Во тьме

За окном собирались сумерки — очередной день близился к концу, и в этот день Леголас снова не получил ни одного письма. Вернее — ни одного письма от Арагорна; это единственные письма, которые его волновали. Арагорн не писал так долго, что даже эльфу его молчание казалось без одного мгновения вечностью; но, очевидно, у нового короля было слишком много прочих дел. Полоса заката становилась всё меньше, и Леголас вздохнул одновременно с затаённой грустью и куда более тайным облегчением. У него появился ещё один глоток надежды, отсрочка длиной в мучительную ночь. Леголас ждал письма вполне определённого: в этом письме должно содержаться приглашение на свадьбу Арагорна и Арвен, его избранницы. Этот повод Арагорн наверняка сочтёт достаточным для того, чтобы написать другу; он наверняка пригласит Леголаса на торжество, и Леголас не сможет отказать, он изо всех сил постарается добраться до Гондора. Но он совсем не был уверен, что окажется способен совершить подобное путешествие. Впрочем, Арагорн всё равно не отослал ему ни одной строчки, ни одной, даже самой незначительной весточки. Если бы можно было увидеть хотя бы несколько адресованных ему слов! Неважно, о чём они будут, пусть даже о бракосочетании, пусть даже о рождении будущих наследников. Но никаких подобных новостей от Арагорна не приходило — отчего же он медлил, какие обстоятельства заставляли его откладывать долгожданную свадьбу? Рано или поздно, впрочем, она всё равно состоится, и лучше уж рано, как можно раньше, чтобы не страдать больше, ожидая неминуемого. Как проще разбить себе сердце — медленно или быстро, постепенно или одним махом? Леголасу не хотелось выбирать, да это был и не его выбор — это решал Арагорн, ничего не подозревая о своей роли. Леголас поднялся из-за стола и лёг на постель. Силы оставляли его, он чувствовал, как это неотвратимо происходило. Эльфы — сильнейшие существа, они не болеют недугами простых смертных и живут на свете веками, чтобы уйти навсегда с достоинством, но одновременно они так слабы: разве это видано, чтобы человек скончался от одолевавших его чувств? Ещё совсем недавно Леголас не знал, что подобное может случиться с эльфом, вернее — знал, но не помнил, ещё вернее — не задумывался. Сражаясь бок о бок с Арагорном, он ощущал, как его сердце оплетают нити связи, но когда он отправился в родной дом, прочь из Гондора, нити натянулись — чем дальше, тем сильнее — и сжались смертельной хваткой. Эльф, чьи чувства слишком сильны, но никогда не могут быть разделены, угасает и уходит во тьму. Это должно было остаться всего лишь легендой, страшной сказкой на ночь из тех, что отец читал ему в тщетной попытке предостеречь от будущих опасностей. Это не должно было случиться с ним. Леголас поднял руку и внимательно присмотрелся к ней; его пальцы дрожали едва заметно, так дрожь иногда пробирает бойцов в напряжении битвы, но руки Леголаса всегда были тверды, иначе не управиться с луком. Странная болезнь медленно поражала его тело — что это за проклятие, обязующее тело непременно следовать за душой во мрак? Но лучше уж так, лучше уж так, чем если бы тело оставалось совершенно здорово и продолжало существовать как ни в чём не бывало; жизнь эльфов более закономерна, в ней одно увлекает другое. Всё началось во время коронации — это было начало конца, будущий король был прекрасен, а расставание неминуемо, их долгое путешествие пришло к развязке, и эта развязка была так правильна, будто само мироздание расставило всё по своим местам. Если Леголас собирался спорить против мироздания, нужно было приниматься гораздо раньше. Но даже само мироздание побороть проще, чем изменить влечение Арагорна; ответные чувства должны быть лишены принуждения. Леголас был эльфийским принцем и имел одновременно гордость эльфа и гордость принца. Вот почему он, сокрушённый отсутствием вестей от Арагорна, так и не написал ему первым. Если Леголас примется за письмо, то обязательно напишет то, о чём писать не следовало, он не удержится и заставит Арагорна презирать себя. Уж лучше жить воспоминаниями; у эльфа в голове