Книга Притчей

Криденс редко засыпал в автобусе, но сегодня, кажется, был совершенно не его день. Он резко дергается, когда автобус останавливается, а потом сонно открывает глаза. Было слишком много народу, и он умудрился задремать, стоя на ногах и держась за поручень. Это было глупо, но в этот момент его волновало не то, что сейчас ему придется распихивать людей и пытаться выбраться, а факт, что он мог стоять в глупой позе и, не дай Бог, громко сопеть. Он сразу же бегло осматривает людей, но никто, совершенно никто не обращает на него внимания. Впрочем, это было логично, потому что пока он пытался собраться с мыслями, почти все вышли из автобуса. Криденс идет следом за пожилым мужчиной, готовясь подставить лицо холодному ветру и снегу, но потом его словно кто-то хватает за рюкзак и заставляет остаться на месте. Он испуганно оборачивается и видит, что открытая внутрь дверца автобуса прижала его рюкзак к поручню и в крепком захвате не давала выйти из автобуса. Наверное, это произошло еще тогда, когда он задремал. Тогда он стоял на ногах, пытался сообразить, достаточно ли уместно он дремал, и не чувствовал, что его рюкзак что-то тянет. Впрочем, это было логично. Криденс всю жизнь вместо действий и принятия решений стоит на одном месте и глупо смотрит на других, не успевая сообразить, где он и что ему следует делать. Другие люди всегда все делали вовремя. В тринадцать лет у них начинался подростковый бунт, в старших классах – первая любовь, в университет они поступают с уверенностью в том, что это выбор на всю жизнь, а спустя пару лет находят себе спутника жизни. После окончания университета они находят работу, через год принимают повышение, заводят семью, а потом и детей. Все развивается одинаково правильно и вовремя, люди добиваются успеха и в его возрасте имеют либо семью, либо карьеру, а Криденс... Криденс до сих пор не научился доказывать матери, что он тоже может иметь свое мнение. – Парень, поживее. Пока он тратил время, пытаясь вытащить рюкзак, водитель уже нервно стучал пальцами по рулю и смотрел на него через зеркало. Криденс уже двумя руками тянул рюкзак за лямки, но он не поддавался, и в этот момент он чувствует себя удивительно ничтожным и бесполезным. Люди, которые остались внутри, со скукой наблюдали за его стараниями, и Криденс больше всего на свете мечтает провалиться сквозь землю. – Извините, вы не могли бы... Дверь... – Чего? – водитель рявкает на него, по-прежнему бросая тяжелые взгляды через зеркало, а потом смотрит на часы. Наверное, своим невезением Криденс подпортил день не одному человеку. Впрочем, об этом он подумает позже. – Дверь! У меня рюкзак застрял, вы не могли бы... – Парень, либо выходи, либо поедем дальше! Криденс не мог оставить рюкзак внутри, а идти пешком лишнюю остановку означало вернуться домой на сорок минут позже. Криденс тянет на себя рюкзак, а потом с ужасом наблюдает за тем, как он рвется, и все его содержимое падает на ступени и мокрый асфальт. Кошелек, блокнот со стихами, которые он писал на работе в свободное время, зарядка для телефона, какие-то фантики и мусор, контейнер с едой – все это разлетелось в радиусе двух метров, и Криденс запускает пальцы в волосы. Хотелось выть. Он в первую очередь хватает кошелек и блокнот, а потом пытается уложить все это в остатки рюкзака. Руки были измазаны в грязи, потому что талый снег превращался в отвратительную кашу, но сейчас ему было плевать – нужно было собрать вещи, а потом как можно быстрее отсюда сбежать. Когда автобус трогается, Криденс пустым взглядом его провожает, стоя на остановке. В грязных руках он держал рюкзак, который походил на рваный мешок, а в нем валялась еда, которую ему все равно не хотелось есть, блокнот, который придется выкинуть без возможности переписать содержимое, и кошелек, в котором все равно почти не оставалось денег. Господи, прошу тебя. Пусть меня кто-нибудь спасет. * * * Его звали Криденс Бэрбоун, ему было двадцать четыре года, и он был полным неудачником. Если его спрашивали, почему он до сих пор живет с матерью, то он всегда отвечал, что она его не напрягает, зато так было экономнее. На самом деле это