Когда цветёт вишня

Crimson Ensemble — Four Green Fields

Вороне где-то Бог послал кусочек Лиса. На ель Ворона взгромоздясь, Пожить спокойной жизнью уж было собралась, Да призадумалась. Лис выпал.

Это было давным-давно. В краях, где растёт тёмный и дремучий лес под пологом холодных гор, чьи верхушки так высоки, что скрываются в белоснежных облаках, ходит легенда о высокомерном Во́роне, упавшем с самого неба, и хитром Ли́се, скрывающемся от людей в дебрях дикой чащи. Жители ближних деревень считали, что там, за облаками, живут мудрые, но самолюбивые птицы — во́роны, крылатые демоны-тенгу с горы, когда-то умевшие превращаться в людей, смешиваться с простыми жителями, помогать им в финансовых делах или же наоборот — красть золотые и сверкающие в лунном свете и при солнечных лучах монеты, что так манили взор благородных птиц, если смертный — мошенник и игрок. Никто не мог отличить обычного человека от хитрых тенгу, ведь их перья никому не были видны, а присущая птицам бесшумность позволяла как и обворовывать совершенно незаметно, так и окутывать чарами удачи без внимания посторонних глаз. Чтобы задобрить тенгу и получить счастья, жители подносили мешки с золотыми монетами или драгоценностями к небольшим статуям ворон, сидящих в гнёздах, и воронов, стоящих на двух когтистых ногах с гордо выпяченной вперёд грудью. Вот только однажды над той землёй разразилась страшная буря: молния, попав в верхушку скал и расколов их на две части, поразила и рассекла Воронье Гнездо пополам, и посыпались оттуда волной золотые монеты, взвились в воздух ураганом перья поражённых воронов; и с тех пор тенгу разучились становиться людьми — их чёрные крылья были видны всем, их никак нельзя было скрыть. Чёрные перья ворохами сыпались с тех самых пор с их крыльев, оставляя за собой длинный и нескончаемый след, и Вороны перестали спускаться с гор, чтобы не было их преследования — чтобы люди не пришли и не разорили их Гнездо с награбленными богатствами, как когда-то сделала ударившая в верхушку их дома молния, и чтобы не осаждали с требованиями ниспослать им удачу. Пропавшие монеты затерялись в дремучем лесу, посвёркивая по ночам в свете полной луны каплями росы, и не представлялось возможным отличить блестящую монету от горящих в темноте лисьих глаз — это были злые и хитрые кицунэ, ёкаи, земные демоны, являющиеся хозяевами лесов, невзлюбившие Воронов за их легкомысленное отношение к людям и за то, что люди любили их за их чары, а не приносили дары под тотемы из опасения. Молодые тенгу, спускавшиеся искать счастья в густой траве, чтобы вылавливать одиноких путников и ради веселья отбирать их золото, и юные кицунэ, ненавидящие нарушение своих границ, бросались друг на друга: рвали хвосты и крылья, рычали и взвизгивали. Повелось считать, что, если люди находили вырванное воронье перо или клочок лисьей шерсти, значит, в этом месте столкнулись два злейших врага — Рождённый в Небе и Крадущийся в Темноте. В другую из страшных шумных ночей, когда над деревнями разыгралась ужасная гроза и она же попала в одну из самых больших статуй ворона на пригорке, с треском опалив бронзовый клюв и расправленные крылья, люди услыхали отчаянный и полный боли крик, доносящийся с гор. «Это молния поразила Ворона», — зашептались они, с ужасом смотря в сторону заснеженных горных гигантов, скрытых в чернильных тяжёлых тучах, от которых разлетались грозовые искры и чёрным дождём встревоженные птицы, гаркая и заполошно взмахивая маленькими крыльями, скрываясь в лесной чаще. В эту страшную ночь молния попала в Принца Тенгу, не успевшего вернуться домой до темноты, и он камнем рухнул с самого верха, скатившись кубарем по скале и затерявшись в тёмном и чужом лесу.

Там его и нашёл Лис.

