Непринятый финал

Следующий день пронесся стремительным вихрем. Сбивчивые объяснения с Соланой, которая – надо отдать ей должное – задавала только действительно необходимые вопросы, потом – с начальником Ларсон, челнок на Цитадель, гулкое эхо в пустующих залах и коридорах, заваленных обломками. И две фигурки, уверенно ведущих их… куда-то. Как надеялся Гаррус – к чуду. К одному, самому последнему чуду. Лиара и Солана, которая отправилась с ними, то и дело поглядывали на детей, а Гаррус и вовсе почти не спускал с них глаз, отвлекаясь лишь на то, чтобы проверить периметр, но Арсус и Изабель не выказывали никакого беспокойства от того, что снова оказались на Цитадели. Они шли в ногу, совсем близко друг к другу, но все же оставляя пространство для маневра. Все эти черты казались ужасающе неуместными, и ничуть не напоминали подражание – от того осадок делался ещё горше. …они шли в тишине, а потом добрались до места. Гаррус сидел на маленьком, узком балконе и смотрел в усыпанное звездами небо. Мириады холодных белых огоньков сверху – мириады зеленых огоньков внизу, словно ответ. Шепард как-то рассказывала, что у людей было принято загадывать желание, если увидишь падающую звезду. Гаррус до рези в глазах смотрел в небо, но звезды не желали падать. Воздух прорезал его хриплый, горький смех. Турианец сгорбился, опираясь локтями о колени, и закрыл лицо руками. Арсус и Изабель привели их в нужное место на Цитадели, и там не было ничего. Он три раза – хотя нет, четыре – переспросил детей, точно ли они уверены. Он сверился с картами и чертежами, отчаянно надеясь найти закравшуюся ошибку, но ошибки не было. Вот место, где был пульт, а вот то, что выше, где была её кровь… много крови, где были обломки её брони и обрывки одежды, где валялся её пистолет. Место, в которое привели их дети, было точно под тем – всё сходилось. Но там не было Шепард. Никаких следов. Ни клочка одежды, ни чешуйки брони, ни капли крови. Её там не было. Её не было нигде. Эта мысль, уже давно отравляющей тенью клубящаяся на задворках разума, обрушилась на Гарруса всей своей мощью. Накрыла. Скомкала. Опустошила. Её нет. Эти два слова крутились в голове как закольцованная запись, и Гаррус даже не пытался её оттолкнуть или игнорировать. Больше это не могло продолжаться. Он всегда старался смотреть правде в глаза, даже когда эта правда когтями выскребала из него душу. Шепард не было на Цитадели. Шепард не было в госпиталях. Шепард не теряла память и не оказывалась одной из тысяч беженок, которых разметало по всей Галактике из-за паршивой логистики. Её не было нигде. Нигде во всей проклятой галактике. Гаррус поднялся и подошел к перилам. Город внизу еще не скоро восстановится полностью, но он уже мерцал огнями, и за каждым из них были чьи-то жизни, надежды и мечты. От каждого невидимого обитателя нити тянулись к другим, к тем, кого он любил, ценил, ненавидел, уважал… бесконечно сложная паутина жизни, ради сохранения которой Шепард отдала свою жизнь. Она всегда умела принимать сложные решения. Было ли это самым сложным? Или она как всегда бросилась навстречу судьбе, не колеблясь, без сомнений? Могла ли она уже тогда всё знать или лишь чувствовала интуитивно? Было ли её «и буду любить вечно» осознанным прощанием? — Какая разница… - пробормотал Гаррус и выудил из внутреннего кармана рисунок Изабель. Улыбающаяся с него женщина всегда поступала правильно, и это его восхищало. А иногда он ненавидел её за это. С того самого момента, как Гаррус узнал Шепард по-настоящему, в нем всегда боролись две сущности. Одной из них было плевать на последствия и разумные доводы, она ненавидела готовность Шепард очертя голову лезть в самое пекло ради тех, кому не помешало бы пустить пулю в лоб. Да и ради чего бы то ни было другого. Эта его часть не считала, что спасение галактики стоит её жизни. Эта его часть готова была когтями раздирать пространство-временной континуум, чтобы только не дать ей