была полная чушь. Мать не просто его напрягала – она давила на него, она высасывала из него все соки и при этом постоянно заставляла его чувствовать себя виноватым. Криденс, я положила на тебя всю свою жизнь, а ты меня подвел. Криденс, ты меня разочаровывал, принеси мне корвалол. Криденс, ты непутевый с самого детства. Криденс. Криденс. Криденс. Экономия – тоже слабое оправдание. Вместо того, чтобы тратить заработанные деньги на себя, половину он нес в дом. Он тратил большую часть денег на продукты, хотя сам почти ничего не ел. Он пытался экономить и тратил множество времени на изучение акций в каждой продовольственной сети, но при этом не жалел деньги на дешевые сигареты, которые курил тайно от матери. Он постоянно давал ей денег в долг, и это было очень удобно для нее, но не для Криденса. Потому что долг не возвращался ни разу, но он не имел возможности ее в этом упрекнуть. «Криденс, я же беру деньги в долг, а не просто так. Как ты смеешь мне говорить, что я прошу у тебя денег?!» Разумеется, всегда был вариант оттуда съехать. Но не в его случае, потому что Криденс совершенно не умел жить. Для того, чтобы снять себе квартиру или комнату, нужно иметь постоянную работу. Он же менял ее каждые полгода, постоянно считал каждый цент и не был способен стоять на ногах достаточно твердо, чтобы решиться на такой шаг. Сегодня у него есть деньги, а завтра нет. Когда-нибудь ему придется вернуться домой, и тогда напор матери он просто не переживет. Господи, пусть кто-нибудь заметит, как мне плохо, и обратит на меня внимание. Пожалуйста, Господи, я больше не могу. Криденс жил по золотому стиху "Почитай отца своего и мать свою", а мать – по "Не жалей розги для сына своего". Был еще один стих, и там говорилось: "Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него". Мать вообще любила книгу Притчей. Говорила, что это самая важная часть в Библии, потому что там содержатся все нужные законы и правила. Криденс был не согласен. Ему больше нравится Экклезиаст. "И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и томление духа". Криденс тоже ненавидел жизнь. Но самоубийство было куда более тяжким грехом, чем уныние. Свою работу он тоже ненавидел. Это было даже забавно – обычно иммигранты работали на тех, кто родился в Америке, но с ним, разумеется, все было наоборот. Его начальник был откуда-то с востока – то ли из Ирана, то ли из Сирии, у него был типичный южный нрав и хамское отношение ко всему, что его не касалось. Криденс разбирал его документы, следил за порядком в кабинете и варил ему кофе. В общем, делал все то, что самому начальнику делать было лень. Сейчас же Криденс делал то, что было лень его матери. А именно – покупал еду. В его корзине уже лежали рис, макароны, пара помидоров и огурцов, а теперь он стоял напротив холодильника и не мог решить, стоит ли покупать сыр или колбасу. В принципе, самая дешевая колбаса будет ему по карману, но тогда придется ее еще часа пол варить, потому что такую он ее есть не рискнет. Он помнит, какая мутно-черная вода остается в кастрюле после варки. Но зато потом ее можно будет смело нарезать в макароны. Сыр, впрочем, тоже был достаточно дешевым. Криденс берет в руки самый маленький кусок, грамм на сто пятьдесят, а потом внимательно его разглядывает. На боку была плесень. Просто замечательно. – Как это можно вообще брать в руки? Криденс вздрагивает и поворачивает голову в сторону голоса, который он услышал где-то справа. Рядом с ним оказался мужчина – Криденс не успел заметить, как он подобрался, и поэтому с удивлением на него смотрит. Он был странным. В этом магазине в основном закупались студенты или старики, а этот человек выглядел обеспеченным. Красивое пальто, блестящие ботинки. Даже волосы уложены назад, открывая красивое лицо с тонкими чертами. Криденс рядом с ним чувствует себя куда более убогим. Мужчина стоял ровно, не стесняясь своего роста, а сам он сутулился. У Криденса были широкие плечи, но при этом все считали его худым, у него были слишком широкие скулы и глупая прическа, а мужчина казался сошедшим с экрана героем, который бы жил в своем холодном и мрачном особняке и вел