About lost wolf

У Джина глаза тёмные, одежда вечно грязная, мятая, волосы цвета жжёного сахара, никакого страха внутри и чувства самосохранения. Ему пятнадцать, и он повадился таскать сливы и персики из господского сада. Сперва на спор и на слабо, а потом — потому что там они самые сладкие. Джина зовут Сокджином, он живёт в деревне около чёрной реки, и не скажешь так сразу, что просто человеческий отпрыск, потому что не у каждого волчонка столько норова есть. Мальчишка гроза и смерч в одном флаконе, по-другому о нём в деревне и не говорят. Сплошные хлопоты и беспокойства. Детей своих великовозрастных родители подальше держать стараются, да разве уследишь? За Джином всегда стайками бегают: постарше, помладше, ровесники. А Сокджин дерзкий, бойкий, как не каждый альфа в его возрасте. Кулаками помахать горазд. Правда желающих меряться силой с ним не так уж и много. На самом деле — никого. Намджун давно его заприметил, потому что только пятнадцатилетний человечишка может верить, забираясь в чужие владения ежедневно, что по-прежнему остаётся незамеченным. Мальчишка забавный, жмурится смешно на солнце, имеет дурацкую привычку сок с пальцев слизывать языком. Намджуну нравится за ним наблюдать с балкона, особенно по утрам, когда погода ясная и солнце золотит волосы. Это как иметь золотую птицу в собственном саду, вечно прячущуюся в ветках и листьях деревьев. Знаешь, что она есть, но никому не показываешь. Даже Чимину. Особенно Чимину. Который заезжает в гости, привозя с собой обоих своих щенков. Те с рождения в волков обращаются с лёгкостью, и поэтому: «Да они душу из кого угодно вытрясут». Чимин говорит это, а самому стыдно так. Потому что своих детей он любит очень. Больше, чем просто «очень», но у самого щеки ввалились, глаза красные, с тёмными синяками под ними, будто бы не спал с самого их рождения. У Намджуна по чужой омеге всё ещё рана гнойная внутри, но зарубцевалась сверху толстой коркой, что жить и дышать уже можно. У Чимина россыпь меток под одеждой, как вообще хоть уговорил себя отпустить? Да ещё с волчатами. Намджун бы никогда. Ни за что бы к себе его не отпустил. — Верит, — коротко поясняет Чимин и улыбается уголком рта. — И мне, и тебе верит. Одинаково. Намджун думает: «Не стоит бы». Ему верить так точно. У волков есть кодекс — не трогать чужое никогда, но у него с этим плохо. Он Чимина трогает. За плечо, за локоть, «случайно» касается между лопаток, бок о бок. Даже обнять смеет и называть «маленький». Чимин на это не реагирует. То есть как? «Ага, конечно», но ни телом, ни разумом не откликается. И даже не то чтобы вид делает, что не замечает, а действительно не замечает. Намджуна это царапает, но всё это уже не так больно. Терпимо, жить можно. Волчата у Чимина беспокойные, любопытные. На двух ногах бегают ещё плохо, и когда устают, мгновенно перекидываются на четыре лапы. И вот тогда глаз да глаз за ними нужен. Намджун больше года оттягивал встречу, до ужаса боясь, что один из двух — для него, но, к счастью, ничего подобного. Просто дети, любить которых Намджун, как своих будет. Но и только. Чимин тоже боялся. Они это никогда не обсуждали и впредь не станут, но по взгляду омеги Намджун читает гораздо больше. — Я в деревню еду. Там у детей инфекция бушует, а лекаря нет, — говорит Чимин и смотрит, чуть заломив брови. Не просит открыто, но и не откажешь, если догадался. Намджун догадался. Он эти уловки за годы наизусть выучил. Это даже не обидно, не унизительно, а гладит по самолюбию. Саму суть альфы гладит. — Хочешь оставить? Чимин опускает глаза, кривя губы. Мотает головой — не хочет. — Но они мои дети, разве могу я везти их туда, где опасно? — Оставляй, — не думая, произносит Намджун. Куда быстрее, чем может вспомнить, когда последний раз ребёнка видел. У него были братья и сёстры, но так давно…что было ли? Чимин вдруг выдыхает, опускает плечи и улыбается. Спокойно так. Как давно в детстве делал, валяясь в траве и жмурясь от солнца. Когда всё было просто. — Я присмотрю, — вопреки здравому смыслу обещает Намджун, — оставляй. Ты же