, потому что со стороны девчонок вдруг слышится стон, громкий и болезненный, совершенно не волейбольный и уж точно не сексуальный. Когда Кайл оборачивается, а тренер уже бежит к девочкам, позабыв и про Твика, и про инвентарь, и про повалившегося Стэна, рыжий видит Венди Тестабургер, лежащую на боку, словно у нее внезапно отказали ноги. Девочка плачет, по-женски очаровательно, вызывая у Кайла парадоксальную смесь брезгливости с восхищением. От таких контрастов он решает, на всякий случай, смутиться. «Жжется» — объясняет Венди между всхлипами тренеру, благоразумно прикрывая ляжку в том месте, которое не скрыто короткими шортами. Ее утаскивают оперативно, без промедлений и лишних дифирамбов, под единогласное причитание девчонок и свист пацанов. Все давно привыкли к подобным инцидентам — старшие классы, такой уж возраст. И месяца не проходит, чтобы у кого-нибудь в школе не проявилась в самый неприятный момент метка. Кайл вздыхает, провожая причитающе-галдящую процессию из девчонок взглядом, и возвращается под турники, плюхаясь на скамью. Он взбешен тем, что очередной одноклассник заполучил свой личный «дар Господень». Потому что, ну, больная тема, куда деваться. Он замечает, с каким ужасом вылупил на него глаза сидящий ровно там, где приземлился, Стэн только несколько секунд спустя. Тот многозначительно держится за предплечье там, где под толстовкой у него спрятана маленькая темно-коричневая роза. Он бледный и потный, как привидение увидел, а еще какой-то очень растерянный. — Оооо! — громко и мерзко воет в восхищении Картман, хлопая в ладоши, — Ущипните меня, кто-нибудь! Клянусь своими подштанниками, мы с вами стали свидетелями исторического момента! Наш милый спортсмен нашел свою Меченную подружку! Стэн встает, пошатываясь, и посылает Жиртреста матом, а Кайл ни слова выронить не может. Клайд улюлюкает, Токен, для приличия, тоже просит Эрика заткнуться, мол, ничего не известно еще. А тот не затыкается, но тон меняет на более агрессивный. — Ну вы чё, мужики, не тупите! Чернявый с пеленок же за Тестабургерной юбкой бегает. Дождался-таки своей принцессы? Это же, право, брак, заключенный на небесах! Связью своей ебучей тоже нам всем в рожи тыкать будешь, а, мистер «я-круче-всех»? Картман, видимо, окончательно охуев, пихает все еще дурного и пучеглазого Стэна в грудь. Со всей своей Картмановской силы, так, словно он действительно, по-настоящему зол. Кайл хочет вмешаться, но он задницей чувствует, будто потяжелел на сотню фунтов, и сдвинуться с места сейчас будет просто нереально. Его голова пухнет от мыслей, малодушных, эгоистичных и злых. Он думает, что у него-то может быть и достаточно причин сходить сейчас с ума и стекать подмышками в штаны, но не понимает, почему развернувшаяся ситуация вдруг так задела Жиртреста. Может, и правда показалось? Может, не болит у Марша ничего? Может, совпадение? Херня. Он знает, что Стэн нашел своего человека. Он, может быть, всегда чувствовал, что это будет Венди, они же лучшие друзья, он всегда знает такие вещи. Лучшие друзья. Надолго ли? Кайл не был готов к тому, что все произойдет настолько быстро. Хотя можно было бы и предположить. У Стэна ведь всегда все так, да? Лучше всех, быстрее всех. Правильный соулмейт, правильная жизнь. Какое место теперь в ней останется для Кайла? Когда у Стэна «раскроется душа, и все станет понятным и счастливым». Как в сказке про прекрасных принца и принцессу, так, что ли? Тфу, блять. Кайл краснеет, пухнет и сжимает скамейку пальцами. Стэн встряхивает головой, берет себя в руки и бьет Картмана кулаком в отточенном спортивном движении. Не больно, не до крови, может, даже синяка не останется. Тот все равно ахает, как оскорбленная девица и хватается за лицо. Токен с Клайдом, наконец, подрываются и разводят этих двоих в разные стороны. Но Картман не был бы Картманом, если бы не оставил последнее слово за собой. Он скидывает с себя руки Клайда и идет к Стэну, топая всем своим весом так, что зал громыхает. Кайл думает, что он, наконец, врежет Маршу по-человечески. Он в кой-то веки болеет за Жиртреста, потому что ему кажется, что тот отстаивает честь всех «пустых» на свете. Но Картман делает то, что