интрижки среди аристократических семей. – Как ты вообще смотришь на эту еду? – он терпеливо повторяет вопрос, и на его лице было недоумение наравне с каким-то неясным Криденсу раздражением. – Это же отрава. Возьми хотя бы это. Он кивает головой на полку выше, где были продукты в два или три раза дороже, а Криденс не может понять, почему с ним вообще разговаривают. Вечер, все спешили домой и за кухонный стол, а они стоят посреди магазина, в котором наверняка обитали крысы и тараканы, и при этом ведут странную беседу. Точнее, ее ведет этот мужчина. Криденсу же как всегда нужно время, чтобы собраться с мыслями и банально что-то сказать. – Ну... – он прочищает горло, потому что голос звучит слишком хрипло, а потом снова пытается собраться с мыслями. – Это дорого. – Тяжело жить на планете, на которой ты вынужден работать весь день и не иметь возможности купить себе нормальный сыр. – "Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на Небесах", – Криденс автоматически цитирует Библию и только потом понимает, что это звучало не совсем уместно. Лицо мужчины становится еще более недоуменным, но теперь Криденс видел еще и раздражение. Ему было стыдно. Привычка цитировать была от матери, и с ней это не звучало странно. Наверное, ему стоит больше общаться с людьми. – Кончай с этим, Криденс. Надежда на рай не поможет тебе с тем, что ты скоро окажешься в больнице, если не начнешь нормально есть. Мужчина засовывает руки в карманы тонкого пальто и уходит, а Криденс поджимает губы и задумчиво смотрит ему вслед. Странно. Кажется, он не говорил ему своего имени. Бывает. * * * В мире должно было править исключительно милосердие. Не деньги, не власть, не экономические стратегии и тем более не военные планы. Религия тоже не должна править миром, потому что такой период уже был на этой планете, и он не привел ни к чему хорошему. В мире всегда не хватало милосердия – когда государство получает возвращенный от другой страны долг, неплохой взнос в экономику в лице повышенного туризма или продажи оружия, то деньги никогда не идут людям. Возможно, он слишком плохо разбирался в экономике, но почему государство может внезапно получить миллиарды долларов, а сам он никогда в жизни не сможет накопить денег себе на однушку на окраине? Это ведь просто копейки по сравнению со всей суммой. На нескольких зубах у него был кариес, ботинки он банально замотал скотчем, и вряд ли бы страна обеднела, если бы ему подарили сертификат в H&M. А ведь скоро будет гораздо холоднее. Мать опять начнет орать, что он ее позорит своим внешним видом, а спустя пару часов попросит денег на очередное паломничество в святые места. Разумеется, на это деньги тоже никто не выделяет. "Если вы хотите стать ближе к Богу, почувствовать его присутствие и его милостивое прощение, подкрепиться разговорами с братьями и сестрами по вере и вернуться с благословением, то вы просто обязаны поехать". – Выпрямись! – Что? – Криденс выключает пылесос и смотрит на своего начальника, который курил прямо за столом и уже успел отвернуться к компьютеру. – Выпрямись. Ходишь горбатый, смотреть противно. – Извините. Криденс пытается распрямить плечи, хотя знает, что это было бесполезно. Все равно через минуту забудет и сгорбится. Зато настроение стало еще хуже, чем было. Господи, пусть меня кто-нибудь отсюда заберет. Куда угодно. Я больше не могу. Он снова включает пылесос и минут за пять заканчивает убирать кабинет. Находиться здесь было просто невыносимо. Да, Криденс сам курил, но при этом он всегда выходил на улицу, потому что в накуренном помещении без вентиляции сразу начинала болеть голова. Разумеется, своего кабинета у него не было. Не тот уровень конторы, в которой он работает, и поэтому его стол находился возле входной двери у стены. У него даже не было тумбочки. – Пойду покурю. – Хоть с моста прыгни, хватит мне обо всем докладывать! Криденс хватает со стола пачку сигарет и почти бегом вылетает из кабинета. Ему казалось, что он был шавкой, которую пинал каждый прохожий. Дома его унижала мать, на работе – начальник, в автобусе все его задевали плечами и чуть ли не выталкивали на улицу, а в