Когда цветёт вишня

Markahuasi — Chukya

— Я не ем это. — Мне же лучше. Лис придвигает к себе миску с персиками и ест их с вполне себе аппетитом, держит длинными когтями своих тонких пальцев и смотрит куда-то вдаль, сидя, подобрав ноги под себя и опёршись спиной на свои мягкие хвосты. Ворон около двух ночей и ещё одного дня и носа наружу не показывал, ограничиваясь тем, что много дремал, поджимая ноги к животу и порой хрипло постанывая, когда по привычке и спросонья хотел укрыться крылом. Дазай ничего не говорил насчёт увиденных травм его крыльев, а Чуя и не спрашивал, видимо, у него не было сил или желания на долгие разговоры. Жар спал к концу того дня, когда Ворон так доблестно напал на своего похитителя, а слабость так и оставалась — жалкие шесть рисовых шариков тенгу умудрился растянуть ещё на два дня, жуя без особого энтузиазма, но пил Ворон много. Кицунэ часто носил ему всё новые и новые чаши с водой, пока не упрекая в том, что рыжеволосый может уже и сам постараться дойти до ручья, потому что ещё не может, а ёкаю и не трудно совсем. Он всё чаще заставал спасённого сидящим в позе лотоса на футоне или рядом с ним прямо у дверей и улыбался, с облегчением выдыхая, понимая, что ноги у тенгу не повреждены. Вот же ему, наверное, плохо осознавать, что он, птица, лишился своего главного преимущества на время. Или навсегда. Ворон оказался не любителем разговаривать. Лис, всячески пытаясь завести беседу, всегда получал ответом или что-то односложное, или вовсе молчаливый кивок головой. Кицунэ, конечно, понимал, что тенгу достаточно трудно начать легко поддерживать диалог с врагом их вороньего рода, он до сих пор не верит, что у кицунэ какие-то другие намерения, подходящие под определение благих, а не одна сплошная корысть и лисья подлость. Лис, стоя порой к Ворону спиной или уходя из храма, чувствовал на себе его тяжёлый и оценивающий взгляд, но не старался пресечь попытки подозрения: эту подбитую птицу можно понять. Осаму, часто сидя на крыльце храма, не раз задумывался, что, если бы он, к примеру, угодил ногой в капкан, истёк кровью, а потом бы очнулся в незнакомой пещере с тенгу, он бы тоже забился в угол и шипел на подачки, изредка поглаживая раненую ногу и прикрывая голову хвостами. Этот Чуя ещё весьма силён, раз не показывает своих страданий и вообще ничего не просит, только иногда оглаживает свои забинтованные крылья, а воду он только ждёт, отставляя пустую миску в сторону. Ёкай не скрывал, что нередко с интересом разглядывал рыжеволосого Ворона, в какой раз подмечая удивительное и красивое сочетание голубых глаз и огненных волос, спускающихся недлинным хвостом на плечи и обрамляющих несильно вьющимися прядями бледное, с острым подбородком лицо. «Очень необычный Ворон», — думал Лис, пробуя очередной розовый и бархатистый персик на зуб. «Странный Лис, ещё и белый, как снег», — думал в то же время Ворон, косо поглядывая на спасителя. К вечеру четвёртого дня Лиса ждала неожиданная картина, когда он, вернувшись из леса с целой ветвью потяжелевших персиковых плодов, — она просто упала под их грузом, не будет же кицунэ её срывать? — застал тенгу сидящим на крыльце храма, упёршимся спиной в дверной косяк, и одно его крыло лежало внутри храма, а другое — снаружи. Ворон сидел с закрытыми глазами, скрестив руки на груди и даже сделав вид, что совсем не услышал подходящего Лиса. Он явно думал о чём-то своём, а может быть, даже и дремал, вот только кицунэ разбудил его предложением испробовать персик — тенгу весьма ожидаемо и благородно отказался. Не едят, видите ли, персики небесные аристократы. Не растут деревья, видимо, на такой высоте, а пробовать подачку какого-то там лесного духа — да где это видано? Этим Воронам только павлиньего хвоста позади не хватает, чтобы закрываться им от попыток с ними поговорить. То, что Ворон постепенно начал оживать, не могло не радовать: старания ёкая не прошли насмарку, а значит, запас бинтов ещё ему вернётся. Ах, ну и то, конечно, что тенгу оклемался и не распрощался с жизнью. Его голос стал несколько звонче и перестал быть схожим с голосом восставшего из могилы мертвеца. Несмотря на то, что Чуя казался совсем нелюдимым, Дазаю хотелось узнать о нём побольше. Ему казалось, что его начинают влечь своей таинственностью эти вороньи горы, на которые земные духи шипят и смотреть не хотят. Можно ли, интересно, подняться в воронову