даже в самой грязной драке считается бесчестным — хватается за Стэново предплечье и сжимает сильные пальцы на метке так, что его одноклассника скручивает, он воет помирающей коровой, падает на колени и задыхается, а Жиртрест держит, пока его не отцепляют силой. — Беги к своей суженой — пусть залижет, где болит. Глядишь, там же в штаны и спустишь, рыцарь хренов. Картман уходит, отряхивая руку, словно только что трогал прокаженного. Его приговаривают к двум неделям занятий после уроков, но он продолжает издеваться над Стэном каждый раз, когда выдается такая возможность. Затыкается он лишь спустя месяц, причем капитально. Жиртрест больше ни слова не роняет на тему меток, зато становится каким-то непривычно угрюмым и отстраненным. Кайл думает, что это из-за экзаменов, но однажды замечает, стоя напротив него в раздевалке, что его крупная лодыжка тщательно замотана специальным обезболивающим бинтом. И спутать это невозможно ни с чем. В этот момент Брофловски отчетливо чувствует, как единственная тоненькая связь взаимопонимания с Жиртрестом рвется, и почему-то от этого ему как никогда гадко и грустно. Кайл чудесным образом умудряется проглотить свою злость на лучшего друга, потому что знает, что тот ни в чем не виноват. Кайл пытается радоваться за него и не быть эгоистичным подонком, ведь так будет правильно. Стэн подходит к Венди на следующий день после инцидента в спортивном зале. Отводит ее в сторону, краснеет, сжимает губы, вытягивается по струнке и отчеканивает заранее заготовленный текст о своих подозрениях. Говорит, мол, там-то заболело, тогда-то отпустило. Наша сторона выкидывает белый флаг, отказывается жить в сомнениях, требует проверки документов и готова к переговорам. Кайл слышит этот разговор только потому, что Стэнли сам попросил его побыть рядом и поддержать в случае чего. Кайл хороший друг, он поддерживает. Что не мешает ему зловредно смеяться над официальным тоном Марша, который так трясется и потеет, что Брофловски за версту чувствует. Венди, будучи приличной, ответственной, замечательной комсомолкой, спортсменкой, красавицей — Кайл наслушался об этом еще тогда, как всей этой хрени со связью и в планах не было — подхватывает официоз предложения и выдвигает свои требования. Показ состоится, но по всем правилам: сначала родителям, потом психологу, потом уже смотрины. С понятыми, свидетелями, протоколом и всей лабудой, разумеется. «Они же не животные.» Комиссию из родителей с обеих сторон, бабушки, двоюродной тетки, личного адвоката со стороны невесты и школьного психолога в качестве незаинтересованного свидетеля собирают неделю спустя. На большое собрание Кайла, разумеется, не зовут. Но после он трижды слышит подробный пересказ событий, так что в праве считать себя свидетелем всего этого цирка. Стэна осматривали первым. Он, по собственному заявлению, держался бравым солдатом, пока его руку крутили, подсвечивали фонариком и подробно описывали. Венди тряслась, краснела и вздыхала, как полагается невинной деве, но на предложение родителей «повременить и передумать» отказалась. Юбку задирала с видом женщины, приготовившейся к бою. Метки сравнили и задокументировали (благо, нотариуса для заверения не позвали): две розы, одинаковые с точностью до миллиметра, правильные, не опухшие, не поплывшие, проверенные врачами. Мать Венди даже всплакнула для приличия, нарушив официоз мероприятия. Рассказала, что роза — символ большой любви, достатка и благополучия. Стороны разошлись по кабинетам для совещания: что делать, когда женить, куда приданное. Родители Венди, не будь дураками, составили целый список требований — зря, что ли, адвоката тащили. На носу экзамены, так что любые контакты исключить. Далее знакомство, сначала семьями, после, если хорошо пойдет, прогулки в строго отведенных для этого местах. Друг друга — не трогать. Метки — не оголять. Не прелюбодействуй. За ручку не держись. В глаза дольше трех секунд не смотри. На том и порешили. Мистер Маки пообещал глаз с молодых не сводить и докладывать о любых попытках выйти за дозволенные рамки. Разошлись, пожав руки и назначив следующую встречу на окончание экзаменов. Стэна после этих волнительных событий