магазине обслуживали с таким отвращением на лице, что Криденсу было даже неловко забирать сдачу. Он выходит на улицу, нервно достает из пачки сигарету, а потом понимает, что зажигалку оставил на столе. Возвращаться не хотелось. Тогда начальник снова начнет над ним измываться и в который раз напомнит про то, что он вечно все забывает и у него ветер в голове. – Извините, у вас не будет прику... Э-э-э... Здравствуйте. Криденс неловко здоровается, не сразу узнав в проходящем мимо мужчине с сигаретой его вчерашнего собеседника. Сегодня он был одет точно так же – весь в черном, с убранными назад волосами и зонтом-тростью в холеных пальцах. Он останавливается, скучающе смотрит на Криденса, а потом достает из кармана зажигалку. Это было странно – видеть его во вчерашнем магазине, но еще более странно было видеть его в этом районе. По сути, здесь были одни промзоны. И небольшие одноэтажные помещения, где арендовали площадь конторы, у которых не хватало бюджета на нормальный офис где-то поближе к центру. К тому же мужчина никуда не спешил. Как и вчера, он был довольно хмурым, но достаточно терпеливым и спокойным. – На сигареты есть деньги, а на сыр без плесени нет? – его голос звучит насмешливо, и Криденс неловко смотрит в сторону, пока прикуривает сигарету. – Нет, я не спорю, сыр с плесенью – лакомство, но сейчас я имею в виду не то, что ты держал в своих руках. – Извините, – он неуверенно пожимает плечами, продолжая избегать смотреть прямо в глаза, а потом возвращает зажигалку. Впрочем, мужчина почему-то не уходит. Стоит напротив него, засунув руки в карманы и держа спину слишком ровно, и Криденсу кажется, что на его лице была скука. – Хватит извиняться. Ты делаешь это слишком часто и совершенно не к месту. Криденс едва не повторяет это "извините", но вовремя понимает, что это точно было бы не к месту. На секунду ему кажется, что этот мужчина за ним следил. Это было бы логично, если бы Криденс знал – поводов никаких не было. Он ничего из себя не представлял, чтобы кто-то из верхов им заинтересовался. От остальных людей его отличает лишь собственная убогость и религия, хотя если бы за ним и правда следили, то в первое же воскресенье поняли, что Криденс говорил матери, что едет на служение в церковь на окраине, потому что якобы ему там больше нравится, чем в той, куда ходит мать, а на самом деле он слоняется по городу или пьет. Иногда Криденсу кажется, что если бы он жил один, то очень быстро бы спился. Поэтому это было хорошо, что он жил с матерью. Наверное. Впрочем, этот мужчина мог за ним следить из-за его матери. Мало ли в правительстве решили, что верующие опасны для общества? Нужно было как-то проверить. Только вот у него не было таланта шпиона, чтобы уметь задавать правильные вопросы. – А вы верите в Бога? Все-таки Криденс был параноиком. Лицо мужчины становится нечитаемым – он слишком долго раздумывает над ответом, но все равно никуда не уходит. – Я тебе уже говорил не засорять свою голову, – он говорит так, словно его терпение было на пределе – изумрудные глаза буквально вспыхивают своей яркостью, и Криденсу становится даже страшно. – Тебе сейчас эти цитаты ничем не помогут. Есть проблемы посерьезней. Криденс и сам это прекрасно понимал, только вот уповать на стихи из Библии и одновременно считать себя жертвой религиозной тирании было удобнее. Можно было смириться с тем, что он поломан окончательно, и даже не пытаться что-то исправить. Он ведь знает – если вдруг он нацелится найти хорошую работу, снять жилье и завести друзей, то все закончится провалом и безграничной ненавистью к самому себе. Ничего не выйдет. В этом он был уверен точно. – Но все-таки. Верите? – Я верю в самого себя. Этого мне достаточно. Мужчина кивает ему головой, словно на прощание, а потом уходит. Криденс долго смотрит ему вслед – красивая одежда, гармоничное телосложение, плавная походка. Явный достаток в деньгах. Почему кто-то рождается такими, как он, а Криденс родился самим собой? Он бросает окурок под ноги, тушит его носом ботинка, а потом возвращается на работу. Едва он переступает порог, как начальник почти бегом к нему подлетает и замахивается