***

Дазай не спал всю ночь. Он больше не мог уснуть, после того как до его слуха донёсся короткий вопль откуда-то издалека. Кто бы это мог быть? Возможно, на запоздалого странника напал дикий зверь или разбойник. Это неудивительно такой глубокой ночью, но какое чудное животное подумает выходить из норы в такую жуткую бурю? Вот и Лис не думал вылезать из своего убежища, сонно жмурясь и с недовольством смотря на капли дождя за окном. Осаму, белый девятихвостый кицунэ, жил далеко в глуши, обосновавшись в покинутом храме какого-то забытого земного божества — люди иногда приносили сюда свои дары и писали пожелания, но то было в прошлом. Дорога к храму заросла, ветви деревьев сплелись густой крышей, свет плохо проникал сюда, и Лис решил, что здесь жить всяко лучше, чем в грязной норе. Ёкай был ленив и самовлюблён — он мог целыми днями напролёт лежать где-нибудь в тени на своих девяти белых хвостах, жевать хворостинку и ничего не делать. Принято было считать, что злые кицунэ порой нападали на людские поселения, сжигая своей огненной магией деревянные дома, грабя и нередко насилуя бедных женщин, убивая и разоряя. «Какая нелепость, — часто думал Дазай. — Из-за какой-то пары-тройки разбойников к такому виду деятельности прицепили весь наш славный род». Лис люди не любили и боялись, часто гнали целыми толпами, если видели кицунэ вблизи своих домов, но ёкаи и сами не хотели показываться на глаза, обожествляя тишину и покой. Они жили по одиночке, разрозненно, сбиваясь в группы только ради того, чтобы найти себе пару, но и то, если хотели; если не хотели — так и коротали свои столетия совершенно одинёшеньки. Они знали лес как свой хвост, умея в момент скрыться в хитросплетении деревьев, для некоторых людей так и оставаясь лишь легендой и сказкой. Сказание о вражде Лисов и Воронов тоже казалось Дазаю всего-навсего переходящей из уст в уста былью — ни разу молодой ёкай не встречал тенгу на своём пути, пускай и среди Лисиц ходил негласный закон о ненападении на Воронов, а те, в свою очередь, не тревожили хвостатых лесных духов, коими кицунэ было принято считать. «Наверное, это потому, что они все живут на своей горе, — разговаривал порой Дазай сам с собой. — Ну и пусть там и сидят. Нечего в лисьем лесу ходить». Кицунэ не любили холода и высоты, всеми своими силами презирая снежные горы у полога их лесных чащ и игнорируя их существование, любя созерцать течение воды в реках и колыхание листьев на ветру. Тенгу же наоборот, не любили тернистых дебрей и старались жить под открытым небом, чтобы было место расправить крылья и взлететь. Эта холодная вражда породила множество жёстких правил о неприкосновенности одних другими, и уже очень давно Вороны и Лисы не пересекались, ведь, дабы не враждовать, нужно просто не встречаться. Кицунэ мирно проживали вдали от мирских сует за завесой зелёных деревьев, тенгу спокойно обитали за густыми облаками, и многие уже даже забыли о законе, запрещающем нарушать границу на горном склоне. Все жили в мире и молчании. Излюбленным местом Дазая было персиковое дерево, растущее на небольшом холме, и он часто коротал там свои вечера, наслаждаясь нежным запахом зреющих плодов древа. Персик рос глубоко в глуши, на небольшой поляне, и никто из селян не ходил собирать его плоды, они каждый год зрели и опадали, тёмно-розовым ковром усыпая траву возле дерева. Лис не просто так опасался людей, скрываясь в чаще: всё его тело было покрыто белоснежными повязками бинтов, скрытыми синим кимоно. В юности он лишь насмехался над тем, что человек приносит одни беды. Сейчас же он точно знал, что человек приносит только боль, и предпочитал уединяться с природой, слушая, как поёт лес и перешёптываются ветви зелёных деревьев на ветру. Дождь, однако, Лис не любил. Скатывающиеся с деревянной крыши капли встревожили его сон, и более Осаму глаза не сомкнул. Крик, который он услышал, сначала заставил его поворчать, а потом, подумав, ёкай решил всё-таки проверить место происшествия, авось что интересное найдёт — в лесу уже довольно долгое время ничего не происходит. Ранним утром он, брезгливо поджимая хвосты и спрятав руки в рукава синего кимоно, ловко и не касаясь мокрых ветвей пробирался сквозь чащу, примерно понимая, что вопль доносился со стороны гор. Осознание ввело Лиса в ступор, ведь туда идти не хотелось. «Но вдруг что-то интересное? — постоянно думал он, перешагивая тонкие полоски лесного ручья, стараясь не намочить ноги. — Я просто проверю и вернусь обратно, ничего такого». Трава шуршала под ногами, на белые уши капала вода с листьев деревьев, Дазай часто встряхивал головой, сетуя на то, что, наверное, решил прогуляться очень зря, особенно в такую погоду, когда вроде и солнечно, но из-за ливня влажно, промозгло и холодно. Вокруг пели маленькие птицы, щебетали, перелетая с ветки на ветку. «Нет, это бесполезно. После дождя нет никаких следов и уж тем более запаха. Даже если тут что-то и есть, я вряд ли найду. Не пора ли мне вернуться?» Прямо в конце этой мысли Лис вдруг наступает на что-то мягкое, похожее на гору прелых листьев, и, оглядевшись, поднимает голову: ему на нос медленно приземляется упавшее с ветки вороново перо. Чёрное, потрёпанное, мокрое. Осаму осторожно взял его в когти, повертел, посмотрел под ноги — ему повезло наступить прямо в ворох чьих-то вырванных перьев, и след от них уходил дальше, в кусты с поломанными