И никак иначе

Подрагивающие конечности и голова, как после землетрясения. Я тяжело отрываюсь от подушки. Усилие, что того стоит. Поцеловать ее плечо – это все, чего хочется этим хмурым утром. Наступило ли оно вообще… или мы проспали до вечера? - Половина шестого, Долорес, - тихо говорит она, отвечая моему немому вопросу. В длинных пальцах снова дымится сигарета. Я забираю ее и делаю глубокую затяжку. Я не курила с двадцати четырех лет, горло неприятно перехватывает резкий, слишком тяжелый сорт табака. Но я не кашляю, это было бы совсем… по-детски. Она наблюдает за мной в пол оборота. Без привычной холодности, но и без теплоты. Все закончилось. Ночь закончилась. Я это знаю. Ощущение ползет по мне, словно само собой разумеющееся, естественное, как протяжный утренний зевок. Мне пора уходить. Но я жду, когда она это скажет. Голова сама клонится на ее плечо. Нет сил... возможности что-то поделать с этим желанием касаться. Она не отодвигается. Зачем? Все и так понятно. Ей не нужно ничего делать... говорить. - Зачем я сюда приехала? – я вдруг неконтролируемо истерично усмехаюсь, вздрагивая всем телом. Не хватало только пустить сопливую слезу. «Она тебя не пожалеет, даже не надейся…» - Навести здесь порядок… приближенный исключительно к вашим вкусам, директор Амбридж, мэм, - по ее губам проплывает насмешливая полуулыбка. Не колкая, скорее игривая. «Любовница директора… а ты и мечтала. Что ж, Альбус Дамблдор явно предпочитал кое-что другое, а даже если бы и нет, то влюбленный исключительно в себя старик вряд ли бы оценил… А может быть, он и оценил когда-то давно. Возможно, даже переоценил», - я смотрю прямо перед собой, ловя прыгающие черные точки. Состояние близкое к тому, чтобы отрубиться. Сейчас это было бы самым лучшим выходом. Она накинет на меня простынку, а парочка крепких парней, отволокут меня в больничное крыло, к ее подружке Поппи. Она не станет аппарировать в Хогвартсе! Я усмехаюсь, чувствуя, как она наблюдает за мной. Мои мысли написаны у меня на лице. Стирать их глупо и бессмысленно. - К моим вкусам… Что ж, можно и так сказать, - нет, теперь уже нельзя. Я лгу. Себе в первую очередь. Все изменилось, неумолимо вышло из-под контроля. «Никто не должен лгать, Долорес!» - кто-то просто обязан сказать мне эту фразу. Кто-то… - Желание отомстить за то, чего не было… - Или было, - я резко перебиваю ее, в горле стоит ледяная глыба. Не проглотить. - Или было, - мягко соглашается она. - Зачем ты пришла той ночью? – я все еще лежу на ее плече, и все еще смотрю прямо перед собой, боясь поднять глаза. Заплаканные глаза. Нужно срочно уходить… и подумать… хорошенько подумать… - Удержаться было трудно, - она коротко усмехается поверх моих волос. - Я думала, вы мною брезгуете, профессор, - совершенно искренне выпаливаю я, внезапно понимая, что мне становится легче. Унижения, мать их. Она должна меня унижать. Тогда все становится каким-то простым, понятным… правильным. Тогда легче. Тогда все перестает казаться таким тусклым и обыденным. Чувство насыщения, наполненности. Поразительно, сколько лет я думала прямо пропорционально наоборот. Вернее, заставляла себя думать. Все эти садистские заморочки… « Ты просто дефективная, Долорес. Ты вроде бы даже смирилась с этим… » Нет. Мне никогда не изобрести перо, которое удовлетворило бы меня полностью. Которое бы исписало, искромсало это позорное, омерзительное желание ползать на коленях, умоляя… Я резко приподнимаюсь, с трудом проглатывая горечь тошноты. Ладонь сама тянется, чтобы прикрыть рот. - Долли? –она обеспокоенно поднимается следом. Ее прохладные пальцы обхватывают мою шею сзади, прямо под волосами. Опять этот тревожный старушечий тон. Ласковый и сопереживающий. Насколько же разным может быть один и тот же человек. - Ты не ответила, - сипло отзываюсь я, без особого энтузиазма отстраняясь от прикосновения, подаваясь всем телом вперед. Блеклый молочный рассвет болезненно слепит глаза. До чего же дерьмовое утро. - На что? – снова насмешливо. Ласковая старушка исчезает, уступая место старой сучке. В голосе дребезжит не скрываемое раздражение. Она не настроена на выяснения. Любого рода. Мы либо трахаемся и я выметаюсь, любо я просто выметаюсь. Тип отношений, который подходил мне больше всего, с условием, что обычно выметался кто-то другой. Мужчина или женщина, без разницы. На ходу застегивая брюки, оправляя рубашки… блузки. Торопливо подтягивая чулки. - Ты жалеешь? – зачем-то спрашиваю я, сосредоточенно ища глазами юбку. Ответ очевиден и мне не интересен, однако же… - Нет, - коротко произносит она, снова возвращаясь на свое место. "Неужели?" – И о том, что было тогда не