на него рукой. Криденс весь съеживается – втягивает голову в плечи, горбится и затравленно смотрит в пол, но удар не следует – вместо этого начальник отходит от него на пару шагов, а потом удовлетворенно смотрит на его позу. – Ты неправильно посчитал смету. В школе сколько классов учился, или тебя вообще не взяли? – В-взяли, – Криденс мямлит, стоит все в той же позе и боится поднять глаза. Чувствует, что у него начали трястись руки. Кажется, начальник тоже это замечает. – Вали домой, видеть тебя не могу. И завтра чтоб исправил до десяти утра. Криденс поспешно хватает свои вещи, а потом выбегает на улицу. Но даже там он не решается все привести в порядок – он почти бежит до ближайшего поворота, а потом останавливается и надевает куртку. Снова достает сигарету и прикуривает – можно было не бояться, что мать почувствует запах, потому что он ей всегда говорил и не врал о том, что его начальник курит в кабинете. Это все он, мам. Я ему говорил, что наше тело – храм Божий, но он меня не послушал. Он же мусульманин. Они все живут не по нужным заветам. Господи, пусть меня кто-нибудь спасет. Он смотрит на часы – его прогнали на сорок минут раньше положенного, поэтому он мог где-нибудь поубивать время без лишней необходимости звонить матери и предупреждать, что задержится. Например, можно было пойти выпить. В этом районе он никого не знает, поэтому вряд ли встретит материных знакомых. На душе было гадко. Второй день подряд он встречает непонятного мужчину, который своими словами и даже внешностью заставлял его чувствовать себя ничтожеством, на работе как всегда с каждым днем становится все более невыносимо, и Криденс вновь думает о том, что ему пора менять работу. Ни на одной он не мог задержаться дольше, чем на полгода – он всегда косячил, чувствовал отвращение к себе и от начальства, и от самого себя, и в конечном итоге либо его просили уйти, либо он уходил сам. Чаще все-таки сам. А потом все начиналось сначала – сутками напролет дома под материно "найди уже себе работу", "ты бесполезен" и "зачем я вообще тебя вырастила", собеседования, после которых чувствуешь себя никому не нужным уличным псом, первые дни работы, когда трясутся руки и страшно сделать ошибку, чувство паники, когда эту ошибку совершаешь впервые – круговорот неудач, страданий и несчастья, и Криденс хотел бы чувствовать себя книжным героем – знаете, несчастным и побитым жизнью парнем, про которого обязательно снимут фильм и все будут ему сочувствовать, но он понимал прекрасно – на самом деле здесь не было ничего интересного. Он был просто неудачником. Глупым, ничтожным и вызывающим лишь отвращение. Он покупает в магазине самую дешевую бутылку виски, делает залпом несколько глотков, а потом морщится и с отвращением вытирает губы рукой. Нужно было где-нибудь сесть. Он находит во дворе лавочку, почти полностью скрытую деревьями, садится на край, а потом пустым взглядом смотрит перед собой. Докатился. Ему двадцать четыре года, а его гонят с работы, потому что на него противно смотреть, он покупает самую дешевую бутылку в самом недорогом магазине, а потом прямо на улице жадно из нее пьет, втайне опасаясь, что мать по запаху вечером все поймет. Криденс не то чтобы много просил. Ему не нужно было получить множество денег – просто он мечтал уехать от матери и банально не экономить на всех возможных вещах и продуктах. Ему не нужны были слава, призвание или популярность – он легко обходился без друзей и привык не требовать к себе уважения, но было бы неплохо, если бы его перестали пинать и отталкивать все люди вокруг. Наверное, он просил слишком многое. Наверное, он все это заслужил. Но ведь он старался – честно старался помогать, читать Библию, делать что-то хорошее. Он не сидел на шее у матери, он пытался работать и никому не грубил. Неужели за все эти годы ему не могли дать хоть что-то хорошее? Господи, за что мне все это. Криденс кидает полупустую бутылку в мусорку, а потом встает на ноги и решает идти домой. Он шагает вдоль длинного кирпичного дома, думает о том, что было бы неплохо прогуляться пешком до самого дома, но в этот момент что-то тяжелое толкает его в