ненадолго? — Ты даже не представляешь каково это. Кажется, что вот они, а через секунду, перекинувшись щенками, они уже мчатся не пойми куда, сломя голову. Быстрые, как ветер. Смекалистые. Совсем шальные и не боятся ничего. Даже не представляю в кого они вышли. Чимин не знает, зато Намджун, альфа, который провел около него и его брата половину своего детства, прекрасно понимает. Чимин и Тэхён на пару были один сплошной ураган бедствий и любопытства, остановить который получалось только у их матери, и то, только на пару часов. Если что задумали — всегда сделают. Всегда ускользнут сквозь пальцы. И даже вымазавшись в грязи, потеряв что-то ценное, набив синяки на локтях и коленях — всегда счастливые. И то, что у Чимина волчата такие, заслуга его собственной крови. Омега внимательно следит, хмыкает и толкает Намджуна в плечо кулаком. Потом улыбается и отворачивается к окну, качая головой. — Я знаю, о чём ты думаешь. — Вы были точно такими, только что бегали на двух ногах постоянно, — Намджун выдыхает через нос, трёт глаза и тянется, чтобы Чимина погладить. Коснуться хотя бы кончиками пальцев, но омега вдруг вцепляется пальцами в перекладину балкона, подаётся вперёд уходя от прикосновения. У Чимина глаза от удивления округляются и губы размыкаются в глухом «о».

***

Сокджин обдирает щёку, локоть и приземляется на задницу так, что в стопы простреливает. Сливы сыплются из карманов на траву, а сверху ещё летит и обломанная ветка. Мальчишка бы застонал, но на него рычат и скалятся два волчонка, и вот это большая проблема, нежели синяки. Сокджин правда так думает, пока волчат не отгоняют строгим голосом: «А, ну, хватит. Где ваши манеры?!». Щенки тут же прячут зубы, опускают морды виновато, а через пару секунд на Сокджина смотрят двое мальчишек и улыбаются. И лица, как две капли воды похожие, только что цвет волос различается: один рыжий, как солнце перед закатом, а у второго волосы выбелены. Сокджин давится собственным криком, потому что не бывает такого, упирается пятками в землю и отползает к дереву. Он об оборотнях слышал, но вот что бы вот так, чтобы собственными глазами увидеть, очень страшно. Намджун мальчишку, ворующего его сливы и персики, заприметил с самого начала и давно. Порой даже смотрел, наблюдал, как тот ползает по веткам, но всегда издалека, и так близко никогда не видел. И теперь вот, когда тот за руку пойман, сидит на траве перепуганный, вжавшись спиной в ствол дерева, как-то всё меняется. У Намджуна характер мерзкий: суровый, жесткий, закалённый жизненными обстоятельствами и битвами. У него всё всегда однозначно и чётко (за исключением Чимина, который всё в нём ломает одним своим присутствием). К омегам и женщинам не особенно трепетное и нежное, а каждая провинность должна нести за собой соизмеримое наказание. Но, тем не менее, Сокджину было позволено таскать сливы из сада. И кто его знает почему? Не то, потому, что тот ребёнок совсем ещё, а к детям Намджун терпим относительно, не то потому, что ему самому эти сливы не сдались вот вообще никак, а то, что те пропадают — жалко. Но это вряд ли, конечно. Щенки оглядываются на него и, смеясь заливисто, наверняка довольные произведённым эффектом, бегут к Чимину, перекинувшись вновь на четыре ноги, под плащ, чтобы получить очередной нагоняй. Намджун провожает их взглядом, очень отдалённо на краю сознания понимая, что его ждёт. Потому что, если всё вот так, то за ними одной пары глаз точно не хватит. Чимин однажды, очень тихим шепотом, рассказывал о своём единственном обращении, о том, как несколько часов все кости в его теле ломались и перестраивались, что большей физической боли в жизни придумать сложно. И вот волчата, которые перекидываются на лету в секунду, даже глазом или хвостом не ведя в сторону, лишь потому, что на четырёх лапах бегают они увереннее пока, чем на двух ногах. — Только матери не говорите, — не очень-то уверенно для того, кто носит такую репутацию, отзывается мальчишка с земли. Намджун разворачивается, и, если честно, что делать не знает. Сокджин смотрит прямо, плечи