Цветы, божества и летучие насекомые определяют многое, не правда ли?

Глава четвертая: Всё

Вывалиться из комнатки в коридор страшно, как если бы они и правда выбирались из подземного бункера в мир, полный мутировавших тварей и отравленного воздуха. Кайл замирает, глядя на школьный коридор, привычный до ужаса, такой же, как всегда, словно не может вспомнить, как он здесь оказался. Ему кажется, что он просидел в комнатке со швабрами и грязными плафонами под потолком не меньше пары дней, настолько ему странно ощущать себя в большом коридорном пространстве. Пока Картман идет возвращать ключи на место, рыжий заглядывает в сортир, тот самый, в котором Стэн каждый раз списывает у него домашку, ныкаясь от преподавателей. Кайлу страшно посмотреть на себя в зеркало, потому что ему чудится, что он увидит там кого-то другого. Кого-то, у кого на лице будет написано, чем он занимался последние полчаса. Вопреки его опасениям, все не так плохо. Из зеркала на него смотрит все то же еврейское лицо. Он растрепанный и помятый, пыльный и слегка осоловелый, но бывало и хуже. Он вертится туда-сюда в неверии — не может же быть, чтобы все то, что, казалось, перевернуло его с ног на голову, никак не сказалось на его внешности. Да нет. Обычный Кайл Брофловски. Простой школьник, каких миллионы. Рыжий то ли разочаровывается, то ли успокаивается и лезет умыть лицо. Когда он заканчивает, Картман уже стоит в двери, наблюдая. Кайл невольно читает фразу, написанную маркером на кафеле возле раковины, которая была здесь, еще когда они только перешли в старшую школу. «Когда-нибудь всё кончится, тогда и поймете, как было хорошо, и пожалеете, что не были здесь, когда было нужно!» Эта бестолковая надпись, криво выведенная каким-то школьником черт его знает сколько лет назад, всегда угнетала Кайла до безумия. Наверное, ее автор задумывал ее как мотивирующую, подталкивающую к великим свершениям, но получилось по-идиотски. Всё — это что? Школа? Жизнь? «Всё — это всё» — подсказывает ему сознание, и он поспешно отворачивается от раковины, чтобы не впасть в уныние. Кайл звонит матери, когда они уже стоят у Картмановской машины, упрятанной в угол парковки. Под ногами хрустит свежевыпавший снег. Из школы то и дело вываливаются жаркие, смеющиеся и уставшие ученики. Брофловски врет матери о том, что собрался ночевать у Стэна. Она с легким недовольством верещит что-то про девушек, и про то, что в этом возрасте ему следует быть очень аккуратным, и что он должен помнить про приличия и про все остальное праведное. — Она звучала так, как будто вообще мне не поверила, — признается Кайл, садясь в машину. — Может, попросить Стэна меня прикрыть? А то она меня на все праздники дома запрет. — Ну, попроси. А ему ты что собираешься наврать? — спрашивает Картман, глядя выжидающе. Рыжий молчит, поджимает губы и не отвечает ничего. Просто ищет телефон Марша в контактах и слушает долгие гудки в трубке. — Алло, Кайл! Ты где? Кенни сказал, что ты приехал, но мы тебя так и не увидели, так что я решил, что он бредит! Стэн кричит в трубку, а на заднем плане разговоры десятка голосов и музыка. — Он не бредит, я просто так и не дошел до зала, — отвечает Кайл так честно, как может, но тут же продолжает дальше, чтобы у Стэна не было возможности позадавать уточняющих вопросов. — У меня к тебе просьба. Выручишь? — Какие вопросы, друг! — Если будет звонить моя мать, скажи ей, что я остался у тебя на ночь. Окей? Стэн, судя по звукам, что-то кричит в сторону и отходит в более тихое место. — Да, конечно, без проблем, — говорит он в трубку уже без крика, по-человечески. — Только что за фигня у тебя там творится? Куда ты намылился посреди ночи? Мы же все здесь. — Это не телефонный разговор. Я тебе как-нибудь потом расскажу, лады? Просто пообещай, что прикроешь. — Пообещаю, если ты дашь мне честное скаутское, что не собрался валить из города или еще какую опасную для жизни херню творить. Мне никакой радости не будет, если я тебя где-нибудь зарежут, а я буду виноват, что твое бренное тело сразу не откопали. — Торжественно клянусь, что замышляю только шалость, — говорит Кайл, посмеиваясь, и косится на Картмана, уронившего руки на руль. — После таких слов всегда происходит что-то нехорошее. Надеюсь, битву за Хогвартс я не пропущу. Ладно, удачи тебе с твоей фигней, а меня тут зовут. — Нокс! — объявляет рыжий вместо прощания и вешает трубку. — Ты правда собираешься ему рассказать? — спрашивает Картман с какой-то звериной серьезностью, как только Кайл убирает телефон в карман брюк. — А что еще делать… Не до бесконечности же по углам шароебиться. Эрик улыбается почти незаметно, одними глазами, и заводит мотор. Кайла встряхивает и переклинивает. Он