обитель без здоровых крыльев? Лис не понесёт Ворона на своём горбу на самую верхушку, с которой кицунэ могут пинком под хвост спустить за милую душу, а если не понесёт, то Ворон точно не доберётся, и придётся снова его ловить под пологом леса и чинить. Карасу-тенгу, должно быть, очень красивы в полёте: большие расправленные крылья, которыми стоит только мощно взмахнуть, поднимая пыль с земли, чтобы разрезать перьями облака и голубое полотно небес. Раньше, очень давно, существовало поверье о том, как люди приносили горным духам различные дары, от вкусной еды и разноцветных фигурок-птиц до мешков с золотыми монетами и блестящих украшений, чтобы те, вняв мольбам смертных, разогнали тучи и холодную серость, позволяя людям радоваться, а урожаю расти быстрее. Лис, вспоминая об этом, невольно улыбается, представляя, как ленивые Вороны, лёжа прямо на тяжёлой и чёрной туче, только и ждут, чтобы к статуе вороны у подножия гор принесли их любимое золото, а затем, заприметив сверкающую монетку, как сороки-воровки в один момент подрываются за дарами, и от этой спешки, от быстрых взмахов крыльями тучи сами рассеиваются в куски чернильной ваты, постепенно исчезая под солнечными лучами. «Неужели тенгу так же представляют были о духах леса?» — задумывается Осаму, коротко вздохнув. — А что ты ешь тогда, помимо риса? — ёкай снова глянул на тенгу, жуя свой персик, хитро и по-лисьему прищурившись, будто что-то задумал. — Всё, — коротко и нехотя ответил Ворон, приоткрыв глаза. Он выглядел и недовольным, и просто уставшим, словом, так, как выглядят любые больные, начавшие постепенно отходить, вставать с постели, есть и жить, как нормальные живые люди и не только. Наверное, его тело всё ещё болит, и это неудивительно, после падения с такой-то высоты. Кицунэ совершенно тенгу не осуждает, даже наоборот: ему нравится, что этот Ворон с ним ещё надолго, а если и нет, то на несколько дней уж точно. Можно вдоволь насладиться общением с представителем вражеского народа, не приставляющего клинка к горлу. — Стало быть, мне можно предложить тебе жевать траву? — Лис усмехается, насмешливо зажмурившись и махнув кончиками всех хвостов, и на эту его насмешку тенгу приглушённо рыкнул. Чуя — птичка с очень непростым характером, осталось только вернуть её в её же золотую клетку, из которой она, увы, выпала. А возвращать её кому? Конечно — жалкому земному духу. — Сам её жуй, лисица, — Ворон цыкнул и отвернул голову, не сдвинувшись с места, устремив взгляд голубых глаз куда-то в чащу. Чуя постоянно потирал оцарапанную щёку, которая некогда была скрыта повязкой, и кицунэ каждый раз подавлял в себе желание одёрнуть спасённую птичку — укусит ещё. Ворон бы, на самом деле, не укусил, но точно бы одарил полным презрения взглядом, так пусть уж лучше взгляд его прекрасных и бездонных очей будет направлен на ни в чём не повинные деревья, которые наверняка завянут от такого скопления негатива в глазах тенгу. Храм был окружён тёмно-зелёными деревьями дзельква с их чешуйчатыми коричневыми стволами, кажущимися в лучах оранжевого солнца гладкими и блестящими, издали напоминающими медовые леденцы, воткнутые в землю и обрамлённые зелёной сладкой посыпкой. Если прислушаться, можно было услышать щебет маленьких рыженьких зарянок и таких неприметных, но звонкоголосых крапивников, шелест листьев на ветру, журчание ручья. Это журчание было так близко, что Ворону не составило труда понять — этот ручей находится совсем вот тут, за этими кустарниками, стоит пройти после них ещё несколько шагов, чтобы склониться к холодному ключу. Расположение храма очень удачное, как Чуя мог подметить: здесь красиво, спокойно и даже уютно, не считая того, правда, что эту тихую и лесную колыбель омрачает присутствие хитрого плута, который сейчас сидит и рассматривает Ворона, как какую-то диковинку. Дай этому демону, казалось, волю, и он будет расправлять вороньи крылья, трогать когтями перья, щупать их и пробовать на зуб, а затем и вовсе перо выдернет и за ухо своё вставит, изображая из себя невесть кого. — Хорошо, попробуем с другой стороны, — Дазай, повертев косточку персика в руках, одним лёгким движением пальцем выкидывает её куда-то за крыльцо в траву. — Что вы, тенгу, едите на своей горе? Неужто питаетесь одной горной породой и злостью к людям? — Я погляжу, тебе очень хочется питаться моей к тебе злостью, — Чуя фыркает, наморщив нос