так много фрагментов — всего не упомнишь, но некоторые он будет помнить всегда, тем более, не так уж много осталось этого самого «всегда», даже «всегда» перетекает в небытие. Если бы он догадался раньше, то смог бы остановить себя от падения. Если бы он догадался раньше, то мог бы сделать свою любовь более осязаемой, более жертвенной, чуть более подобной любви Арвен. Арвен собиралась отказаться от эльфийского бессмертия ради кратковременного счастья рядом с Арагорном. Ничто не могло перевесить эту жертву, не стоило даже и пытаться. Одна мысль о подобном вселяла в Леголаса ужас. Он не был готов к такой потере, а значит, он проиграл с самого начала, ещё не вступив в борьбу. Подставить грудь под вражеское копьё, чтобы спасти Арагорну жизнь — легко, но добровольно подписать свой приговор, в твёрдом уме, холодном рассудке… Впрочем, разве его рассудок был твёрд всё это время? Сейчас — сейчас он мог бы отдать всё, что угодно, ради Арагорна! Сейчас, когда он приблизился к смерти, легко было рассуждать о ней, легко было не бояться. Никто не назовёт Леголаса трусом после всех войн, что он прошёл, но у него самого ещё сохранились крупицы смелости — смелости, чтобы предстать перед собой. Я трус, Арагорн, прости, я трус, я повторяю, что не смогу признаться тебе из благородства, из нежелания осложнять тебе жизнь, но на самом деле я боюсь твоего ответа, боюсь, что узнает отец, что узнают все те, кем я дорожу. Влажная простыня холодила щёку: это слёзы натекли и расползлись мокрым пятном. Но ни одного звука не сорвалось с его губ — никто не догадается, что сын Трандуила плакал, даже если будет подслушивать у двери. Эльфы уходят от горя, и горе могут вызвать далеко не только лишь одни неразделённые чувства, но и осознание бессилия, невозвратного опоздания, слабости духа. Леголас сбежал от Арагорна в родные края, но был способ сбежать куда надёжнее, этот способ был уже неминуем. Он даст ему возможность освободиться. Может быть, не стоило сопротивляться? Не без усилия Леголас заставил себя подняться — а ведь ещё недавно он вприпрыжку бегал по горным хребтам, не оставляя следов. На столе лежали чистый лист и перо; они словно поджидали его, побуждали написать самому, написать первому, признаться или продолжить отрицать, но сделать выбор. В конце концов, достаточно всего несколько слов, чтобы Арагорн ответил незамедлительно. Руки Леголаса колебались в такт колебаниям его мыслей. Ему чудилось, что он уже никогда не сможет зачеркнуть написанное, а само письмо — сжечь; словно каждое написанное слово останется навсегда, и это пугало — он снова трусил. Кончик пера исчез из поля его зрения, и контуры бумажного листа расплылись; вздрогнув от неожиданного головокружения, Леголас толкнул локтем чернильницу и опрокинул её на пол. Чёрное пятно расплывалось под его ногами, медленно движущееся, оно казалось живым. Прости, Арагорн, кажется, я ухожу во тьму. Кто-то коротко постучал в дверь. Леголас обернулся к ней лицом и на всякий случай крепко схватился за спинку стула. — Войдите, — сохранять молчание было бы подозрительно, хотя поведение принца и без того давно уже было подозрительным: разве это видано, чтобы герой недавних событий так упорно прятался в своих покоях, почти не выходя на свет? Оказалось, что стук в дверь был всего лишь мимолётным актом вежливости — гость всё равно бы вошёл. Даже комната сына оставалась владением короля Трандуила. — Отец?.. — Срочные вести. Леголас с трудом удержался от того, чтобы приложить руку к груди и тем самым выдать себя. Сердечная боль стала его постоянной спутницей, но всего два слова, произнесённые отцом, усилили её. Может быть, вести об Арагорне наконец-то достигли Лихолесья? Если так, почему не Леголас первым узнал о них? Вести были дурными, в этом не могло быть сомнений. Но что именно произошло? — Только что мне донесли, что из целого отряда, отправленного сражаться на северную границу, вернулись только двое. Кровь так быстро прилила к лицу Леголаса, что зашумело в ушах. Это была краска стыда: погрязнув в собственных страданиях, он забыл об ужасных