плечо и заставляет прижаться спиной к стене. Криденсу страшно. Криденс дезориентирован. И именно поэтому он не сразу понимает, что перед ним стоял тот самый мужчина, которого он видел уже два раза. – Меня зовут Локи. Это тебе на будущее. Криденс тяжело дышит, дрожит и пытается понять, что вообще сейчас происходило. Этот Локи был зол – это становилось ясно с первой же секунды, он был в гневе и даже в ярости, но было слишком страшно спрашивать, что послужило этому причиной. Криденс царапает ногтями кирпич, но не решается попытаться сбежать. Молится лишь о том, чтобы не было слишком больно. Пускай к моральной боли он привык давно, но физическая все равно была для него непереносимой. – Как же мне надоел твой скулеж. Я устал сутками слушать, как ты ноешь. Что вообще с тобой, парень? Криденс не понимает, о чем говорит Локи и что он вообще имеет в виду. Но спрашивать было страшно – он просто стоит и затравленно на него смотрит, не решаясь открыть рот, а потом Локи протягивает к нему руку и кладет ее на лоб. – Я узнаю. Ты дашь мне посмотреть. – Что вы... Криденс не успевает спросить. Когда спасительный дар речи к нему возвращается, было как всегда слишком поздно – рука Локи заставила его запрокинуть голову, а потом... А потом начались картинки. Криденсу пять. Он с воем и весь в крови вылезает из разбитой машины, в которой оставалось еще два человека, а потом кричит, когда почти полный бензобак взрывается. От машины почти ничего не осталось, а он продолжает лежать на дороге, закрыв уши руками, и криком пытается прогнать все воспоминания об этом ужасе прочь. Криденсу девять. Он стоит в одних брюках и упирается руками в стол, а мать в это время со всей силы хлестает его ремнем по спине, после каждого удара оставляя на коже алые пятна. Криденсу тринадцать. Он взволнованно оглядывается по сторонам, прежде чем взять чужую тетрадь и нарисовать в ней сердечко и свои инициалы. Спустя секунд десять хозяйка тетради показывает рисунок всему классу. Спустя еще минут пять его позорно избивают в туалете. Криденсу шестнадцать. Его впервые выгоняют с работы, и в тот же день он решается попробовать алкоголь. Криденсу восемнадцать. Он смотрит на свои результаты экзаменов и в этот момент решает, что он сможет прожить и без нормального образования. Дальше все идет быстрее. Пощечина, удар в живот, плевок в лицо, перо в ребре, смех другой девушки, "извините, но у нас нет вакансий", трехдневный голод, очередная работа, два месяца в больнице, крик о помощи, слезы от слов матери – от этой скорости Криденсу хочется закричать, но потом все разом прекращается. Снова темнота. Снова Локи, который тяжело дышал. Снова кирпичная кладка под пальцами. Снова боль. – Хочешь принести богу пользу, Криденс? Вопрос звучит внезапно, но Локи словно знал, чем его можно было зацепить и удержать. Криденс смотрит на него, и ему кажется, что Локи хочет получить хоть какой-то дар взамен на все проведенное время. В конце концов, было мало удовольствия – с ним общаться. О том, что было только что, ему думать даже не хотелось. Анализировать это было так же страшно, как анализировать природу Дьявола или пытаться понять чертей. Криденс не знал, кем был на самом деле Локи, но он всей душой чувствовал – лезть во все это было нельзя. Это не его дело. – Хочу. – Хорошо. Локи разворачивает его лицом к стене, а потом давит рукой на затылок, вжимая его щекой в ледяной и грязный кирпич. Криденс не двигается. Ему почему-то кажется, что его догадки по поводу дальнейшего были правдивыми, но он даже не сопротивляется. Возможно, он этого даже хотел. Ведь разве не он так долго ныл о том, что ему было нужно, чтобы его заметили? Одной рукой Локи держит его за волосы, а другой за плечо, но Криденс внезапно чувствует, что его штаны опустились к ботинкам сразу вместе с нижним бельем. Он понятия не имел, каким образом Локи это сделал, но анализировать было нельзя. Это не твое дело, Криденс. Ты всегда лезешь туда, куда тебя не просят. Локи засовывает ему в рот два пальца – не заставляет его их облизать или просто скопить слюну, а неприятно трет ими язык и даже десны. Все происходит слишком быстро, Криденс