и согнув одну ногу в колене, положив на неё руку. Осаму только ухмыляется: Ворон-то остёр на язычок. — Все тенгу могут есть то же, что и вы, тенко. Или ты хочешь сказать, что если люди, чьи деревни у подножия горы и дальше, едят обычный хлеб, то я его есть не могу? — А если зёрна на землю просыплются, тенгу на них слетаются? Лис смеётся, а у Ворона едва зубы не заскрипели. Он мечет глазами молнии в сторону своего девятихвостого горе-спасителя, подумывая о том, что нужно бы окончательно его задушить, потому что теперь вся благодарность постепенно рассеивается. «Ему что, поговорить не с кем, подлец такой? — Ворон кривит губы, уверенно и бесшумно поднимаясь на ноги, пока Лис отвернулся и довольствуется своим прекрасным высказыванием и тем, какой он сам распрекрасный. Чуя уже крепко стоит на ногах, пускай сам и слаб, потому на цыпочках шагнул в сторону хитреца. — Я тебе ещё покажу, как надо мной потешаться. Уши-то пообрываю». Чуя теперь только больше убедился в том, что этот прохвост подобрал его в качестве выращенного в домашних условиях собеседника, который не может ответить тумаком промеж острых ушей. «Уж со мной-то ты не соскучишься, противный, — Ворон даже не скрипит полом деревянного крыльца, когда вырастает тенью позади кицунэ-остряка, пока Лис ничего не подозревает. — Ты только дождись. Отвечу так, что мало не покажется». Лис, добродушно улыбаясь, так и не дождался ответа от Ворона, чему и рад — как же, так удачно подколол, а тенгу и парировать ничем не собирается. Он только пожал плечами и даже не удостоил Ворона своим взглядом, не интересуясь его реакцией, полностью погрузившись в созерцание замолкающей в преддверии ночи природы, розовеющий за деревьями закат, окрашивающий траву и землю в тёмно-фиолетовый и синий — мрачные цвета сумрака. Солнце лениво скрывается за линией горизонта где-то за лесом, и кровавые отблески его оранжевых — цвета апельсина — лучей постепенно гаснут в самой вышине, уступая место полночной темноте. Ещё не скоро станет совсем черным-черно, но холод позднего вечера уже закрадывается на крыльцо, стоит дневной духоте сойти на нет, ползёт по нему невидимым туманом, заставляя Лиса прятать руки в широкие рукава и кутаться в свои хвосты, как в тёплый меховой воротник. Вдруг на один из его хвостов с размаху упало что-то очень тяжёлое, похожее на большой камень, и из глаз ёкая моментально посыпались искры. Лис, вздрогнув и совсем не ожидая подобного, увлёкшись спокойствием вокруг, едва не тявкнул, как лисицам и подобно, он заскулил и тотчас повернулся, хватая руками свой хвост: Чуя стоял прямо за его спиной, опираясь на дверной косяк рукой и с силой давя ногой на один из хвостов белого демона, прожигая его взглядом: «Что, несладко теперь, остряк?» Осаму, поскуливая от боли, не без усилия выдернул хвост из-под вороновой ноги, прижав к себе и поглаживая ушибленное место, отвернувшись и сгорбившись, обиженно разведя уши в стороны и не желая теперь с обидчиком разговаривать. Подумаешь, шутка не понравилась. А вдруг это вовсе и не шутка была? Вдруг Лис действительно так думал и просто поинтересовался, а Ворон так неадекватно реагирует? Видно, сильно головой при падении стукнулся. Вот и подобрал, получается, на свою беду, даже завести беседу без потерь нельзя: то душить начнёт с утра пораньше, заподозрив в друге врага, то по хвостам топчется, как по ковру, пернатый ирод. В конце концов, кицунэ ухаживал за ним несколько дней подряд, а ему так несправедливо отдавливают хвосты. Ёкай даже отодвинулся, злобно глянув на карасу-тенгу — на его лице победоносная улыбка — и убрал веер своих белоснежных хвостов в другую сторону, от Ворона подальше, а то мало ли, накинется ещё. — Вот так и помогай всяким воробьям подбитым. Это, вообще-то, больно, доношу до твоего сведения, — кицунэ почти бурчит, щурясь и гордо задрав теперь голову, лизнув больной хвост, всеми силами показывая, что Ворон заработал себе огромный минус к карме, только, похоже, тенгу это ничуть не интересовало. Чуя что-то там прошептал или просто тихо сказал в ответ, оседая на крыльцо прямо там, где стоял. Ему неудобно с перебинтованными крыльями, ведь он не может их согнуть, они тащатся за ним волоком, растрепавшись на концах маховых перьев, и чувствует Ворон себя отвратительно. Последний раз он ел вчера в полдень, и теперь, когда снова наступила тишина, Чуя чувствует, что в его животе