совершить то, что она совершила. Не важно как. Запереть на «Нормандии», ударить по голове и отправить в госпиталь… как угодно. А ещё эта часть в кровь сдирала горло, воя от осознания собственной слабости и собственной вины. Будь он сильнее – они бы добрались до луча вместе. И что бы ни происходило на Цитадели – он бы не дал ей погибнуть. Но была и другая часть. Та, которая помнила, как напряжение покидало Шепард, когда им удавалось спасти хоть кого-то; как она смеялась и как ругалась и пинала вещи, когда политики её бесили; как она рвалась к цели, и как горели при этом её глаза. Явик однажды сказал, что будь у протеан лидер вроде неё, шансов на победу оказалось бы больше, и он был прав. Шепард родилась для этой войны, и всё, что с ней происходило, вело к тому проклятому моменту на Цитадели, делало её сильной и непримиримой, достаточно стойкой, чтобы всё выдержать и победить. Глядя на рисунок Гаррус понимал, что даже будь он там вместе с нею - не смог бы остановить. Шепард хотела вернуться, она обещала ему, и если не вернулась, значит, у нее не было другого выбора, а раз так… разве смог бы он помешать ей? Нет. Ведь она бы не смогла жить с осознанием того, что не справилась, когда всё зависело только от неё. Да и он бы не смог. Мазолистые пальцы турианца скользнули по рисунку. Он вспомнил, как Изабель обняла его тогда и сказала, что тоже скучает. Он так и не понял, чего в том жесте было больше – поддержки или просьбы о ней. Также как никогда не мог в полной мере понять этого, когда Лиара сжимала его руку. Ясно было только то, что они нуждались друг в друге. Он и Лиара - поверженные посреди победы и не знающие, куда себя деть в этом новом, чудном мире, который утратил для них смысл, но, по крайней мере, понимающие друг друга. Он и эти дети. Им тоже нужен кто-то, способный понять, для кого они не будут строчками в отчете. А Гаррусу нужен был хоть какой-то повод жить. Конечно, Омега всегда ждет его с распростертыми объятиями, но… — Ты бы дала мне за это пинка, да? – усмехнулся он, глядя на рисунок. – И сопроводила бы пояснениями в лучших традициях милашки Джек. Шепард на рисунке смеялась над его словами, подтверждая, что так оно и есть. Она бы не простила ему попытки найти смерть раньше срока, пусть даже он явился бы в тот бар в сопровождении всех ублюдков, обретающихся на Омеге и готовых свидетельствовать, что он сделал мир лучше перед тем, как покинул его. — Это не честно, знаешь? – сказал Гаррус, хмурясь. – Не честно, черт бы меня побрал, Шепард! Что мне тут делать?! Память колыхнулась, почему-то довольно ярко воспроизводя эпизод из больницы, когда он наблюдал за тем, как Изабель рисует свои эскизы. В тот момент ему действительно на миг захотелось стать частью мира, который строился за окном, и за который Шепард отдала свою жизнь. Увидеть, что из него получится. Посмотреть, как эти дети вырастут, как будут собирать эти модели, как будущее, зарождающееся на кончике карандаша Изабель, вырвется из тисков бумаги и воплотится в реальность. Как будут сверкать их одинаково зеленые глаза, когда они достигнут успеха и скажут: «мы это сделали!». Скажут, стоя плечом к плечу, но уже не потому, что надо обороняться, а просто потому, что они – неразрывное целое и им удалось сберечь свое единство. — Неплохая цель, как полагаешь? – криво усмехнулся Гаррус и осторожно провел по рисунку затупленным когтем. – Тебе бы это, наверное, понравилось. — Гаррус? – негромкий голос Соланы раздался из-за спины, и Гаррус нахмурился, поняв, что совершенно не слышал её приближения. – Сестра сгодится на роль собеседника, чтобы не приходилось болтать самому с собой? — Собеседник из меня всегда был паршивый, - небрежно дернул плечом Гаррус. — Из тебя и турианец паршивый, но я всё равно тебя люблю, - фыркнула Солана, опираясь на перила рядом с ним. Её цепкий взгляд скользнул по рисунку. – Значит, это правда? О вас с ней. — Не всё ли равно теперь? – Он не смотрел на