колбасит нещадно, хотя скрывает он это довольно тщательно. Ото всех, кроме Кайла, разумеется. Лучшие друзья же, етить. Кайл сжимает зубы, но слушает, поддерживает, советует, а у самого желудок наизнанку и голова трещит от бесконечных, зацикленных в круг, как у сломанной пластинки, переживаний друга. Ему херово от того, что Стэну абсолютно плевать на его самочувствие. Впрочем, Стэну плевать на все, даже на экзамены, так что Кайл тащит их обоих. Еще хуже ему смотреть, как за Марша и Тестабургер все порешали. Судьба дала метки, родители доделали все остальное. Кайл почти уверен, что на первое свидание Стэна будут собирать, как на войну, и в бинокль за этими двумя подглядывать. Но хуже всего то, что лучшего друга такой расклад, похоже, совершенно устраивает. Кайл проживает день за днем под заунывный треп Стэна о своей возлюбленной и решает для себя, наконец, что метку он себе не хочет. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Пусть катится в жопу судьба, Божий умысел и прочая дребедень, которая будет пытаться за него что-то решить. Кайл сам по себе. Он сам найдет себе человека, а если не найдет, то и хрен с ним. Лучше никак, чем как у этих голубков, которые толком не общались еще друг с другом наедине, а уже свадебные костюмы подбирают. Когда экзамены заканчиваются, у Стэна, наконец, случается Венди. Под присмотром родителей, с прослушкой в карманах и подглядкой из кустов, но он наконец дорывается до своей суженой-ряженой. По началу он пытается не бросать Кайла в одиночестве слишком уж надолго, но для Брофловски удовольствия от общения с вечно улетевшим в облака, или куда там улетают конченные влюбленыши, никакого. Так что он сам отстраняется, находит причины остаться дома и вскоре перестает видеть лучшего друга вовсе. Остаток лета он зависает исключительно с Кенни. Это ни в какое сравнение не идет с тем, к чему он привык в летние месяцы, но у Маккормика есть один неоспоримый плюс — отсутствие метки, которым он гордится.   * Принято считать, что подросткам по жизни приходится хуже всех. Что в юном возрасте жизнь непонятна, волнительна, а за каждым поворотом скрываются опасные соблазны и скользкие дорожки, ведущие если не к самой настоящей погибели, то, как минимум, на дно общества. Пубертат — это временное психическое расстройство. Кайл и представить себе не может, какой дебил мог выдумать такую ахинею. Он всю жизнь проводит в окружении взрослых, которые, кажется, идут по жизни с завязанными глазами, наступая то на одни грабли, то на другие. Все кругом разводятся, сходятся, делят детей, влюбляются в начальников, прогорают на кредитах, бегают по психотерапевтам, меняют пол и год за годом занимаются работой, которую терпеть не могут. И эти люди будут лечить его о том, что он запутался и потерял свой путь? Трижды «ха». Однако Кайл, семнадцатилетний, злой в меру возраста, но далеко не самый неприятный подросток, не считает себя умнее других, не игнорирует советы родителей и наставления общества. Он просто наблюдает и делает выводы. Чего и всем, собственно, советует. Жанетт — и кому в голову придет назвать ребенка таким дебильным именем? — собирает ложечкой остатки пены с капучино и отставляет кружку. — Дерьмовый тут кофе, согласен? Это, наверное, десятая по счету фраза, которую он слышит от девушки, но она уже его бесит. Конечно, классно, потащила меня в дорогущую кофейню, набрала себе всего, чтобы я расплачивался, а теперь кофе критикует. И ведь если я допью за ней — буду выглядеть конченным жмотом. Зачем каждый раз так сложно делать? Нельзя по-нормальному, как все люди, что ли? — Видал и получше, да, — отвечает он с вежливой улыбкой, теребя под столом кромку свитера. — Ты же место выбирала. Я думал, тебе здесь нравится. — Ну, тут приличней, чем в остальном городе, хотя все равно не то. Я просто очень люблю кофе, знаешь. У всех же есть свои личные страсти. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Я сама варю отличный кофе. Кайл скрипит зубами, потому что от сладкого кокетства Жанетт по ним словно растекается сахарный сироп. А чего он ожидал от человека с таким именем, собственно? В ее анкете в графе «о себе» было, по мимо прочего, слово «неглупая». Написать такое могла только конченная дура. «Я знаю, что ничего не знаю» — первое правило, которое выучивает мало-мальски соображающий человек. Кайл наивно полагал, что сможет абстрагироваться от «неглупости» собеседницы, но сейчас, сидя напротив обворожительной брюнетки, он еле держится от того чтобы спросить вслух: «И о чем я, блять, думал?». Ах, да. Эти ноги. Всем ногам ноги. Жанетт и правда довольно симпатичная. Не такая восхитительная, как на фото — современная мода на фильтры сказывается — но вполне милая. Он всматривается в ровные миндалевидные ногти без лака, оценивает фигуру под складками свободной блузки, крупные глаза, аккуратный нос и копну волос, зачесанных в косой пробор. Кайл в пол уха слушает чужой треп, нехотя признавая, что внешность собеседницы — единственная интересная для него сторона ее личности. Сам Брофловски завышенным самомнением не страдает, дает себе честные, на его взгляд, шесть из десяти, но сам почему-то не может перестать подмечать мелкие огрехи во внешности в целом очень симпатичной собеседницы. Заусенец на безымянном левой руки. Смазанный отпечаток туши на веке. Плохо прокрашенные корни волос и глуповатая привычка поджимать губы. Все это, почему-то, лезет в глаза и мешает спокойно наслаждаться обществом Жанетт, хотя обычно Кайл в таких вопросах совершенно не привередлив. — Так почему ты, говоришь, в «соулфри» подалась? — спрашивает он невпопад, выплыв из собственных размышлений, и, кажется, прерывает девушку на середине рассказа. Что-то про ее семью и про Италию. Скукотища. Жанетт поджимает губы в своей дурацкой манере, но все же отвечает. — Потому же, почему и ты, разве не очевидно? — Она делает паузу, меняя ноги под столом местами, и явно смущается. — Не дождалась метки, решила пуститься в свободные поиски. Кайл разочаровывается ответом, потому что тот совершенно нормальный, правильный. Такой же, как у него, она права. Он малодушно надеялся, что Жаннет сморозит какую-нибудь чушь, и у него появится приличный повод считать свидание проваленным. Теперь же, когда шансов на то, что девушка окажется какой-нибудь неадекватной шлюхой, не остается, ему приходится признать, что он, видимо, просто не создан для случайных знакомств по сети. Он во второй раз пытается ввернуть себя хотя бы в легкую интрижку, но утыкается в полную безнадегу. Заставить себя испытывать к кому-либо симпатию — проблема. К глуповатой, хоть и симпатичной, незнакомой девушке — тем более. И заусенцы тут не при чем. Просто не умеет он, как это принято у альфа-самцов, быть обаятельным с первой встречной ради каких-то смутных перспектив. Кайл падает духом, но остается максимально общительным и приветливым, насколько это возможно в такой ситуации. Он оплачивает счет, ведет Жанетт гулять по парку и, приличия ради, сухо рассказывает о себе, когда девушке надоедает трындеть. Они расходятся, предварительно добавив друг друга в друзья на фейсбуке, и обещают оставаться на связи, чтобы завтра же забыть про все это, как про страшный сон. Брофловски чувствует неладное уже на подходе к дому. Машина отца вкривь и вкось ткнулась в стоянку, хотя ему по долгу службы еще несколько часов следовало оставаться на работе. — Эй, мам! Случилось чего? Ответом ему служат счастливые возгласы отца откуда-то из гостиной. Мама выбегает к нему взъерошенная, с перекошенным фартуком и горящими щеками. — Дорогой, у Айка появилась метка! Кайла обнимают отточенным захватом за шею, и он тонет в маминой мягкой груди и душном аромате духов. Класс. Приплыли. Парня утаскивают на кухню, где в срочном порядке накрывается импровизированный праздничный стол. Он не решается свалить в комнату просто потому, что сегодня у него нет сил перечить родителям. — Ну наконец-то, я уж думала, не доживу! — причитает мама, разливая себе и отцу припрятанное на случай апокалипсиса винишко. Кайл и сам с удовольствием бы накатил чего-нибудь покрепче. День выдался таким гадким — специально не выдумаешь. Ты можешь быть самым-самым, молодцом и умником, отличником и красавцем, но единственное, о чем беспокоятся твои предки, это что у тебя на жопе не выскочила тупая родинка. Кайл настолько потерялся со всем этим