даже не успевает уследить, и в какой-то момент он просто зажмуривает глаза и почти расслабляется. Пальцы Локи разом входят на всю длину, а Криденс даже не вскрикивает. Наверное, это было правильно – вряд ли бы этому мужчине понравились крики, слезы или истерики. Впрочем, он и не тратит время на подготовку, решив, что Криденс давно привык к боли. Как же он был прав. Он входит в него резко и до самого конца. Криденс чувствует, как от этого толчка его лицо чуть дернулось, и острый край кирпича наверняка оставил след на его щеке. Потом придется объясняться перед матерью. Впрочем, переживет. Главное ведь пережить то, что происходило сейчас, а потом не будет никаких проблем. Все ведь познается в сравнении. Локи начинает двигаться. Он тихо втягивает носом воздух – звук выходит почти шипящим, и Криденс отстраненно думает о том, что Локи был похож на змею. Красивую, изящную и разящую, как острые клыки. От процесса он не чувствовал ничего, кроме боли. Впрочем, так и должно было быть. Иначе никак – боль очищает, труд облагораживает, только вот он слишком сильно устал трудиться и чувствовать боль. Но так было нужно. У каждого была своя судьба. Если до этого его волновала царапина на щеке, то теперь ему было плевать – от сильных, глубоких толчков он постоянно терся щекой о кирпич, и наверняка на лице останутся ссадины. Мать его убьет. Если его не убьет Локи. Член, впрочем, скользил достаточно легко. Возможно, можно было обойтись даже без слюны, но потом Криденс понимает – насухо так легко двигаться бы не получилось. Наверное, кровь. Главное потом принять ванну. Если будет заражение, и мать узнает, что он... Криденс понимает, что Локи выплескивает в него свое семя, когда он слишком сильно сжимает рукой его волосы, а потом замирает, войдя в него слишком глубоко. Несколько секунд в таком положении, а потом Криденс оказывается свободен. Он даже не оборачивается на Локи – просто натягивает на себя штаны, застегивает ремень, а потом поворачивает голову к мужчине. И в тот момент, когда он видит, что вместо привычного пальто и брюк на нем был совершенно непривычный для взора кожаный костюм с золотыми доспехами, Криденс чувствует страх. А потом резко все понимает. – Вы ангел? – он чувствует, что у него начинают дрожать губы, а легкий свет от золотых доспехов его почти ослепляет. Криденс скатывается спиной по стене до тех пор, пока не садится на асфальт. Так было удобнее. По крайней мере, в такой позе был шанс не потерять сознание. – Нет, Криденс. Я бог. Тишина. Повисла звенящая, отчаянно пустая тишина, а Локи смотрел на него с легкой улыбкой и словно ждал. Ждал реакции, вопросов, неверия или смеха. Но Криденс лишь чувствует, как по его щеке медленно катится соленая слеза. И не было никакого неверия, паники и сомнений. – Возьмите меня к себе. Локи смеется. Смеется немного насмешливо, но не издевательски. Это не радовало и не обнадеживало. Как и все, что происходило в его жизни. . – Я не могу. В том месте, где я живу, нет места простым людям. – А если я умру? Вопрос слетает с его губ сразу же, и Криденс понимает, что если Локи потребует, то он возьмет в руки нож и вскроет себе вены. Если это будет пропуском в другой мир, то почему нет? Криденс был готов. Он принес боль Локи в качестве жертвы, а теперь он готов ему служить. Приносить своему богу пользу. В конце концов, разве не в этом состояло его призвание? – Если ты умрешь своей смертью, Криденс... – Локи задумчиво на него смотрит, и теперь он видел – в его лице больше не было насмешки. Только какая-то одному ему понятная грусть. – Мы тебя примем. Криденс закрывает глаза и чувствует, как по его лицу катятся слезы. Множество слез – их было так много, что казалось, что скоро ими пропитается ворот его свитера. Криденс больше не слышит чужого дыхания рядом, и ему кажется, что после этого обещания Локи исчез. Впрочем, даже этого было достаточно. Достаточно обещания, подтверждения своей веры и надежды. В конце концов, Криденс всегда существовал с мыслью, что пока ты живешь, нужно трудиться во благо Господа и других людей. А хорошо будет только после смерти. Осталось только ее дождаться. Конец.