сестру, вглядываясь в линии портрета. У Изабель определенно был талант. — Мне очень жаль, Гаррус, - тихо сказала Солана после долгой паузы. – Я… - она нахмурила надбровные пластины и неуверенно дернула мандибулами, - … я не знаю, что сказать. Кроме того, что мне, правда, очень жаль. И еще стыдно немного. — Стыдно? – он непонимающе посмотрел на нее через плечо. — Ну да, типа того, - кажется, Солана уже пожалела о своих словах. – Я… ну знаешь, о вас ходили кое-какие слухи, но я считала, что это лютый бред. — Тебе стыдно за то, что ты не поверила сплетням? Что-то слабо верится, Сол. Она покачала головой, отводя глаза. Гаррус примерно представлял, что сейчас услышит, и поймал себя на том, что ему всё равно. Абсолютно. — Когда я это первый раз услышала, то подумала, что ты, конечно, всегда был немного двинутым, но не до такой же степени, чтобы спутаться с человеком. Это казалось очень… неправильным. Даже для тебя. Очень безумным. Знаешь, когда я писала тебе, а ты долго не отвечал или говорил, что не можешь вернуться, я вспоминала сплетни и, хоть всерьез не верила, меня это прямо бесило. Я думала, что если есть хоть крошечный шанс того, что это правда – у отца не будет шанса вправить тебе мозги, я сама это сделаю. А вот теперь… - она мельком взглянула на него, но не выдержала спокойного взгляда дольше нескольких секунд. Это было впервые на памяти Гарруса. – Теперь я смотрю на тебя и понимаю, какой идиоткой была, когда обо всем этом думала. Насколько всё это не важно. — Да, это уже не важно, – согласился он, вглядываясь в рисунок. У Шепард на нем были слегка сощурены глаза, а Гаррусу так хотелось в них посмотреть. Почему-то казалось, что они бы тоже были очень живыми на этом рисунке, как и её улыбка. Теплая рука сестры легка поверх его собственной и, когда он не отдернул свою, Солана негромко, почти робко попросила: — Расскажешь мне о ней? — Зачем? — Я хотела бы знать, какой она была. На самом деле, – сказав это, Солана вздохнула и провела ладонью по лобным пластинам, выдавая своё напряжение. – Когда напали Жнецы, и всё в один момент пошло наперекосяк, я много думала, Гаррус. О нашей семье, о тебе, о папе, о том, как за последние годы мы друг от друга отдалились, не желая быть слабыми. Отец с ума сходил из-за маминой болезни, но предпочитал горевать, запираясь у себя в кабинете, а выходя оттуда, прятался за приличествующей турианцу маской сдержанности и стойкости. Ты – так на него похожий своим проклятым упрямством – всё время рвался выбраться из его тени и пройти собственной дорогой, и, в конце концов, даже перестал пытаться объяснить свою позицию. Я просто тихо свирепела, злясь на него, на тебя, на Духов… может быть, даже на маму, как бы ужасно это ни звучало. – Солана дернула головой. – И когда её не стало, я поняла, что только она и держала нашу семью вместе. На самом деле наш дом рухнул не в тот момент, когда его разнесли Жнецы, а когда она перестала дышать. После этого мы стали просто соседями, воспринимающими друг друга как должное, но совершенно не способные понять. И даже не замечающие, что это необходимо. – Она повернулась, посмотрев брату в глаза. – Я думала, что потеряю и тебя, Гаррус. Я думала, что эта война заберет всех, кого я люблю. Когда нас эвакуировали, отца ранило – оказалось, что совсем пустяковая царапина, но в тот момент, когда он начал заваливаться на землю я как наяву увидела, что вот сейчас он умрет от этой раны, ты не вернешься из какой-нибудь очередной секретной миссии «Нормандии», а Тарис – из очередной битвы. Это было… — … как задыхаться в космосе, – негромко сказал Гаррус, не сводя с неё глаз. Он знал это чувство. Оно часто приходило к нему на Омеге. Снова и снова в голове прокручивались сводки из рапортов выживших, а воображение с садистской педантичностью дорисовывало остальное. — Да, - тихо сказала Солана, и на этот раз даже не попыталась скрыть боль, отразившуюся в глазах. – Когда всё обошлось, я себе