сучьями. Дазай стоял у полосы редеющих деревьев, подле которых начинался подъём в горы. Что-то скатилось со склона прошлой ночью прямо сюда, в эти заросли, и, видимо, больше не пыталось встать. Осаму осторожно, стараясь не шуметь, крадётся вперёд. Насторожился. Лисьей незаметности может позавидовать любой ночной охотник, когда ёкай преследует жертву. Он пригнулся, навострив уши и пытаясь уловить малейший звук — ничего. В голову закрадываются подозрения о камнепаде из-за грозы, придавившем какую-нибудь попавшуюся на пути ворону. «У обычных птиц не такие большие перья», — появляется мысль. Дазай останавливается, задумавшись, не зная, стоит ли ему заглядывать за придавленные чем-то или кем-то кустарники — дорожка из перьев, пятен старой крови, на удивление не смытых дождём, и сломанных сучьев вела именно туда. Дазаю думается, что ему не очень-то и хочется глядеть на то, что скрывается за этими зарослями, но природное любопытство берёт верх: ещё бы, хитрый плут — и не сунет свой нос во что-то жутко интересное? Он только одним глазком глянет. Лисья голова осторожно показывается из-за кустов, прищурившись, и тут же кицунэ слегка вздрагивает, когда взор падает на виновника произошедшего. На земле, весь в грязи и мокрых листьях, лежит спиной к Лису он: в чёрной и красной одежде, с огненными волосами и большими, чёрными, но безжизненно лежащими на земле и, вероятно, сломанными крыльями тенгу без единого движения. Ворон, настоящий Ворон с Горы Тенгу лежит на боку и, кажется, даже не дышит, лишь лёгкий ветер колышет оставшиеся на некогда сильных крыльях перья, да капли воды поблёскивают на недвигающемся теле. Кицунэ замер, прижав уши и всматриваясь в свою находку. Очевидно, это он, несчастный Ворон, кричал прошлой ночью. Что же случилось? На него напали? Он вообще живой? Лис очень недоверчиво делает шаг к находке, прислушиваясь, не собирается ли Ворон дёрнуться, делает ещё шаг и тычет подобранной с земли веткой в его плечо. Не реагирует. Ёкай на всякий случай осматривается, затаив дыхание и обратившись во слух: нет ли кого поблизости? Неужели пернатого сородича никто не ищет на чужой территории? Дазай ещё какое-то время стоит, смотря на страдальца и думая, сто́ит ли ему пытаться пробудить несчастного, стоит ли вообще ему ввязываться в эту помощь. Лисы никогда ни о ком не заботятся, кроме себя и своей возможной пары, предпочитая всю свою жизнь расчёсывать только свои девять хвостов и кормить только себя любимого, а тут такое дело. Ворон не выживет, если ему совсем не помочь, бросать на полпути эту самую помощь — бесчестно и подло, пускай Лисы честностью и не славятся, но и лечить своего врага не кажется разумной мыслью. «С одной стороны, я ни капли его не знаю и впервые вижу, — кицунэ склоняет голову к плечу, приложив руку к подбородку и думая. — Умрёт и умрёт, что мне с этого? А с другой… С другой — я не могу себе позволить бросить его здесь так мучительно умирать. Если узнают, что Ворона убил Лис, такой шум поднимется. Не объяснишь ведь, что так животинке только лучше! — Дазай раздосадованно щёлкает пальцами, вздохнув. — Но вдруг его уже ищут? Я могу скромно потребовать награды за спасение этого несчастного, коли вылечил, а не потребовал выкупа. Ах, как же много в этой истории подводных камней! — Лис вздыхает. — По крайней мере, от меня не так уж сильно убудет, а этот поломанный точно ничего мне не сделает в его положении». — Что ж, неслабо так тебе досталось, дружок, — Осаму присаживается на колено и замирает, всё ещё ожидая, что тенгу оживёт, но рыжеволосый страдалец по-прежнему не двигается. Его крылья в ужасном состоянии: в ранках с запёкшимися кровавыми корками, грязи, спутавшихся с перьями ветками и маленькими камнями, они переломлены в нескольких местах и выгнуты совершенно неестественно. Наверняка Ворону было неимоверно больно. Что удивительно — от крыльев пахло гарью, будто их ранее подожгли. «Неужели, — Лис, сидя теперь на коленях, осторожно вытягивает крыло в полную длину, рассматривая повреждения, — неужели в тебя действительно ударила молния? Как ты выжил?» Страдалец выглядел очень плохо. Он упал с достаточно большой высоты, скатился с каменистых уступов в мокрую траву, чудом не врезавшись в стволы деревьев, сломал ветви кустарников и наконец окончательно замер. Как ему, должно быть, было больно. Его бледное и несчастное лицо было испещрено мелкими ссадинами и порезами, а ресницы даже если и были мокры, то давно высохли. В растрепавшихся волосах торчали травинки, и Осаму, чей взгляд был прикован к чудесного цвета прядям, задумавшись о чём-то своём, осторожно убирая грязь и мусор с ярко-рыжих волос, замечает, какие они мягкие, даже если влажные из-за ночного ливня, на ощупь. «Мне не приходилось ещё встречать тенгу с этих гор, но мне всегда думалось, что если вороны — чёрные, то и тенгу должны быть… чёрными, — он убирает очередную травинку. — Я не знаю его характера, но внешность у него явно необычная. Это красиво». Жалко стало бросать его на растерзание остальным. Сначала Дазай решил подождать. Он отошёл и скрылся недалеко за кустарниками, ожидая вечера: если Ворона ищут, они обязательно придут с минуты на минуту и заберут своего сородича лечить или сразу уж хоронить. И Лис ждал. Первое время ёкай сидел неподвижно на коленях, сложив на них руки, закрыв глаза и вслушиваясь в окружающую обстановку, пытаясь