достаточно пусто. Если предыдущие несколько дней он действительно мог обойтись без еды на одной воде, пережёвывая рис чисто для формальности и для полного желудка, то сейчас Ворон очень не прочь поужинать. Жаль, что в его поле зрения только проклятые персики. Лис, пускай и старается игнорировать существование тенгу, слышит, как урчит в его животе. Язвить больше не хочется, а Ворон всё же пока не в состоянии принести себе чего-нибудь съестного сам, а даже если и в состоянии, то точно заблудится в этих дебрях и извилистых тропах — Лис всяко лучше знает, куда идти, чтобы добыть вкусного. — Ты перевариваешь цукэмоно? — ёкай не смотрит в сторону Ворона, смирившись с судьбой временной сиделки, вставая на ноги. — Я надеюсь, тенгу не против разнообразия в яствах. «Или, может, твоему клюву будет не под силу съесть тепподзуке?» — хочет добавить Лис, но унимает желание съязвить: мало ли, этот Ворон ещё как вскочит, как догонит, как наступит на хвост, на который ещё не ступала воронова нога, и будет он лежать до следующего дня без сил, зато довольный, что не дал демону уязвить его достоинство. Неспешно ступая по тропинке, удаляясь от храма, скрываясь в зарослях низкого папоротника и шурша его большими листьями, Лис так ярко нарисовал в своих мыслях картину, как он, поваленный Вороном на землю и прижатый к ней ногой в спину, скулит и просит перестать дёргать его за хвосты, а тенгу, злобно смеясь, злорадствует и говорит, что лягушки могут допрыгаться, птицы — долетаться, а он договорился. Демон даже поморщился и поскорее юркнул в тень, почти видя, как Чуя настиг его со спины, схватил за ворот, дёрнул на себя и потянул за язык, норовя оторвать. Лес с наступлением позднего вечера превращается в тихую, таинственную мирскую купель. Мерцают ночные светлячки, медленно и беспорядочно сверкая белыми и жёлтыми огоньками в темноте в переплетении больших ветвей эноки, блистая под листьями редких гинкго. Те, кто живут на окраинах тёмных чащ, верят, что два ярких огонька во тьме — это глаза лисы-демона, притаившейся в кустах и ждущей, когда жертва окажется совсем близко. Люди боялись непроходимых дебрей и обходили их стороной протоптанными дорогами, не сворачивая и не отходя с тропы ни на шаг, считая, что в густой траве давным-давно притаился хитрый кицунэ с закрытыми глазами, чтобы его никто не мог увидеть. Глаза тенгу не были такими яркими, но девятихвостый ёкай даже не сомневался в том, что от этого они могут стать вдруг менее красивыми — очи падшего с горы Ворона были похожи на два маленьких чистых озера или светлых кусочка неба, пускай они и смотрели с презрением и раздражительностью. Вороны и Лисы никогда не ладили, и это воспевалось в различного рода человеческом искусстве: тенгу не любили его, ведь там так ловко и с насмешкой прославлялась воронья глупость, возведённая в абсолют из-за птичьего бахвальства и себялюбия, а кицунэ фыркали при одном только упоминании людской забавы писать о духах как о настоящих животных — Лисы ведь не любили сыр. Когда шорох листьев и травы совсем прекратился, Ворон вздохнул, потирая свою шею. Без рубашки ему холодно, а на старые бинты надевать её не самый лучший вариант, к тому же он может потревожить крылья. Для Чуи до сих пор было загадкой, куда ходил за приготовленной едой до сих пор не представившийся вор и плут. Почему вор? Ворон считал, что готовую пищу Лис отбирает у людей, а думать о существовании каких-либо лесных кухонь для подобных демонов казалось крайне нелогичным. Но кто может утверждать точно? Только кицунэ, которого не хочется спрашивать, а то снова разболтается и начнёт язвить. Для тенгу с их вершины — им было всё прекрасно видно и из-за облаков — лес виделся одним сплошным зелёным пятном на земле днём и чёрной каплей чернил ночью. Раскидистые ветви деревьев не позволяли видеть, как в самом сердце чащи пляшут чудесные светлячки, стрекочут сверчки и такие незаметные травяные кузнечики — Воронам в их Гнезде не дано было понять, что лисий лес, казавшийся им скоплением сумрака, тьмы и пронзительно тявкающих енотовидных собак, не только никогда не умирает, но и является прекрасным священным местом, не опороченным человеческой рукой — здесь в совершенном спокойствии с миром людей соседствуют духи и древние демоны, и живут они ничуть не хуже смертных, пускай и чуть-чуть вредят заблудшим душам, развлекаясь. Да если б их всех не было, о