пообещала, что больше ни минуты не потрачу попусту. – Она усмехнулась, дернув мандибулами. – Видел бы ты лицо отца, когда я сказала, что проклятущей политике невмешательства пришел конец. — О да, могу себе представить, - Гаррус поневоле ответил на усмешку. Лицо их отца действительно должно было быть впечатляющим. – И как он отнесся? — Упрямо, как и всегда. Но больше я не дам его упрямству одерживать верх. Или твоему. Или своему собственному. К Духам все эти каменные выражения и сдержанность. Жизнь слишком короткая, чтобы тратить её на это. Поэтому я на всё наплевала и вышла за Тариса. Поэтому я здесь. Я хочу вернуть нашу семью, Гаррус. Я понимаю, что вновь завоевать доверие не просто, но я бы очень этого хотела. Я хотела бы наверстать те годы, которые мы, как идиоты, провели, ограничиваясь фразами вроде «у меня всё в норме, а как ты?». Поэтому я спрашиваю. Не из пустого любопытства, просто вижу, что она для тебя много значила, и я хотела бы знать, какой она была на самом деле. Для тебя. Если ты, конечно, готов об этом говорить. Гаррус смотрел в лицо сестры, и ему хотелось на нее накричать. Рявкнуть что-нибудь злое и жестокое, послать подальше и вытолкать с этого балкона, из этого дома, из своей жизни. Она хотела вернуть семью, но Гаррус не мог вернуться. И мысль о том, чтобы даже попытаться сделать вид, что всё «как прежде», вызывала в нем иррациональное отторжение и злость. Ничего уже не будет как прежде. Никогда. Он уже открыл рот, чтобы сообщить об этом сестре, но слова так и не прозвучали. Если уж смотреть правде в глаза до конца, то Солана пыталась идти вперед и исправлять то, что – как ей казалось – ещё возможно исправить. Это было куда более конструктивным подходом, чем просто захлопнуть дверь и оставаться наедине с разъедающей мыслью о собственном бессилье что-либо изменить. Взгляд турианца снова упал на портрет Шепард. Как он посмотрит ей в глаза потом, если всю оставшуюся жизнь проведет жалея себя и топя горе в алкоголе или чьей-нибудь крови? — Хорошо, Сол, - негромко сказал Гаррус после затянувшейся паузы. – Я расскажу тебе о Шепард. С самого начала, если захочешь. Глаза Соланы радостно вспыхнули, она выдохнула облегченно, а мандибулы разлетелись в открытой улыбке. Гаррус давно не видел, чтобы сестра столь ярко проявляла свои чувства, во всяком случае, положительные. Она и правда изменилась. Или старалась измениться, по крайней мере.

***

Очнувшись на операционном столе Цербера Шепард не успела задуматься о том, как она тут оказалась, и почему последним ее воспоминанием было беспомощное барахтанье в космосе. Она умирала там, среди звезд над Алкерой. Умирала и знала это. Ей было страшно и больно, а ещё её пронизывала ярость. Всё не должно было закончится так. Они не могут проиграть! Это было последней её мыслью перед тем, как мозг отключился – всё утонуло в темноте. А потом свет снова разгорелся, принеся с собой дискомфорт и растерянность. А ещё – звуки стрельбы и протяжные гудки аварийной сирены. Тогда некогда было раздумывать, а после, когда выдалась свободная минутка, чтобы всё осмыслить, Шепард снова и снова задавалась вопросом о том, почему она не видела света или промелькнувшей перед глазами жизни? Неужели смерть – это действительно только отключение сознания, полное растворение и прекращение существования? Верить в это почему-то не хотелось. От этой мысли было холодно и тоскливо. Шепард не часто приходилось высказываться по этому поводу, но в глубине души она хотела верить, что когда какой-нибудь противник окажется достаточно хорош, чтобы прикончить бойца N7, она увидит родителей, потерянных друзей, сослуживцев, которые порой закрывали её собой в бою, ценой своих жизней. Всех тех, кто уже ждет её и тех, кому предстоит уйти после неё. Она всегда верила в это, и вера пошатнулась после пробуждения в «Цербере». Проклятый «Цербер» ухитрялся, даже даруя чудо запросить за него непомерную плату. Страх выцарапал себе местечко