делах, творившихся буквально на пороге его родного дома, забыл о своём народе. Вот уже много недель гигантские пауки, словно пробуждённые недавними всплесками тёмной магии, пытались пробраться всё дальше и дальше вглубь леса, и в почти бесплодных сражениях с ними погибли многие из тех, кто был бессмертен, если дело не касалось битв. Вот достойная смерть для эльфа, а вовсе не та, которая грозила Леголасу. — Колония оказалась больше, чем мы предполагали сначала? — спросил он. — Гораздо больше. Леголас с ожесточением потёр руками лицо. Мушки перед глазами постепенно исчезали, реальность отрезвляла его. Товарищи погибали один за другим — он выбрал самое неподходящее время для своих мечтаний и своей тоски. — Я отправлюсь со следующим отрядом, — решил он. — Я должен… повести их за собой. Наконец поступить так, как подобает принцу. — Я знаю, что твоя помощь будет неоценима, — сказал Трандуил с лёгкой ноткой гордости, которая быстро растворилась в более мрачных думах. — Но сейчас я запрещаю тебе принимать участие в этих битвах. Я вижу, что ты по-прежнему нездоров, и твоё состояние не улучшается. Леголас промолчал в ответ, не придумав достойного опровержения, да и странным было бы опровергать очевидное. У него даже не хватило сил подняться навстречу вошедшему королю. — Я уже спрашивал, но повторюсь: если я могу чем-то тебе помочь… — Леголас отрицательно покачал головой, не смея поднять её, чтобы не столкнуться с пронзительным взглядом отца. Разумеется, Трандуил прекрасно знал, что это не было простым недомоганием. Эльфы не подвержены обычным болезням. — Это как-то связано с недавними событиями? С Кольцом, со всеми войнами, в которых ты участвовал? Леголас догадывался, что имел в виду отец: могло ли быть так, что вид чужих страданий, дыхание смерти, пробудившийся мрак надломил его и подточил изнутри? Трандуил ошибался, но одновременно угадал главное: всему причиной действительно были недавние события и недавние битвы бок о бок с… Да, разумеется, Трандуил никак не мог догадаться: он привык, что его вечно гонящийся за независимостью сын не подвержен столь глубоким привязанностям, способным истощить его. И уж, конечно, он никогда бы не подумал на Арагорна, человека, ставшего проклятием сразу для двух эльфов, не желающего, но однако же вынуждающего их одного за другим расставаться со своей эльфийской природой, тем или иным путём. — Я не знаю, отец, — еле слышно ответил Леголас; это была формальная ложь, он мог бы и вовсе не раскрывать рта. Всем было ясно, что он собирался сохранить свою тайну. Трандуил вдруг наклонился вперёд и крепко сжал его предплечье. Король редко демонстрировал так открыто свой испуг: Леголас не помнил его таким с тех пор, как ушла его жена. Вот-вот ему предстояло наблюдать уход сына, и стыд Леголаса усилился: почему он решил, что может так легко омрачать чужие судьбы, связанные с его судьбой? Не заставит ли это его отца последовать за ним? Разве неразделённые чувства могут быть достаточным поводом? Разве он не может сам управлять своими жизненными силами? Леголас положил свободную ладонь поверх руки отца. — Я поведу отряд, — сказал он ещё твёрже. — Сегодня же. Спасибо, что сообщил мне, отец. Я не хочу отсиживаться. Если Трандуил позволил себе так открыто выразить беспокойство, значит, состояние Леголаса бросалось в глаза, но тому некогда было смотреть на себя в зеркало. Ему нужно было помочь остальным, задуматься о чужих судьбах вместо собственной. И, ко всему прочему, ему нужно было отвлечься, чтобы снова найти опору. — Не беспокойся. Силы уже возвращаются ко мне. — Это было правдой. Неожиданное известие заставило Леголаса стряхнуть с себя болезненное оцепенение. Он ощутил второе дыхание, зовущее его в новый бой. — Спасибо, что не стал ничего утаивать. И не отговаривай меня, отец. — Трандуил едва заметно кивнул, давая понять, что не станет — что он ожидал подобного, когда стучал в эту дверь. — Может быть… это поможет и мне тоже. Он вышел, перепрыгнув через чернильное пятно на полу, и ноги удержали его, и его руки почти не дрожали, когда он взял в них лук.