ком бы люди сказывали? Правда, легенды об этих существах порой заставляют этих самых существ смеяться до умопомрачения, переводя дыхание и причитая, что те слишком всё раздули, и всё было не так, и вообще, мол, дай-ка я тебе расскажу, как было на самом деле. А было это так… Чуя ёжится, потирая рукой плечо и нечаяно цепляя пальцами белые ленты повязок. Прохлада позднего, склоняющегося к полночи с каждой минутой, вечера ползла по крыльцу и окутывала ноги, морозила голый, если не считать бинтов, торс, и по телу поползли мурашки. Тенгу казался сильно бледным по сравнению с тем, каким был до своей роковой ночи. Он знал, почему вороньего Принца никто не ищет: его ищут, только не здесь. Чую так никто и не дождался в ту бурю. Тенгу просто исчез со вспышкой молнии в полночный час, и всё, что от него осталось там, в их Гнезде — выпавшее из крыла перо, когда он взмахнул обоими в попытке взлететь, ведь они были мокры от дождя, вода текла с длинных перьев ручьём, а потом наступила темнота. Принц просто задержался, не ожидая грозы. Теперь и его вряд ли кто-то дождётся, если он сам не даст о себе знать. «Как бы мне вернуться обратно, — Чуя вздыхает, прикладывая руку к лицу и поднимая голову кверху, устремляя взгляд на первые звёзды. — Стоять и махать руками у подножия горы? Я не смогу подняться на своих двоих на такую вышину. Вот ведь… не повезло». Ворон даже не знал, что будет так тосковать по дому, случись что ужасное. Он, вернее, даже не предполагал, что в него ударит чёртова молния и подпалит ему крылья. «Этот проклятый Лис наверняка что-то задумал, — Чуе не даёт эта мысль покоя, и он оглядывается по сторонам в поисках знакомого девятихвостого силуэта. — Интересно, а он вообще в курсе, что я не обыкновенный житель горы? Хотя о чём это я. До этих низин вряд ли что-то доходит, да и зачем ему знать о моём благородном происхождении. Не удивлюсь, если он сам является принцем леса, просто молчит. Стал бы принц жить в таком захолустье? — Чуя вспоминает, что пол под его ногами внутри может и скрипеть, а из убранства «покоев» в храме ничего и нет. Негусто. — Да нет. Если только принц в бегах, но это как-то запутанно всё получается. Этот Лис выглядит слишком простолюдином, чтобы годиться в сыновья голубой крови». Неожиданно Ворон даже в мыслях замолкает, уставившись в одну точку. — Я ведь тоже здесь, в этом самом захолустье, — говорит он сам себе, будто получив озарение. — И тем не менее я не стал после падения бездомным. Мой дом всё ещё там. Или… Или меня похоронили, если кто-то видел. Я не знаю. Что за бред. Почему я… Разговариваю сам с собой… — В твоём состоянии это неудивительно, — голос сбоку раздался так неожиданно, что Чуя вздрогнул и дёрнулся, опираясь на руки и с ужасом смотря на появившуюся в темноте фигуру. Фигура довольно сверкала глазами и улыбалась, покачивая хвостами, держа что-то в руках. Лис, видимо, вернулся с совершенно другой стороны и не побрезговал напугать пернатого калеку, который теперь глазами молнии метал, приподнявшись и снова сев. — Знаешь, Лис, — прошипел Ворон, злобно сощурившись, — через день или два я окончательно оклемаюсь, а у меня прекрасная реакция. За ещё один такой испуг получишь подсечку и по лицу. Я так, к слову. Просто предупреждаю, — последнее слово Чуя отчеканил по слогам, наблюдая, как Лис садится рядом на колени и складывает хвосты веером позади своей спины. Чуе он протянул небольшой белый свёрток, продолжая улыбаться и смотреть прямо в голубые глаза. Ворон же, переводя взгляд то на ёкая, то на свёрток, недоверчиво покосился на «курьера». — Что это такое? — Ты ведь голоден, а траву щипать отказался, — Лис пожимает плечами. — Но если ты не хочешь, то я могу поесть и сам. Чуя резво ударил по протянутой руке, норовящей подцепить принесённое и забрать себе, схватив свёрток рукой и демонстративно отвернувшись. Ему было всё равно, что Лис о нём подумает, этот демон наверняка прекрасно понимает, как выводит тенгу своими поведением и словечками, поэтому и относиться к нему с благоговением Ворон не собирается. Пусть радуется, что пока Чуя не в силах оторвать ему хвост и запихнуть в рот, чтобы болтал поменьше. Лис же только тихо усмехается, вновь спрятав руки в рукава и опёршись спиной на стену, сказав на рывок Ворона лишь: «Осторожнее». — Ты не умеешь контролировать свой гнев, — замечает кицунэ, пока Ворон разбирается с тем, что ему там