различить шаги, шорох, голоса или что-то подобное. Но никто не приходил. Спустя несколько часов у кицунэ затекли ноги, и демону вздумалось прогуляться в окрестностях и развеяться. В какой-то момент, увлечённый полётом красивой бабочки, Лис забылся, следуя за ней и наблюдая за красивыми крылышками, подмечая, как легко она летает, и вспомнил о своей находке только тогда, когда ушёл уже достаточно далеко. Не то чтобы ёкай торопился вернуться, но возвращался он довольно быстрым шагом, отодвигая низкие ветви деревьев руками и стараясь уловить каждый посторонний звук, но, оказавшись на месте, его взору предстала всё та же печальная картина: лежащий на земле тенгу, не сдвинувшийся с места, и пара зелёных листьев, упавших на его безжизненное крыло. Над верхушками деревьев стоял жаркий полдень, но солнечный свет проникал сюда лишь маленькими жёлтыми пятнами на траве, не задевая Ворона. Лис уже не уходил, долго находясь поблизости, будто хищная птица, ждущая, когда же её жертва наконец умрёт. Только Лис не ждал, когда же Ворон распрощается с жизнью. Тенгу всё-таки дышал, просто очень слабо и настолько тихо, что можно было даже и не понять, а значит, жизнь всё ещё в нём теплилась. Дазай, на самом деле, не горел огромным праведным желанием спасать демона с горы, но и бросать страдальца на произвол судьбы не хотелось. Даже если он очнётся, сможет ли Ворон без своих крыльев вернуться обратно домой? Вряд ли. Он обессилет от голода и жажды, будучи не в силах добыть себе самого элементарного, и упадёт в обморок где-нибудь на полпути, только там уже Лис его не найдёт. К Ворону так никто и не приходил. Осаму подобрался к несчастному ближе, сев на коленях возле, задумчиво огладив пальцами чёрные перья. Юноша уже давно лежал в такой позе, нужно было что-то точно изменить, и Дазай, взглянув на свои хвосты, слегка приподнял демона за плечи и уложил головой на один из них, пушистый и мягкий, как подушка. В старом храме у Лиса были некоторые вещи для оказания помощи вроде бинтов и других повязок, жидкостей для обеззараживания ран и настоек трав для восстановления здоровья, но кицунэ всё ещё сомневался, стоит ли ему тащить врага всех Лисов в своё логовище. Если он, ёкай Дазай, совершенно не держит зла на Воронов и не придаёт особого значения старой вражде, то тенгу может оказаться куда более принципиальным — кто знает, что у Ворона на уме? «Было бы неблагодарно с его стороны приставлять кинжал к моему горлу за спасение, но кто их, тенгу этих, разберёт». Когда время близилось к вечеру, живот сводило от голода, а к несчастному так никто и не спустился, Лис, поколебавшись, всё же принял решение забрать страдальца к себе. По крайней мере, Ворон всегда может уйти, если ему что-то ну очень сильно не понравится, кицунэ его держать не будет. Главная проблема — сможет ли страдалец подняться на ноги. Дазай, встав, осторожно поднял рыжеволосого тенгу на руки, сдавленно выдохнув. — Я надеюсь, — Дазай начинает медленно возвращаться к своему логову, — эта птичка не вырвет мне глаза своими когтями, проснувшись. Так себе благодарность будет. Лис явно не зря поборол свою лень и поддался любопытству в этот день. Быть может, ему воздастся за это? Он тащил Ворона на себе довольно долго, ведь старался не навредить движениями ещё больше — мало ли, что ещё тенгу при падении себе сломал. Осаму совершенно не опасался, что его кто-нибудь увидит из своих — Лисы жили в отдалении от сородичей и совсем не страдали слежкой друг за другом, заботясь лишь о своём благополучии. Ворон оказался достаточно тяжёлым — видно, это из-за больших крыльев, которые едва не волочились по земле. Ему повезло, что он вообще себе их не оторвал, но кто знает, сможет ли этот несчастный летать снова? «Вот забавно будет, если он мне потом пенять начнёт, что благодаря мне может жить, но не летать», — усмехается Лис про себя. У него не возникало желания бросить находку посреди леса, вдруг передумав помогать, Дазаю даже интересно стало, каков Ворон на самом деле, да и в какой-то мере кицунэ интересовала благодарность. Голова тенгу лежала у лиса на плече, а его самого приходилось постоянно приподнимать, чтобы не мести длинными маховыми перьями тропинку под ногами. Ворону предстояло долгое лечение, и это говорил Лис, который смыслил только в заживлении ран подручными средствами, в основном полагаясь на повязки, ведь ему не приходилось раньше сращивать сломанные кости и учить взрослых птиц летать заново. Дазай надеялся, что тенгу не предпочтёт умереть, бросившись со скалы в глубокое море, если вдруг расправить крылья он больше не сможет. Все старания просто пойдут насмарку, утонув в тёмных водах. Убранство лисьего храма было небогатым. Один-единственный старый футон на полу и разбросанная по углам средней степени важности мелочь, которую не жалко потерять, вроде немногочисленной посуды или лекарственных бутыльков — всё, что здесь было. Если не знать верного пути, храм, дорога к которому поросла высокой травой, практически нельзя было найти, но Лис, проходив достаточно времени по одним и тем же волчьим тропам, научился возвращаться к логову из любого места. Не сказать, конечно, что Осаму пылал жаждой к приключениям и подобному, исследуя лес и его окрестности, с каждым днём заходя всё дальше и дальше, нет, кицунэ вообще не любил кочевать и подолгу гулять, но несколько тропинок к тому же персиковому