кричит так резко и внезапно, как будто увидел тикающую бомбу: — Стой! Картман вздрагивает всем телом и на всякий случай поднимает руки в воздух. — Чего орешь, блять? Где пожар? — Как мы поедем-то, ты же бухой, — говорит Кайл тоскливо, испытывая угрызения совести и за то, что не подумал об этом раньше, и что вот так внезапно решил об этом вспомнить. — Ох, ебать меня… — выдыхает Картман, уронив голову. — Нахера ты так пугаешь-то, дурень? — Ну прости. Но ведь правда же. — Я нормальный. Это ты весишь, как второклассница, и уносит тебя как её же. Тут ехать-то всего ничего. — Я не второклассница, — обиженно бубнит Кайл, — я просто не хочу уебаться в столб и помереть, когда еще толком ничего не началось. — Что не началось? — уточняет Картман и кривит рот в улыбке. — Ну, знаешь. Это как лимузин с молодоженами, который взрывается, только отъехав от церкви. Только еще раньше. И даже не лимузин. Картман выразительно поднимает брови. И молчит тоже выразительно. — Да че ты вылупился? Было же такое, вроде, в каком-то фильме! — оправдывается Кайл и почему-то вдруг передумывает стоять на стороне добра. Он деловито оборачивает себя ремнем безопасности и садится ровно, как для портрета: вези меня, лошадка. — Ладно. Поебать. Если ты один без меня помрешь — тоже никакой радости. — Я не уебусь. Мы не уебемся, — говорит Картман как-то тепло и добро. И добавляет, трогаясь с места: — Можешь мне поверить. Кайл верит. Верит, потому что затылок приятно греется, и ноги с мороза тоже греются под печкой, и вообще все как-то вдруг становится хорошо. Не подозрительно-прекрасно, не супер-охуенно, а просто хорошо. «Когда-нибудь все закончится? — спрашивает Кайл про себя воображаемого школьника-предшественника, исписавшего ни в чем неповинный сортир своими изречениями. — Может, ты и прав. Только я уже здесь. Я здесь, и даже если завтра все поменяется, я ни о чем не пожалею. Так что подавись, гений.» Кайл смотрит на проезжающие в окне дома и обещает себе, что обязательно замажет эту дерьмовую надпись, когда снова начнутся занятия. Может, даже напишет на ее месте что-нибудь свое. «Я — огонь. И он на меня прилетел» — вспоминает рыжий и начинает вдруг тихонько ржать. — Чего? — Спрашивает Картман и смотрит то на него, то на дорогу. — Эрик Картман у нас, оказывается, поэт! — Отвечает Кайл сквозь смех и отчетливо чувствует, как глубоко он вляпался. Встал двумя ногами в болото, и его затягивает. Пока он общается с несуществующими сортирными мародерами и ржет непонятно над чем, как припадочный. Его утаскивает в какую-то новую плоскость, куда-то, где будет все по-другому. Может, лучше, может, наоборот. Он понятия не имеет, как там будет, во что все превратится и чем оно кончится. Но ему нормально, но он и не против. Пущай тащит. Как-нибудь проживем. Молодые же. — Ты головой ударился? — аккуратно уточняет Картман. — Похоже на то. Кайл кладет руку на голову, упираясь локтем в дверь, и трогает затылок пальцами, совсем чуть-чуть, проверяя, на месте ли он. Он на месте. И нога Картмана тоже. Вон, держит педаль, живехонькая. У Стотча с Маккормиком тоже все хорошо с ребрами. И У Стэна, последнего островка гетеросексуальности компании, роза на руке поживает отлично. Они еще полгода проведут в Южном Парке, Колорадо, учась в одной школе, закидывая друг друга бумажками на занятиях и обливая содовой в коридоре. Будут ссориться и мириться. Может, пострадают немного, ради приличия, над чем-нибудь очень незначительным. Они будут проваливать контрольные и получать нагоняи от учителей. Кайл продолжит ссориться с матерью, Кенни продолжит получать тумаки от отца. У них всё будет хорошо. Потом придет время заканчивать школу. Кто-то разъедется, кто-то останется. Может, им с Картманом придется учиться в разных городах и постоянно сидеть на таблетках, которые посадят им печень. Может, потом, когда они получат образования и станут по-настоящему взрослыми, они смогут где-нибудь поселиться и начать все заново. Кайл вдруг отчетливо видит один из миллиона вариантов, как может сложиться его жизнь. Он понимает, что собрался идти по ней с завязанными глазами, и… его это полностью устраивает. Разводиться, сходиться, прогорать на кредитах и выигрывать в лотереи. Видеть море, летать на самолетах, падать, вставать, бежать куда-то или убегать от чего-то. Кайл представляет все это и понимает, что он готов. Готов к чему угодно, потому что все это и есть жизнь. У них всё будет. Его переполняет счастьем от того, к какому крутому выводу он вдруг пришел. Ему хочется поделиться своими мыслями с Картманом, но он не уверен, что сможет выразить все это словами. Поэтому он говорит: «Давай закажем пиццу» и улыбается, как идиот. Они — всё. Они — жизнь.