Лис принёс. — Ты мог смять свой таяки, а смятый он невкусный. — Та… яки? — Ворон даже не ожидал, что в свёртке увидит этот пирожок в форме рыбки. Два. Один полностью целый, а у другого немножко раскрошился хвост — за него, видимо, и схватил Чуя, оберегая еду от позарившегося на неё Дазая. Вернее, тенгу ещё даже не знал, что это еда, но позволить Лису забрать дарёное обратно тоже не мог. Он крутит в пальцах эту мягкую хлебную рыбку, ещё немного тёплую, и пахнет от неё приятно и совсем чуть-чуть сладко. От запаха желудок сводит. Пустое брюхо Ворона негодует, что тенгу ещё до сих пор и куска не съел. Чуя любил сладкое, как большинство людей и демонов, но на голодный желудок оно казалось неуместным. Всё лучше, чем ничего. — Там есть кое-что ещё, — добавляет спустя какое-то время Лис, пока Чуя, зажав в зубах сладкую рыбку, окончательно раскрыл свёрток, избавив содержимое от бумажной упаковки. В маленьких и так заботливо прикрытых салфетками чашках были рис и тепподзуке. Тёплые. Вкусные. Не сказать, что Ворон часто питался подобным простым набором — при его-то королевском происхождении стол всегда был побогаче, — но сейчас Чуя был готов и на это. Еда как еда, ничего необычного. Съедобно? Съедобно. Даже вполне себе. Тенгу, пока ест, тихо стуча палочками, всё равно слушает шорохи и дыхание со стороны кицунэ, ожидая, что тот, спохватившись, охнет, что случайно подмешал в еду яда или ещё чего-нибудь, от чего у Ворона кишки через рот наружу полезут, но Лис молчит про это, сказав лишь: — Как-то неправильно ешь. Сначала сладкое, потом рис. Тепподзуке тоже таяки заедать будешь? — Умолкни, — Чуя, пускай и принц, буркнул Лису в ответ с набитым ртом, повернувшись через плечо на секунду. Его всё ещё терзает вопрос, у каких несчастных людей кицунэ эту еду отбирает или каких бедняков заставляет ему готовить, но спрашивать пока не хочется. Ворону казалось, что он никогда прежде не был так голоден. — Аппетит — вестник выздоровления, — подытоживает ёкай, придвинувшись теперь поближе, и Чуя это слышит. Ворон замирает, когда чувствует прикосновение к своим крыльям. — Уж прости, но чая для дорогого гостя я не смог добыть, дурная моя голова, — нотки насмешливой вины слышатся в лисьем голосе, и Чуя даже рыкнул, наклонившись вперёд и убирая пострадавшее крыло из-под руки демона. — Тебя нужно перебинтовать. — Опять? — Ворон, утерев рот рукой, снова взял надкушенную таяки в рот, поворачиваясь к Лису боком. Чуя поел и теперь не так зол и раздражён, каковым был: приятная тяжесть в животе и отсутствие тошноты от голода усмирят любого разъярённого зверя. Тенгу даже задумывается о том, что ёкай накормил его именно из этих соображений, и это немного бесит. Холод немного отступил, но ноги всё равно мёрзнут. Говорить с рыбкой-булочкой во рту крайне неудобно, но тенгу умудряется невнятно, но ответить. И Лис даже понял, что Ворон ему возразил. — Мои кфылья бофят. Не тфогай их. — Если я не сменю повязки, у тебя будет нечему бофеть, — ёкай передразнивает произношение слов Ворона с набитым ртом с совершенно спокойным лицом. — Отвалятся, как сухие ветки. На это замечание Чуя не мог отреагировать спокойно. «Как сухие ветки?! — он мигом нахмурился и повернулся лицом к своему внешнему раздражителю, и казалось, что его глаз дёрнулся. — Да я сам тебя сломаю, как ветку!» Вот только самолюбивый Ворон не учёл хитрости Лиса, знающего подход к любому живому существу, или даже не подход, но способ, который позволит кицунэ выйти из воды сухим и целым, а врага оставить с носом. Ворон уже хотел занести кулак, чтобы если не ударить Лиса по руке или плечу, то придавить его многострадальный хвост, но не тут-то было: когтистые пальцы схватили за запястье, останавливая, а лисья морда оказалась точно перед лицом Чуи, прикусывая хвост наполовину зажатой в зубах тенгу таяки. Их лица так близко. Чуя не успевает сообразить, не успевает отпрянуть или дёрнуться: он замер, широко распахнув глаза, и не смеет вздохнуть, глядя прямо в карие глаза, и не замечает, не чувствует, как его лицо начинает стремительно краснеть. Весь пыл разгневанного Ворона куда-то исчез за одно мгновение, и теперь внутри колются смятение, ощущение неловкости и абсолютное отсутствие мыслей о том, что же делать. Это длилось не больше нескольких секунд, даже не минуту, но Лис, гаденько ухмыляясь, цапнул клыками ещё чуть больше хвоста несчастной рыбки.