жалею, - неожиданно тепло добавляет она. – Хотя надо бы. Я поступила безответственно. - А это, конечно же, не в ваших правилах, профессор, - я устало ухмыляюсь. Сейчас бы вызвать злость, давно привычное оружие, а вернее сказать, средство защиты. Но не выходит. Ничего нет, только безграничная усталость. «Она» съела меня на завтрак. Сегодня ей уже не нужно будет идти в столовую. - Как знать, - она задумчиво пожимает плечами. - Ты даже не представляешь, сколько раз я в мельчайших подробностях прокручивала в своей голове ту ночь, задаваясь одним лишь вопросом – почему? – прорвется ли этот нарыв? И стоит ли позволять этому случиться сейчас? Скорее всего, не стоит. А стоит ухватиться за то, что мы имеем этим утром, в это самое мгновение. Шаткий и нестабильный порожек, устояв на котором можно получить нечто большее, перейти, так сказать, на следующую ступень, более устойчивую. Стоит ли все портить бессмыслицей школьных воспоминаний? Отпугивать то, что наконец так близко… осязаемо? Но я пришла к ней вчера вечером не за тем, чтобы оказаться в ее постели. Я пришла, чтобы понять. - Зачем тебе это понадобилось? – я неуклюже сажусь на постели, спустив ноги на ледяной пол. Это не замок, это средневековая темница! - Я была пустым местом. Всегда. О моем существовании тебе напоминал лишь школьный журнал… - Видимо, ты ошибаешься, - она смотрит исподлобья, склонив голову почти что к самому плечу. Тяжелый неприятный взгляд. Раздражение, презрение и… жалость. Коктейль «Минерва», можно двойную порцию? - Я ошибаюсь, зато вы, профессор, всегда правы, - какой изысканный пассаж! Добротная истерика когда-то выкинутой на помойку любовницы. Даже не любовницы... Как-то раз одна из высокопоставленных министерских доченек закатила мне подобную сцену прямо в моем собственном кабинете, за что получила по роже, даже без применения магии. Бить хорошенькие личики так приятно, чувствуя чужую боль, ущемленное самолюбие, обиду, иногда что-то еще… едва уловимое. Нет-нет, надеяться, что ты когда-то была любима кем-то из них… Какая дура позволит себе столь опасное заблуждение? - Что-то еще? – щелчок зажигалки. - Вряд ли, - сухо бормочу я, все-таки отыскивая на полу, сорванную с меня накануне юбку. Я одеваюсь, слушая, как она неровно выпускает дым из легких. Нервничает? Нет… нет. - Послушай, Долорес, - она наконец поднимается и медленно подходит, попутно завязывая пояс халата. –Не порти все… Я причесываюсь, вернее, деру волосы ее гребнем. Жестким, тяжелым, колючим гребнем. Такие пропитывать ядом, да царапать невинных сказочных принцессок, отправляя их к чертям, спать вечным сном. - Отвратительная штуковина, - я почти что брезгливо выпускаю металлический гребень из рук, наблюдая, как он с характерным стуком падает на ее туалетный столик. Под ребрами сосет пустота, словно жуткий ненасытный кракен. Что я делаю? Почему я это делаю? Она мягко обвивает меня сзади, утыкаясь носом в макушку. Я смотрю, как мы отражаемся в ее зеркале. Мы… Мы карикатура. Дерьмовый шарж какого-нибудь очередного из рыжих, надоедливых мистеров Уизли. Болезненная, искаженная реальность. Объятие становится крепче. От этого душно, тошно… невыносимо. «Разве не этого ты хотела все эти годы? Вспоминая… приникая поцелуем к собственным фантазиям?» Я чувствую, как невольно приподнимаюсь на цыпочки. Она с силой тянет меня к себе, к своим губам. Только что исправно и со всей ответственностью заправленная в юбку блузка, снова торопливо расстегивается, стаскивается с плеч, падает куда-то в самую бездну. И я вместе с ней. - А есть то, что можно испортить? – слова выходят сбивчивыми и неровными, в такт самому дыханию. – Ты снова меня используешь… - А это осознание делает тебя несчастной? – она резко поворачивает меня к себе. Настолько резко, что я едва устаиваю на ногах. - Что? – мой вопрос звучит выдохом удивления. Ее вопрос был, скажем прямо, не из ожидаемых. - Долли… что тебе нужно? – два ее пальца мягко раздвигают мои губы. Мягко, но настойчиво. Я беру их целиком. Желание съесть, проглотить… ничего от нее не оставить. - Еще вчера я хотела, чтобы ты страдала каждым миллиметром тела… - подбирать слова все труднее. Кровь уже отхлынула от мозга, благополучно прилив к другому месту, обдав его сумасшедшим жаром. - А сейчас? – пол… холодный и колючий старый шерстяной ковер. Потрепанный, выцветший, впивающийся в мои локти, в колени. Отвратительное, мерзкое ощущение… и следом другое. То самое, что заставляет выгибаться навстречу всем телом, всем существом. Отчаяние, что наступит позже, пожалуй, только оно может быть равным ему по силе. - Не знаю… не знаю… - шепчу я в ответ… или кричу. Это уже не важно.