дереву, ручью, оврагу или человеческому поселению знал на зубок. Ворону будет трудно выбраться из этих дебрей, если он захочет уйти и не примет помощи ёкая. «Выследят ещё, что это я его забрал, — думал Дазай, слегка хмурясь, — прижмут к стене, спросят, что я сделал с их собратом, а я знать не знаю, куда он направился и в какую яму свалился». Осаму предполагал, что с Вороном будет непросто, уж слишком прекрасной и не тронутой ни шрамом, ни порезом казалась его внешность, ведь как обычно бывает: укусишь с виду мягкий и нежный розовый персик, а он внутри невкусный и гнилой. «А вдруг это сбежавший узник?» — закрадывается в голову очередная тревожная мысль, когда Лис укладывает тенгу на свой футон сначала на спину, а потом, подумав, переворачивает всё же на бок, лицом к стене, чтобы демон не лежал на сломанных крыльях. Дазай никогда до этого никому помощи не оказывал, а теперь даже немного растерялся. Присев рядом, он начал перебинтовывать крылья, но потом понял, что, наверное, пытаться перебинтовать сломанные кости — плохая идея, поэтому разбинтовал снова и, подумав, взяв одно из крыл руками, на свой страх и риск расправил и дёрнул. Послышался хруст вправляемых костей, и Осаму вздрогнул, пригнув уши, ожидая, что Ворон закричит. Не закричал. Его тело было покрыто множественными синяками и ранами. Он действительно падал с большой высоты и, видимо, бился о камни или нечто подобное, собирая все препятствия на своём пути. Пришлось перевернуть Ворона спиной вверх, задирая потрёпанный тёмно-красный верх — задирая, а не разрывая, ведь у тенгу на всякой верхней одежде, как оказалось, есть разрезы для крыльев, чему Дазай даже подивился. Спина рыжеволосого страдальца была не менее ужасна, чем всё его состояние: от шеи до самой поясницы тянулся разветвлённым узором тёмно-фиолетовый след, оставленный молнией, похожий на ветвь разлапистой ели без иголок. Лис был неправ насчёт того, что внешность рыжеволосого Ворона идеальна, и немного расстроился на этот счёт. Дазай не был лекарем даже близко, но и без этого понял, что этот страшный след нуждается в мази и бинтах. Это, наверное, ужасно больно. Бедный Ворон. На страдальца ушло очень много повязок — столько, на сколько Осаму даже не рассчитывал. Он не расставался с запасом бинтов с той самой поры, как пострадал от рук людей, но, помогая тенгу, постепенно понимал, что этот запас нужно будет пополнить — Ворону, если тот не окажется особо буйным, нужно будет менять повязки и промывать раны и ссадины. Откуда раны? Дазай, приподнимая Ворона, чтобы не переворачивать его на многострадальную спину, только недовольно жмурился, созерцая, как истерзаны камнями его грудь и руки. Тщательно и туго перебинтовывал спину вместе с грудью, перед этим выливая целый бутыль обеззараживающих настоек — это просто единственное, что в лисьих закромах было из подходящего. Ему казалось, что Ворон тихо кряхтит и сипит от боли, но его лицо оставалось бесстрастным, ресницы не дрожали, и ни один мускул его тела не двигался. Лис завязал концы бинтов аккуратным бантиком на боку. Ему не хотелось трогать вороновы крылья, но выбора не было. Пришлось вытянуть сначала одно, прощупав кости плеч и предплечья, и ему совершенно не понравилась неровность, трещина, что это? Дело явно плохо, а навыков лечения — никаких, и Дазай, оглядевшись, отпускает крыло и встаёт. Он ищет палку, чтобы кость хотя бы хоть как-то срослась под бинтами, когда Лис примотает её повязками к кривой кости. Осаму не покидает ощущение, что он подобрал бездомного зверька, который находится на грани смерти. Крылья Ворона стали полностью белыми из-за повязок. Из-под них клочками торчат чёрные перья, а некоторые так и остались лежать на полу, сломанные и растрёпанные, будто вырванные чьими-то клыками. Время уже близится к вечеру, за лесом постепенно рыжеют низкие облака в преддверии заката, а кицунэ так ничего и не поел. Протирая лицо страдальца обычной водой, избавляя от запёкшихся багровых корок на маленьких ранках и грязи, Дазай ловит себя на мысли, что готов сейчас съесть живую мышь. «Я не знаю, что едят тенгу. Даже не знаю, будет ли этот Ворон есть, когда очнётся… если очнётся. Во всяком случае, нужно будет принести ему воды, — Лис, осторожно убрав выбившуюся рыжую прядь за ухо Ворона, останавливает свой взгляд на бледном и измождённом лице. Небольшой порез на щеке снова кровоточит. — Я не рассчитывал, что потрачу на тебя все свои бинты, дружок. Будешь должен». Лис поворачивает его лицо к себе, осматривая проделанную работу. Он полностью перебинтовал корпус несчастного карасу-тенгу, скрыл белыми повязками его крылья, приложив к предплечью одного крепкую палку, искренне надеясь, что это немного поможет, перевязал его голову, захватив повязкой глаз с половиной лица, и теперь, задумавшись о его ногах, оставляет их перевязку на потом — быть может, она и вовсе не нужна. Дазай поймёт это, когда Ворон встанет, вернее, если он это сделает. Кицунэ, потянувшись и решив наконец поесть, думает о пернатом подопечном и, махнув хвостом, ставит рядом небольшую миску с чистой водой — стаканов в этом заброшенном храме отчего-то не водилось, — смачивая ею сухие и потрескавшиеся губы тенгу, а затем встаёт, хрустя затёкшими суставами. Остановившись на выходе, ёкай оборачивается к демону, дёрнув ушком: — Я надеюсь, ты выкарабкаешься, кто бы ты ни был и как бы тебя ни звали.