глубоко внутри и угнездился там, выжидая и не упуская ни одного случая, чтобы выпустить когти. Шепард ненавидела терять своих бойцов, она могла держать лицо в таких случаях, могла найти слова для остальной команды, но для неё самой такая потеря всякий раз ощущалась комком колючей проволоки, которую затолкали в горло. После Алкеры на этой проволоке добавилось ядовитых зубцов. Когда на Омеге Шепард увидела Гарруса с развороченным лицом и в луже его странной синей крови, эта проволока быстро и туго затянулась на шее, отравляя и лишая воздуха, повергая в первобытную панику существа, потерявшего возможность дышать. Как тогда, среди звезд. Она смутно помнила, как они добрались до Нормандии. Доктор Чаквас бросила на неё один единственный взгляд и тут же занялась турианцем. А Шепард через какое-то время обнаружила себя за столом в обеденной зоне, а рядом почему-то сидел Джокер (и как только его выманили с мостика?). Он что-то вложил ей в руку и настойчиво подталкивал стакан с водой. Шепард моргнула и выпила, не спрашивая, что это. Оказалось: порция успокоительного, достаточная, чтобы угомонить крогана. Лекарство начало действовать почти сразу, и мысли снова стали выстраиваться в связные цепочки, хотя лучше от этого не стало. Шепард осознала, что её странное состояние, в течение которого она действовала только благодаря инстинктам – это приступ паники. Ужас от осознания того, что если Гаррус сейчас умрет – это будет навсегда. Она больше не увидит его глаз, не услышит рокочущего голоса и шуточек, не ощутит спокойствие, которое охватывало её в бою, когда он был за её правым плечом. Всего этого больше не будет уже никогда. Это было недопустимо. …а потом Гаррус появился в зале совещаний и в своей манере пошутил про шрамы. Его глаза смеялись, и Шепард одновременно и узнавала и не узнавала этот взгляд. Только сейчас она в полной мере поняла, что прошло два года– это чертовски много времени для тех, кто не провалялся весь этот срок на операционном столе. Даже один день может изменить всю жизнь, даже один час или минута – Шепард прекрасно помнила, как это случилось с нею на Мендуаре, - а тут два года… они отражались в глазах Гарруса, в его манере держаться, в его речи. Он изменился, и Шепард хотелось знать, в чем. Глядя на турианца в тот момент, она осознала, как ей не хватало кого-то, кому можно доверять безоговорочно, кого-то своего. И то, что Гаррус пошел с ней, не задавая вопросов, не смотря на нашивки «Цербера», порождало в ней клубок противоречивых чувств. Она хотела наплевать на субординацию и обнять его, хотела сказать, как это важно для неё, но молчала, потому что подозревала, что если откроет рот, то бедняге Гаррусу придется выслушать всё: о смерти над Алкерой, о сомнениях насчет «Цербера», о страхе насчет того, что она – это уже не совсем она, и так далее и так далее. …а ещё, замечая, как неотрывно он смотрит, словно она исчезнет, стоит только отвести глаза, Шепард задавалась вопросом, что же именно загнало Гарруса на Омегу. На это он так и не ответил прямо, но со временем Шепард догадалась, со временем многие вопросы нашли свои ответы, а невыразимый клубок эмоций и чувств сплелся в крепкую связь, которая удерживала Шепард, в какой бы ад их не бросало. Она любила Гарруса, она доверяла своей команде, и когда им пришло время отправляться на Землю, всё вновь – как когда-то – выстроилось в простую и понятную линию. В отрезок, который надо преодолеть, от старта до финиша – до победы. Четкость и однозначность этой задачи приносила с собой спокойствие, и лишь единственный страх всё ещё скреб душу. Тот самый страх, который она в полной мере осознала, глядя в окровавленное лицо Гарруса. Страх, что смерть разлучает навсегда. «Я буду любить тебя вечно» - последние слова, которые она ему сказала, убегая. Это не было прощанием, это было клятвой – злой, яростной клятвой, последним вызовом, который Шепард бросила собственному страху. Она не могла