держит ровно, подбородок поднят, но пальцы на руках сжаты, и нижняя губа подрагивает. На щеке земля. Рубаха порвана на правом локте. Всего лишь испуганный мальчишка, который не такой уж смелый и бойкий. — Накажете, да? Высечете или руку отсечёте. Лучше высечь, конечно. Это я переживу, наверное, а рука мне нужна. Но раз уж попался, то выбора у меня немного, да? — Сокджин упирается пятками в землю и поднимается. Запускает руку в карман, в котором осталась парочка слив, достаёт и смотрит на них. — А можно завтра? — добавляет тихо и снова вскидывает голову, — я никуда не денусь. Я здесь живу, недалеко. Никуда не убегу, честное слово. Только, пожалуйста, можно не сегодня? — Почему? — Намджуну откровенно нет никакого дела. Да и мальчишку, вопреки себе самому, трогать даже не собирался, но спрашивает. А тот весь подбирается, опускает руки и взгляд, лопочет что-то неразборчивое губами. Намджун — волк, слух имеет отличный, но ни слова не понимает, отчего рявкает раздраженно, повторяя вопрос. Сокджин дёргается, втягивает шею, и как никогда похож на себя самого: пятнадцатилетнего мальчишку, который попался. — У матери сегодня день рождения. — И чем ты думал, когда сюда лез? — Намджун пригибает голову, вглядываясь в мальчишечье лицо, тот жмёт плечами и отворачивается. — Здесь никто не жил очень давно, сад почти умирал, а сейчас расцвел с новой силой. Здесь плоды самые сладкие, а у моей матери лучше пироги со сливами. Честное слово. Ветер налетает порывом, сдувая и трепля мальчишечью челку, а под ней блестят глаза. У Намджуна ничего не ёкает, а должно ведь. Хоть что-нибудь: раздражение, злость, или то, что по мягкой траве бесшумно и быстро двигается Чимин с миской в руках, должно было отсигналить. Омега здоровается под один удивлённый и один совершенно ошалелый взгляды. Сокджин смотрит на миску так, словно это освежёванный труп младенца, а сам неосознанно делает пару шагов в сторону. К Намджуну. Чтобы поближе. И сам чёрт не знает зачем, ведь никто его защищать здесь не станет. Альфа усмехается, потому что страх перед Чимином — явление крайне сложное и отдаёт противоестественностью. Чимина никогда не боялись. У него способность гениальная — внушать безоговорочное доверие с первого взгляда, да так, что на грани опасности. Нельзя верить кому-то настолько, но Намджун и сам из тех, кто даже не дёрнется и не заподозрит ничего, вонзи Чимин хоть десять раз ему нож в спину и сердце. А вот Сокджин боится, а потом визжит девчонкой, когда у него на ноге, уцепившись за край рубашки молочными зубами, а когтями — за штанину, повисает волчонок. И рычит грозно по-детски. Мальчишка прыгает, машет руками и продолжает кричать так, что уши закладывает. Чимин обречённо вздыхает, взмахивает руками и смотрит на Намджуна выразительно. Одними глазами говорит: «Вот видишь? Что с ними делать с такими? В кого это всё?». Намджун — очень серьёзный, очень взрослый и сдержанный. У него под контролем всегда и всё: эмоции, страхи, воспоминания. Но Намджун смеётся в голос раскатисто-хрипло. Чимин перехватывает волчонка, снимает с мальчишки и целует между пушистых ушей. Щенок разевает пасть, высовывает розовый язык и дышит тяжело. А на морде неподдельное удовольствие, на которое только дети и способны. Сокджин охает, падая прочь с ног, ударяется копчиком и весь сжимается. Чимин цокает языком осуждающе, и Намджун замолкает. Действительно, в смехе над испуганным ребёнком достойного мало. Альфа опускается, чтобы взять упавшую миску, второй рукой поднимает пару слив, зажав между пальцами. Кладёт одно в другое и протягивает мальчишке. — Собирай и иди домой, — говорит он. Сокджин с подозрением косится на миску. Не берёт и прикидывает наугад во что ему это обойдётся. — Только выйди через ворота, — добавляет Намджун и поднимается, — не хочу, чтобы ты теперь ещё и на заборе повис. Скажут, что я мучаю детей и развешиваю их на частоколе. Не то, чтобы я не хотел… Чимин за эти слова пол вечера на него смотрит очень по-своему. Так только у него получается — словно насквозь. Только не говорит ничего.