---

Огромные паучьи трупы усеивали землю; у некоторых ещё подёргивались их отвратительные суставчатые конечности, смрад поднимался в воздух. Между поверженными чудовищами лежали тела павших эльфов, раненые отползали в сторону, их подхватывали и уносили прочь. Леголас натянул тетиву, и стрела попала в паучий глаз, больше чем наполовину уйдя вглубь. Его умения всё ещё были при нём. Следовало использовать их по назначению. Это столкновение имело мало общего с битвой за Минас-Тирит, но сражения не измеряются масштабами; Леголас почувствовал, как его кровь начинала закипать — всё сильнее и сильнее, пожалуй, даже слишком сильно, и кипение перешло критическую точку, когда разум перестаёт довлеть над безрассудной храбростью. Покрытая густой щетиной паучья лапа обрушилась на него, но Леголас увернулся в последний миг, клинком рассёк жилистую плоть и откатился в сторону от упавшей туши, на месте которой появилось сразу три других. Боковым зрением он увидел, как несколько лучников бросились следом за ним. Леголас не зря отправился сюда, если ему удалось вернуть боевой дух своим собратьям. Но одного этого недостаточно. Странная лихорадочная одержимость гнала его вперёд. Откуда только у него взялось столько сил? Ещё недавно ему казалось, что он больше никогда не сможет вскочить на коня. — Принц!.. — услышал он чей-то испуганный вскрик, но не обернулся; его путь лежал дальше, туда, где за надвигающимися тварями не было видно просвета. Если он подойдёт ближе, то каждый его выстрел будет смертельным. Пауков было много, и много было стрел в колчане; у пауков было по восемь глаз на каждого, а у Леголаса всего два. Он выстрелил ещё дважды после того, как почувствовал почти не болезненный укол, а потом его рука завязла в воздухе и онемела. Леголас опустил голову. Из раны под его правой ключицей уже начала сочиться кровь. У него всё ещё оставался меч, и всё ещё оставалась левая рука. Холод первого укола смазал холод второго, третьего, и всех остальных, что последовали, уже не сосчитанные. Сразу несколько голосов что-то кричали, но Леголас не разобрал слов, мир смешался вокруг него. Вот-вот он последует за теми, чьи тела видел недавно. Разве не этого он хотел? Разве не для этого он помчался сюда? На этот раз ему удалось виртуозно обмануть самого себя. На какой-то миг ему показалось, что им двигали самые искренние порывы, предельно простое желание помочь оказавшимся в беде. На самом деле он просто искал лёгкий путь. Любой, вступивший в единоборство с десятком тварей, был обречён, Леголас не мог не знать этого, последние крохи рассудительности он отшвырнул с тонким расчётом. Лицо Арагорна промелькнуло перед ним и скрылось. Отправиться сюда было вовсе не таким уж достойным поступком — всего лишь очередным проявлением слабости. Леголас испугался медленной и мучительной смерти и решил окончить свою жизнь быстро — а заодно и не полностью бессмысленно. Паучьи жвала клацнули возле его лица, но кто-то убил чудовище, и оно повалилось на бок, открывая заслонённое им небо. Леголасу казалось, что небо тоже падало, готовое раздавить его своей тяжестью; его тело болело так, словно он уже был раздавлен. Небо было всё ближе и ближе, ночное, почти чёрное. Принца будут хоронить с почестями, и Арагорну всё-таки придётся приехать в Лихолесье — одному или со своей невестой. Прости, Арагорн, кажется, я ухожу во тьму.