About lost wolf

Намджун скидывает накидку, как только переступает порог замка, внутри подозрительно тихо. В прошлый раз ему пришлось бежать в болото и остается только надеяться, что в этот раз ни один из трех детей ничего не натворил. Намджун поглядывает на лестницу, раздумывает подняться и проверить всех, а сердце в груди заходится, нервничает, колотится, словно совсем молодое, неопытное. Впрочем, у Намджуна с эмоциональностью опыт очень маленький. Хватать, спасать, злиться, рассуждать здраво почти в любой ситуации — пожалуйста, а вот с чувствами — беда. Намджун идёт к столу и садится, сцепляет пальцы в замок — ждет. Сокджина можно позвать, но он сам не готов к разговору. Сердце стучит быстрее обычного, Намджуну вообще некомфортно в собственной шкуре. Он не мастер слов, не знает, как правильно начать-продолжить, чтобы словами не обидеть, чтобы мальчишка себе ничего ненужного не надумал. Намджун кладет ладонь на поверхность стола, проводит по кольцам дерева столешницы. Старое было дерево, добротное, толстые линии, тонкие, темные и светлые. Много лет росло, многое видело. Сокджин казалось бы самое простое, что с Намджуном могло случиться. Мальчишка, влюбленный по уши, кажется, жизнь Намджуну свою отдать готов. Вот просто так. Подарить. Отдать безвозмездно. И взамен ничего не надо. Буквально — бери и делай, что хочешь. Сокджин — самое сложное, что с Намджуном случилось. У него по Чимину болеть еще не перестало (возможно, никогда не перестанет), и это такой наглядный пример, каково кому-то тащить на себе ответственность за чувства другого, когда «бери и делай, что хочешь». Чимин с чувствами Намджуна был осторожен и деликатен. Намджун так не умеет. Он с самим собой быть осторожным и деликатным не умеет, куда ему в чужое сердце и душу. Сокджин поднимается из кухни, насвистывая под нос какую-то мелодию. За ним шлейфом тянется запах горячего масла и муки. Ждал, наверное, готовился. Мальчишка вытирает руки полотенцем, а когда замечает Намджуна, дергается и останавливается. Смотрит сдержанно и… Намджун не знает такой эмоции. Мальчишке явно улыбнуться хочется, но что-то его останавливает. — Почему я тебя не узнал? — спрашивает Намджун без приветствия и размусоливания. Слова незлые, но и неправильные, с упреком даже. Будто это мальчишка виноват в том, что Намджун так оплошал. Сокджин сникает. Опускает руки и окончательно выходит в комнату. Взгляд он опускает и разводит руками. У него ответов точно нет, как да почему так случилось. — А почему ты меня узнавать должен? — усмехается он криво. — Ты меня не запоминал, чтобы спустя столько времени узнать. Видел пару раз, да и только. К тому же, — Сокджин вздыхает шумно, — я не пахну больше. Ничем. Мальчишка садится на край лавки, полотенце мнет нервно, но себя сдерживает. Не расплачется. И в истерику не кинется. — Вышло так себе, — говорит, — я едва не околел там прежде, чем ты меня оставил. Мать говорит, что будь человеком — не выжил. Бабка какая-то им помогала. Отвары, растирки, заговоры. Не поймешь, чем и пахнет. Что пахнет. Я или мази. Когда жар ушел, мази убрали, у меня запаха тоже больше не было. Бабка сказала, что я слабый стал. Детей мне не выносить. А раз так, то и пара мне не полагается. Я взрослый уже по меркам людей, более чем. Но по меркам волков — навсегда останусь недоразвитым детёнышем. Ты ведь меня по запаху тогда нашел, а его больше нет. Не думаю, что кто-нибудь бы меня узнал с тех времен. Намджун закрывает глаза. Внутри ошпаривает злостью, словно та кипела в котле с проклятым зельем да брызнула через край. Расползается солено-едкой болью. Шрам останется. У Сокджина их тысячи. Намджун не сомневался даже, что Сокджин детей любит очень — вон как справляется, только позавидовать. И любовь у него к детям правильная — где-то мягкая и нежная, в чем-то категоричная. Мальчишка с одинаковой легкостью детей балует, ругает и воспитывает. Сокджин не потакает, позволяет синяки набивать свои собственные. И правильно это. Вот Намджун бы разбаловал, останься один. Сокджин своих детей наверняка очень хочет, и то, что не будет их — для него горе. И еще вопрос, почему мальчишка по весне из деревни не ушел: из-за Намджуна, или просто отчаялся искать что-то. Кому он такой вот сдался? На забаву если только кому. — Я не хотел ничего плохого, — у Сокджина голос бесконечно спокойный, — ты мне жизнь спас. Я и не думал, что когда-нибудь смогу отблагодарить за это. Мальчишка поднимается, шагает ближе и сгибается в поклоне. И за одно это в Намджуне поднимается такое негодование, что он на ноги поднимается рывком. Сокджину благодарить его не за что. Совершенно. Потому что тогда Намджун не его спасать шел. — Хватит, — рявкает Намджун. Ему ужасно душно и не хватает воздуха. Ему стыдно за это. За себя стыдно. И злости в нем от этого больше. Сокджин вскидывает голову, и глаза у мальчишки такие… просящие. — Я дурного ничего не хотел. Я просто… — Тебя дома ждут, — отрезает Намджун. — Иди домой. Сокджин прикусывает язык и долго раздумывает. А может вовсе не думает, а с собой борется, со слезами, с желанием броситься оправдываться дальше, еще с чем-нибудь. Он просто застывает на месте на какое-то время, и со стороны кажется, что думает. Намджун за все вот это себя начинает ненавидеть. Он не за этим домой спешил, ему было важно, что его дома ждут, что ему обрадуются. И ждали ведь, и радовались. А он опять все испортил. Впрочем, они обозначились оба — это важно. Сокджин что-то для себя решает и кланяется Намджуну поспешно, выказывая почтение. Сворачивает на ходу полотенце, оставляет его на краю стола и молча идет на выход. И только у дверей оборачивается. — Принц приехал, — говорит Сокджин, — он устал очень. Не отпускайте его домой пару дней. Ему отдых нужен. У Намджуна сердце екает при упоминании Чимина, он невольно косится на лестницу. Сокджин замечает, но на лице у него это никак не отражается. Он кланяется еще раз, как делал в первые дни их знакомства, и уходит домой.