«Я… О боже… Что… Где я?»

Он помнил только яркую вспышку света, не менее ослепительную боль и почти сразу же темноту. Не чувствовал ничего: ни того, как ломаются его крылья, когда он безжизненным телом катился вниз, ударяясь спиной о камни, ни того, как острые ветви царапали его лицо, оставляя горящие ссадины и порезы, чудом не выколов глаза, ни того, как рухнул мёртвой птицей в мокрую траву и хлипкую грязь, больше не сдвинувшись с места. Его голова раскалывается, будто по ней прошлась тысяча людей, а внутри взорвалась целая канонада; его тело ломит, словно он, сорвавшись в воду, со всей силы разбился о твёрдый лёд. Перед глазами плывёт. В общей темноте он не различает ничего, только ощущает, как на его лоб ложится что-то холодное, вызывая дрожь по телу, и приходится до боли сжимать зубы, чтобы не застонать — горло дерёт ужасно, будто в нём скребутся мыши. Сквозь тонкий, но непрекращающийся звон в ушах он слышит, как кто-то незнакомый говорит, что у него сильный жар. Попытавшись двинуть крылом, тело пронзает резкая боль, будто бы в него вонзилась сотня толстых и ржавых игл — Ворон не выдерживает, хрипло вскрикнув и через силу сжав пальцы в кулак. На глазах выступают слёзы, из-за этой боли тело словно заживо сгорает в огне. Он двинул одним крылом. Теперь болит просто всё. Это невыносимо. Тенгу едва не скулит, уткнувшись лицом в футон, вот только он слышит совсем тихое успокаивающие шипение, а затем чувствует, как его лицо протирают холодной водой, вытирают капли слёз на дрожащих ресницах. Ворон, понимая, что его тело едва не агонизирует, не бьётся в конвульсиях, ничего не может с этим сделать, не может даже двинуться, так он слаб и беспомощен сейчас. Если он встанет, он будет неистово кричать, будто сгорает заживо. — Ч-ш-ш, — снова доносится до его слуха сквозь пелену глухих ударов сердца в ушах. — Лежи спокойно. Ворону и жарко, и холодно одновременно. Он накрыт какой-то плотной тканью, лежит на чём-то мягком, причём лежит непонятно в каком месте, слыша незнакомый голос, и просто не может сообразить, что жив, а не горит в адовом котле, будучи проткнут дьявольскими вилами насквозь. Ощущение, как если бы его кости в один момент треснули и сломались, перемешавшись в кровавую кашу с внутренностями, разрезая лёгкие и желудок, заставляя сердце колоться о их осколки при каждом ударе. Ворон пытается перевернуться набок, но крыло болезненно упирается во что-то твёрдое, в стену, вероятно, и от этого боль отдаётся во всю спину и в руки — тенгу снова заскулил, когда чьи-то руки возвращают его в прежнее положение спиной вверх, снова вытирая его лицо холодной водой, прикладывая ткань ко лбу. Ворон тяжко вздыхает, шумно вдохнув через нос. Ему очень больно. Лис, сытый и довольный, возвращался в логовище не спеша, когда уже давно стемнело, только его карие глаза поблёскивали во тьме, как вдруг на подходе услыхал копошение. Ворон, которого он притащил сюда днём и подлатал, как изорванную куклу, похоже, очнулся и теперь пытался встать, но его тело изнывало от множественных ударов, вывихов и переломов. Дазай быстро очутился рядом, склонившись, и его настроение вмиг упало, стоило его ладони прикоснуться к телу тенгу — кожа была жутко горячей. Видно, у больного подопечного поднялся сильный жар, он едва не в бреду мечется и совсем не понимает, что ему лучше не двигаться. Если Осаму попытается его придавить, Ворону станет ещё больнее. Остаётся только успокаивать, протирая лицо влажным остатком неиспользованного бинта, обмакнув его в нетронутую миску с водой, ведь всё равно уже следует принести свежую. Лис вытирает слёзы с вороновых глаз, вздыхая. Неужели ему так больно? Или кицунэ не углядел сломанных костей в другом месте? Дазай даже волнуется, что от его помощи тенгу станет только хуже. Когда Ворон, наконец замерев и перестав издавать звуки, приглушённо кашляет, Лис неслышно уходит. Отдаляющиеся шаги несколько успокаивают, и Ворону кажется, что снова наступила тишина. Он растворяется в этой тишине, даже не пытаясь разглядеть что-то перед собой, закрывая глаза и пытаясь заснуть, чтобы не чувствовать боли вновь. Она, кажется, понемногу проходит, переставая терзать тело невидимым капканом, но тенгу всё ещё больно дышать, приходится коротко вздыхать, как больному зверьку, и Лис это видит, возвращаясь с чашей холодной воды. Ему нужно напоить Ворона — тому точно станет легче, или, по крайней мере, в