сдаться, ни Жнецам, ни уж тем более страху. Жнецы не победят, не в этот раз. Темнота, смыкающаяся над разумом, не отнимет у нее любимых. Не в этот раз! И в этот раз всё действительно было иначе. Возможно потому, что пришло время? Или потому, что она приняла решение? Шепард не знала. Но падая в зеленую бездонность Горна, она ощутила присутствие всех, кто был ещё жив, и тех, кто уже давно оставил этот мир. Они были вместе с ней. Как никогда раньше она ощущала их присутствие, их поддержку, их веру в неё… их любовь. В этот раз мир не взрывался волнами острой боли и ужаса, он медленно расплывался и гас, как будто она засыпала, убаюканная множеством любящих голосов, укрытая теплом их прикосновений. Она уже не помнила, что умирала, ей казалось, что это лишь первый спокойный сон после войны. Турианский бар не слишком-то отличался от человеческого: тоже ряды напитков, полированная стойка с рядом высоких стульев, несколько круглых столиков в зале – такие заведения обычно прятались среди рядов магазинчиков на не самых популярных улицах. Тут не было клубной музыки и агрессивного, мерцающего освещения, более того, сейчас тут вообще не было искусственного освещения – свет лился с просторной веранды, которую отделяли от бара деревянные рамы, завешанные льняными полотнищами приятного зеленоватого оттенка. Ветер лениво колыхал их и доносил запах моря и шум волн. — По ту сторону моря… - пробормотала Шепард, вспомнив слова Тейна. Как-то, рассказывая о жене, он сказал, что она ждет его по ту сторону моря. Женщина протянула руку, касаясь ткани кончиками пальцев. Она помнила эти занавеси – точно такие же были в её любимом летнем кафе на Мендуаре. Оно пряталось в тени деревьев на самом краю просторного пляжа, на котором даже летом в выходные дни не становилось слишком тесно. А ещё в том кафе продавали отличное мороженое с орехами и фисташковым джемом. — Рад тебя видеть, - рокочущий голос, раздавшийся за спиной, заставил Шепард едва ли не подпрыгнуть. На секунду её сердце сжалось одновременно от страха и от радости. Но и осознание того, что это не тот голос тоже пришло почти мгновенно. Шепард развернулась и увидела бармена-турианца, который с истинно турианской невозмутимостью смешивал какой-то коктейль. На стойке рядом с ним стояла вазочка с мороженым. Шепард приблизилась, внимательно вглядываясь в лицо, до того скрытое тенью, и широко улыбнулась. В тот момент, когда она впервые увидела этого турианца, все они были для неё на одно лицо, но клановые знаки она запомнила. — Найлус. — Шепард. - в тон ей ответил он и поставил стакан с коктейлем на стойку, субгармоники голоса отчетливо выражали беззлобную иронию. — Значит, я всё же ухитрилась угодить в турианское…кхм… посмертие? – спросила Шепард, усаживаясь на стуле и про себя отмечая, что привычную униформу и броню заменили купальник и полупрозрачный парео. Когда она такое носила последний раз? Да носила ли она такое вообще? Найлус коротко рассмеялся: — Вот это было бы в твоем стиле, Шепард, но вынужден разочаровать – похоже, это место достаточно велико, чтобы его хватило на всех. — На всех… - повторила Шепард, и ей вспомнились те голоса, которые она слышала, падая. – Значит…все здесь? И я могу их увидеть? — Да запросто, - Найлус кивнул головой на выход на пляж, ветер колыхал занавеси, закрывая обзор, но порог Шепард видела. – Можешь пойти сама, можешь подождать, скоро кто-нибудь заявится. – В его голосе звучала напускная сварливость. Шепард оперлась на барную стойку, собираясь спрыгнуть на пол, ей ужасно хотелось увидеть… сразу всех! Но что-то её остановило. Женщина не могла сказать, что это было, но руки расслабились и обхватили поданный стакан, он приятно холодил ладони. Найлус поставил рядом вазочку с мороженным и наблюдал за ранней гостьей с искренним любопытством. — Пожалуй, я подожду, - медленно проговорила Шепард, рассматривая своё отражение в колеблющейся глади напитка. – Я обещала подождать его в баре.