«Д-да чтоб я… Ещё раз… Взял в рот эту таяки…»

Чуя не знает, почему до сих пор не разжал зубов и не отпустил несчастную рыбку, чтобы упасть на спину и отползти от этого странного демона. Он внезапно почувствовал себя щенком, который отбирает из пасти взрослого пса последний кусок, не боясь быть укушенным. Лицо Лиса настолько близко, что он касается кончиком носа носа Ворона, отчего Чуя ещё больше словно каменеет, не сдвигаясь с места, готовый вжать голову в плечи. Когда кицунэ с довольной ухмылкой откусывает сладкий хвост таяки-булочки и наконец отодвигается, тенгу ещё какое-то время смотрит на него полными испуга глазами, а затем проглатывает рыбку, даже не прожевав достаточно, резко отвернувшись и прикрывая рукой лицо. Всё возмущение куда-то испарилось. У Ворона просто слов нет, чтобы описать, в каком он состоянии после этого ужасного лисьего поступка. — Нужно в следующий раз взять побольше, — Лис говорит совершенно спокойно, намекая на сладкий вкус таяки. Видимо, сладость пришлась демону по душе. — А теперь, я надеюсь, многоуважаемый и достопочтенный Ворон с великой Горы Тенгу позволит мне перевязать его не менее прекрасные крылья? Ёкай даже не ждёт ответа, вставая с крыльца и неслышно уходя обратно в храм за бинтами и повязками, пока Чуя трясёт головой, прогоняя румянец с щёк. Это отвратительно. Он никогда себя так не чувствовал… Вернее, очень долгое и продолжительное время. Все эти подростковые влюблённости, когда юному четырнадцатилетнему принцу строили глазки девочки-тенгу из его окружения, прошли мимо. Пускай Чую не ограничивали в общении, хоть он и был из королевской семьи, мальчик-ворон сам не хотел играть с детьми простолюдинов. Непонятные высокомерность и брезгливость, казалось, были его врождёнными качествами, а ещё абсолютное неумение общаться со сверстниками нормально, без его «замашек принцессы». Юный тенгу обижался, когда слышал за своей спиной подобные оскорбления, но на все расспросы родителей о том, почему их сын расстроен, он отмахивался и говорил, что прочитал грустную книгу или увидел мёртвую птицу под деревом в вишнёвом саду дворца королевской семьи. Детские обиды не прошли даром, и Чуя, взрослея, становился несколько грубее, закрываясь от всяких романтических и не только отношений. Вместо обид и грусти юноша злился всё чаще и чаще, вымещал гнев на… подушке, выбивал из неё искусственный пух, когда был один, и, в конце концов, вообще перестал спать с подушками. Все думали, что Принц просто не любит общение с людьми, хоть это качество у наследника и не поощрялось. Чуя просто боялся услышать голоса своего прошлого устами других. И вот теперь, когда ему полных двадцать два, когда он готов вот-вот вступить в правление, в него бьёт молния, а потом прицепляется клещом хитрый Лис, вытворяющий незнамо что. Кицунэ, насвистывая известную лишь ему мелодию — которую сам и придумал, — появляется в дверях. — А теперь постарайся не дёргаться. Резать не буду, так и быть, — ёкай садится на пол позади Чуи, совершенно не боясь, что сейчас получит локтем по подбородку. Ему и незачем бояться: Чуя просто не в состоянии снова на этого прохвоста-демона посмотреть. Если бы не холод, Ворон бы даже перестал понимать, что происходит. Тенгу всё кажется нереальным: он, демон-птица, сидит в лесной глуши у заброшенного храма вместе с девятихвостым Лисом, приносящим ему еду и перебинтовывающим ему крылья. Чуя ни слова не говорит, пока ёкай, что-то напевая себе под нос, осторожно и быстро снимает повязки с повреждённых крыльев, и Ворон вздрагивает снова, когда из-под бинтов выпадает палка, стуча по крыльцу и укатываясь куда-то в траву. Пока тенгу смотрит туда, куда упала эта самая палка, вглядывается в тёмную траву, сконцентрировав там взгляд, Дазай, присвистнув, опускает свои руки, разглядывая, очевидно, масштаб повреждений. Если он и ожидал увидеть, что перья неожиданно отросли, синяки на оголённых участках светлой кожи сошли, а раны и порезы совсем исчезли, то придётся Лиса огорчить. Ворон и сам понимает, что выглядит из рук вон плохо, поэтому вздыхает и проглатывает колкий комментарий насчёт наивности кицунэ. Сидя теперь в позе лотоса, тенгу опирается локтём на колено, сильно сгорбившись и не шевеля крыльями, пока ёкай-добродетель омывает старые порезы чем-то щиплющим — Чуя жмурится и тихо шипит, закрывая ладонью лицо, но ничего не говорит. Лис действительно его не пытает, а лишь помогает, что кажется крайне странным и не поддающимся объяснению. Можно и потерпеть. Когда демон касается его рук, Ворон послушно и без пререканий поднимает их вверх — ненадолго, только чтобы заботливая лисица сняла бинты с его тела. Ветер ощутимо морозит кожу, Чуя сразу покрывается мурашками, поёжившись. «Ну же, давай, скажи своё нечто сакраментальное о том, что я слабак и замёрз», — тенгу упорно ждёт, что Лис выпалит подобное, даже начинает придумывать варианты язвительных ответов на каждое лисье слово, но демон молчит. Удивительно. — Красивые сегодня звёзды, не правда ли? — неожиданно и вкрадчиво начинает Лис, скинув снятые бинты посеревшей лентой на крыльцо в сторону, продолжая заниматься своим делом. Чуя только буркнул в ответ невнятное «мхм», что, наверное, на