горле першить перестанет. Кицунэ снова присаживается рядом, ставя чашу чуть подальше, и теперь, немного подумав, как бы поднять страдальца получше, осторожно поворачивает его лицо к себе снова — тот уткнулся им в футон, дыша ртом, но уже не скуля и перестав метаться. Его крылья опущены, стелются по полу, Лис перешагивал через одно из них всё это время, обходя стороной, чтобы ненароком не наступить и не заставить страдальца снова корчиться от боли. Видимо, боль застигла его при пробуждении, когда Ворон, плохо соображая, решил двинуться, а теперь она постепенно отпускает, когда он затих. — Тебе нужно попить, — негромко произносит Лис, наблюдая за реакцией рыжеволосой «находки», присев на колени рядом снова. На «попить» Ворон на удивление отозвался. Он, сонно моргнув и прищурив глаза, медленно опёрся локтем на пол, попытавшись приподняться, но вышло, откровенно говоря, из рук вон плохо, и, если бы ёкай его не придержал, тенгу бы упал лицом вниз. Что ж, Лису ясно, что руки у Ворона не пострадали, и это всяко к лучшему, хоть и все в синяках и мелких ссадинах. Осторожные движения не причиняют ему страданий. С уголка гладких и мокрых теперь губ стекает вода, чашу с которой Дазай преподнёс ко рту страдальца, когда тенгу, даже не глядя на своего спасителя, потянулся головой к протянутой чаше, будто по привычке, совсем не обращая внимания на когтистую руку. Вода капает на пол, пока Ворон пьёт, но выпил он мало, буквально пару глотков — на большее, видимо, сил не хватило. Он медленно вытирает губы рукой, а затем осторожно ложится, будто больше не чувствуя боли. Если и правда не чувствует, это просто прекрасно. Может, он просто слишком устал, чтобы чувствовать что-то. Когда Ворон, отвернувшись головой к стене, перестал двигаться, еле слышно дыша, Осаму только расслабленно откинулся спиной на пол, вытянув руки в стороны — тенгу очень слаб, чтобы осознать всю серьёзность ситуации, в которую попал, вернее даже, чтобы понять, в чьи лапы он попал, ведь так спокойно и почти моментально заснул, после того как выпил воды из лисьих рук.

Тенгу, кажется, даже и не понял, что его спас злейший враг.

Не успел ещё забрезжить на горизонте серенький рассвет, как Дазай неожиданно почувствовал, что не может дышать. Его горло что-то сдавливает, когда он пытается вдохнуть ртом, и первое время ему даже снилось, что его, маленького белого лисёнка, посадили в мешок и швырнули тонуть в реке. Когда сон всё не проходил, Лис, судорожно сглотнув и едва не подавившись, резко открыл глаза, и каково же было его удивление, когда над собой он увидел яркие голубые огоньки. Они смотрели дико и загнанно, были широко распахнуты, но казались такими глубокими и красивыми, что Осаму даже забыл, что ему не хватает воздуха — глаза спасённого. Очнувшийся Ворон, восседающий на груди кицунэ, чтобы похититель совсем никуда не делся, тяжело и шумно дышал, но сжимал пальцы на лисьей шее и держал вполне себе крепко, несмотря на то, что вряд ли до конца восстановился. У него даже хватило сил — и наглости — содрать повязку с головы. Сначала Лис недоумевает, пригнув уши и попытавшись хватить ртом воздух, желая скинуть тенгу с себя, пока тот не задушил ёкая, но, когда Ворон, видимо, понял, что кицунэ натурально задыхается, и разжал пальцы, не убирая рук с чужой глотки, Дазай, хрипло кашлянув, осторожно взял душителя за запястья, не пытаясь вырваться. Если Лис попытается скинуть Ворона с себя, он только ещё больше ему навредит. Пока Осаму молчит, глядя в голубые глаза Ворона и дивясь сочетанию огненных волос и такого цвета очей, тенгу начинает говорить — тихо, хрипло и низко, не меняясь в лице: — Что тебе нужно от меня? — Мне? От тебя? — Дазай хрипит, не в силах ответить из-за сжатых на шее пальцев, и указывает своей рукой на чужие руки, намекая, чтобы тот перестал душить. Для пущей убедительности Лис перестал держать запястья тенгу и положил руки ладонями вверх: «Я сдался». Ворон, подозрительно сощурившись, недоверчиво разжимает пальцы с лисьей шеи, но всё ещё не убирает рук от неё далеко. — Я спас тебя, и это твоя благодарность? — Спас? — Ворон вскидывает бровь, с минуту молча смотря Лису в глаза, а затем медленно оглядываясь, продолжая то и дело поглядывать на похитителя. — Какой резон такому, как ты, спасать карасу-тенгу? — спрашивает он снова, слегка скривив губы и облизнув их. Видимо, снова хочет пить. — Если бы я хотел съесть