праздником жизни, что только сейчас замечает: наушники, брошенные висеть на шее, все еще тихонько надрываются Авантазией. Он не решается их убрать. Сам не знает, почему. Он пытается давить лыбу, но получается хреново, и через пару минут отец начинает ссать в уши своей любимой темой. — Кайл, дорогой, ты главное не расстраивайся. Мне посоветовали прекрасного психотерапевта, она специализируется на таких, как ты, она поможет. — Пап, отсутствие метки — это нормально, это не болезнь, а значит это не лечится. Хватит уже. Мне и так нормально. Кайл говорит ровно, мягко, без запинки, как с умалишенным, потому что повторяет этот отскакивающий от зубов текст не в первый раз. Чтобы занять руки хоть чем-нибудь ковыряет вилкой бифштекс, который совершенно точно не собирается есть — в горло как будто пробку запихали. Мама вскидывает руки и охает оскорбленно, будто кто-то выматерился за обеденным столом. — Молодой человек, мы с тобой это уже проходили! Еще раз услышу подобное, я… я… Шейла краснеет и запинается в попытке придумать угрозу для сына, но в итоге только несильно хлопает напряженной ладонью по столу. — Ненормально это, кто бы там что не говорил! А ко врачу мы тебя уже записали, нельзя такие вещи пускать на самотек. Так что выкинь все это из головы и ешь, порадуйся хоть немного за брата, а завтра поговорим. Налей ему лимонада, дорогой. Кайл сжимает кулаки, чувствуя, как горло продолжает распирать, как его мутит и как ему срочно нужно на кого-нибудь поорать. Он бы порадовался за брата, честно, но тот ведь смотрит понимающе и сочувственно, аж стыдно становится. Мальчишке, похоже, тоже не уперся никуда весь этот праздник. Парню двенадцать лет, а мозгов у него больше, чем у обоих родителей вместе взятых. Рыжая голова гудит, пухнет и трясется, пока Кайл честно считает до десяти, в лучших традициях брошюрок по самоконтролю. Он дышит, как в последний раз, смотрит в скатерть и явственно понимает, что все равно сорвется. Мосты сожжены, мой король, орудия наготове. — Прости, мам, — Брофловски поднимается, вытягиваясь, как на докладе старшему по званию, благо, руку к виску не приставляет. — Мне очень жаль, что я разочаровал тебя и получился таким вот ущербным. Но, может, для разнообразия я сам буду решать, что для меня нормально, а что нет? «Пустые» были всегда, и так уж вышло, что один из них — твой сын. Не будь дурой и прими это уже, наконец. На секунду в кухне становится тихо, как в космосе. Шейла смотрит на мужа выпученными глазами — ты тоже это видишь? — а после гремит стулом и вскакивает в попытке обозначить свой авторитет. Ее выдают с потрохами дрожащие губы и румяное лицо оскорбленной девицы. Кайл обычно не позволяет себе такой агрессии по отношению к родителям, но сегодня, право, особенный день. — Ты как с матерью разговариваешь? Я же за тебя беспокоюсь, дурень! Не может человек жить один, нельзя без своей половинки! Бравада пропадает также стремительно, как появилась. Воспаление эмоций в горле спадает резко и внезапно, давая Кайлу возможность спокойно дышать. Ему становится стыдно, что он начал этот разговор. Голова, которая секунду назад готова была взорваться, устало думает: «такого конченного лузера, как я, конечно, еще поискать». Даже повздорить с мамкой не может нормально. А ведь сейчас, казалось бы, самый возраст. Кайл отвечает на тон тише, грустно и зло. — Половинки у жопы, мам. Он смотрит на отца, который как воды в рот набрал, потом на брата, тихого и зашуганного. — Прости, Айк, что я тебе опять всю малину обосрал. С праздником. Уже потом, лежа на своей кровати прямо так, в уличной одежде, он слушает доносящиеся снизу причитания отца и повизгивания матери, думая, что его собственный характер с каждым месяцем все быстрее катится в какую-то жуткую задницу. Скачки настроения, неуравновешенность и какие-то абсолютно сучьи замашки проявляются в нем все чаще. Но хуже всего то, что ему это, по большому счету, нравится. Стыдное и клишированное подростковое желание побыть в глазах окружающих мразью и подонком делает его похожим на ребенка, раскидавшего по комнате собственные игрушки. И он малодушно наслаждается тем, какой он, все-таки, отвратительный человек.