древнем вороньем языке означает согласие с высказыванием, но Дазай будто и не ждал ответа. Судя по ощущениям, он выправляет чёрные перья, встряхивает их, будто те могут быть пыльными, приводя в соответствующий Чуе вид и осторожно забинтовывая одно крыло снова: плечо, предплечья, подминая перья под повязками, прижимает крылышко к кисти, на этот раз оставляя длинные маховые перья свободными и завязывая края бинтов, предварительно порвав клыками ленту, аккуратным бантиком. Ворону уже не больно, только обеззараженные раны ещё пощипывают, ему даже немного щекотно от прикосновений. Крылья тенгу — достаточно чувствительное место, чуть-чуть совсем не подходящее под определение эрогенной зоны. Если Лис это знает, то наверняка не осуждает Чую за то, что тот был так слаб несколько дней. Когда кицунэ трогает и второе крыло, уже не привязывая палки, аккуратно вытянув его для начала, Ворон вздыхает: — Точно такие же звёзды я наблюдаю каждую ночь, когда сижу на крыше дома. Они кажутся близкими и почти осязаемыми. Их будто… Знаешь, можно достать рукой, если взмахнуть крыльями и совсем невысоко взлететь. Чуя не знает, зачем сказал это. Просто для поддержания беседы. — О, если ты будешь летать… — Лис отвечает не сразу, совершенно не слушая ворчание Ворона: «Что значит «если»?» — Если ты взлетишь, достань мне звезду. Здесь темно по ночам, а я буду ею светить. — Ещё чего, — Чуя цыкает, закатывая глаза и выпрямившись, хрустнув затёкшей спиной. — Если я взле… Когда я взлечу, — откашливается, поправившись, — я ни за что больше не вернусь сюда. — Разве тебе здесь не нравится? — притворно-обиженно протянул кицунэ, завязывая бант бинта на втором крыле. — Какая жалость, что вольной птице негде развернуться в нашем тесном лесу. — Ты только что ответил на вопрос, почему мне тут не нравится, — Чуя фыркнул, глянув на свои белоснежные от повязок крылья и медленно ими подвигав. Согнуть он их всё ещё не может — бинты слишком стянули суставы. — Тенгу, в отличие от вас, земных духов, живут в просторных местах. — Приношу свои глубочайшие извинения, о Ворон голубых кровей, — Лис усмехается, вставая и уходя, и в храме его голос звучит приглушённо: — Ты можешь даже полюбоваться на то, как молния тебя изрисовала. Когда ёкай возвращается с верхней одеждой Ворона, которую снял с него в первый день, он видит, что Чуя действительно рассматривает своё тело, пытаясь поглядеть на спину. Ворон с какой-то печалью в глазах водит подушечками пальцев по уже посветлевшим пятнам синяков, по потемневшим и зарастающим царапинам, морщась, нечаянно проводя по ним ногтями, и дёргается, когда ему на колени падает его одежда, а Лис присаживается рядом. Сейчас темно вокруг. Луна светит где-то за деревьями, и как бы Ворон не вглядывался в высоту, он не увидит верхушки вороньей горы. Гора Тенгу скрыта пеленой мрака, видны только далёкие звёзды, которые, наверное, и видел Чуя со своей высоты. Ворон ёжится, надевая холодный верх, и инстинктивно двигает крыльями, пытаясь укрыться. Где-то недалеко тихо журчит ручей и стрекочут сверчки. — Чт… Что ты делаешь? — Ворон удивлённо смотрит то на Лиса, то на его хвосты, когда демон, сев почти боком к боку, укрывает Чую своими хвостами, как пушистым одеялом. Поначалу тенгу даже отодвигается, отвергая помощь, но подступающий холод преграждает все омерзительные и не только чувства. Тенгу, поджав губы, отвернулся, но вырываться и отвергать помощь прекратил, прижатый теперь к кицунэ плечом к плечу. В углу крыльца лежат неубранная посуда и смятый свёрток, крошки от таяки и крупинки риса, старые бинты, еле заметные волоски белой шерсти и пара вороньих перьев. — Если ты думаешь, что моё мнение о тебе, противный дух земли, изменится, то ты ошибаешься, — ворчит Ворон, скрестив руки на груди и смотря в другую сторону, искренне полагая, что в темноте вновь появившейся красноты его лица не видно. — Я и не пытаюсь тебе понравиться, — демон пожимает плечами, не сдвинувшись с места. — Я понравлюсь тебе и без лишних усилий. — Откуда такая уверенность, мохнатый? — Чуя приподнял бровь, ненадолго обернувшись через плечо, забывшись, но тут же отворачивается. Смущение нарастает ещё больше, когда тенгу слышит лисью усмешку. «Чёрт, чёрт, чёрт, увидел, остроглазый!» Ворон совсем не ожидал того, что демон, положив одну руку на его плечо, приложит ладонь к его лбу, осторожно убрав пряди. — Что ты делаешь?.. — Странно. Ты весь красный, но жара нет. Вместо ответа Чуя несильно бьёт Лиса по колену, чтобы тот убрал свои загребущие лапы, и поворачивается к нему спиной, стараясь лишь не скинуть с себя хвосты, иначе замёрзнет. — Говори своё имя, лисица, — сквозь зубы практически приказал Ворон, буквально спиной чувствуя, с каким выражением лица на него смотрит ёкай. — Немедленно. — А не то голову мне отрубишь? — Не паясничай. Я даже не предполагал, что у лесных демонов такой острый язык. Только вот демон почему-то заливисто смеётся, ещё больше заставляя Ворона гневаться, рычать, как злобного пса, и отвешивать ёкаю настоящий подзатыльник. — Приятно познакомиться! — кицунэ, переведя дух, дёрнул ушком, смотря Чуе в глаза и улыбаясь. — Лис Осаму Дазай. — Да как-то… Неприятно познакомиться.