тебя, я бы перегрыз тебе глотку, когда ты лежал безжизненным трупом далеко отсюда, — отвечает кицунэ, не прерывая зрительного контакта. — Как видишь, я не только вылечил тебя, но и не собираюсь убивать. Ворон молчит, явно не веря словам хитрого плута, но, хрипло вздохнув, медленно и несколько неуклюже, стараясь аккуратнее, слезает с Лиса, опираясь на пол руками. Его крылья волочатся по полу позади, как веник, Ворон не может их поднять, ему больно ими двигать, и сам он морщится, когда оседает без движений. У тенгу, кажется, больше нет сил сдвинуться с места и уползти обратно на футон, он лишь касается ладонью своего горла, слегка огладив и тихо прокашлявшись. — Я принесу воды, — Лис поднимается, отряхивая кимоно и потягиваясь руками вверх, буквально натравливая неодобрительный взгляд страдальца и чувствуя этот самый взгляд на своей спине, но не обращает внимания, резво и бодро направившись к выходу, не забыв захватить миску с водой. Этот ёкай даже не представляет, каких усилий стоило тенгу подняться на колени, чтобы как можно более бесшумно приблизиться к врагу, придавив своим весом, чтобы придушить и лишить возможности атаковать. Кто этого лесного духа знает? Что у него на уме? Ворон видит его впервые. Тенгу скрывает, что по первому времени испугался. Тянущая во всём теле боль и перебинтованные крылья вкупе с незнакомой обстановкой и Лисом-разбойником вызвали бурю плохих эмоций, а от беспомощности стало ещё страшнее. Он не знал, сколько врагов поджидает его за стенами этого маленького дома, не знал, как тут оказался и почему весь перебинтован, как какой-то калека. Пока Лис его заверил в его неприкосновенности, но лисице верить — бед не пересчитать, поэтому Ворон чувствовал себя просто отвратительно. В таком состоянии он не сможет ничего сделать, он бы был настоящим и чистой воды глупцом, если бы не понял, что девятихвостый плут ему поддаётся, и из-за этого приходится слепо верить всему тому, что здесь происходит. Демон помнит, что боль, которая его буквально ослепила, была невыносимой, а потом он проснулся здесь, в полной темноте и всё с той же агонией, что прошла лишь через какое-то время. Больной и немощный Принц Горы Тенгу, который даже не в силах проползти меньше пары шагов. Вернувшийся кицунэ застаёт Ворона, лежащим на футоне только наполовину — он просто вытянулся со своего места и больше не двинулся, лёжа лицом в одеяло. — Пей, — Дазай, опустившись на колени рядом, поставил чашу с водой возле головы обессиленного тенгу, и Ворон, повернувшийся к ней, увидел возле неё ещё и миску с чем-то весьма сносно пахнущим. Видимо, съедобным. По запаху больше похоже на рис, но мысль Ворона так замедленна, что он останавливается просто на рисе, а не на его форме и возможном виде. — Я решил, что тебе нужно поесть, но меня, кажется, долго не было. Рыжеволосый не отвечает, приподнявшись на локтях и остановившись. Он не говорит ни слова, но Лис понимает, что тенгу просто тяжело подняться снова, поэтому, чуть наклонившись, помогает ему сесть на колени, придерживая за плечи. Когда ёкай потянулся за чашей с водой, Ворон что-то тихо рыкнул и медленно, но сам её взял, поднеся дрожащими руками к губам и осушив за считанные секунды. Осаму только пожимает плечами — ему даже лучше, что тенгу отвергает помощь хвостатой сиделки, пускай и временной, и вообще непонятно откуда взявшейся. Ворон хотел бы и придерживающую его руку сбросить с плеч, но понимает, что, если Лис действительно отодвинется, просто упадёт лицом в миску с рисом. Рисом… — Где ты… — у тенгу, как Дазай снова удостоверился, действительно низкий голос, но это ещё и потому, что тот покамест хрипит. — Где ты нашёл рис посреди леса? Если это… Лес. Дазай на это только улыбается. Он хотел бы ответить, что знает некоторые местечки и лазейки, где подобную горячую прелесть можно раздобыть, но Ворон в это время сипло вздыхает, отставляет влажную чашу и отползает на футон, рухнув на него боком. «Я не голоден», — еле разборчиво бормочет он, судорожно вздохнув и положив одну руку под голову. Кажется, он смирился с положением «пока больного», раз его не бьют и не собираются. — Ты можешь спать, сколько тебе нужно, — вполголоса произносит Лис, присаживаясь спиной к стене и кладя руку на одно колено. — Здесь тебя никто не тронет. Честное лисье. Ворон ожидаемо молчит, приняв к сведению. — Скажи мне своё имя, тенгу. — Чуя, — хрипло звучит ему ответ.