Пёсьи песни (подборка стихов разных лет и из разных циклов)

      51 из цикла «Книга Серого Города»       Город, которого нет… Руки тянут деревья к звёздному небу. День захлебнулся закатом − как будто не был. Шепчутся камни, что жарки ночи в пустыне, а луна родником в поднебесье стынет. Станет моё одиночество зыбким туманом, крылья мои ночным покрывалом станут, слёзы мои станут волнами моря − вот тогда и приду в бессолнечный город. Стены его − туман на северных реках, песни его во сне отзываются эхом, окна его − сияние звёздной пыли, время его навеки о нём забыло. Годы идут, звеня по миру мечами − не оттого ли город пуст и печален? Память и смерть бродят по серым ступеням… Сёстры мои, навеки мы стали тенью…       1995       52 из цикла «Правило имён»       * * * Я лишь не могу понять − зачем ты помнишь меня? Рассыпалось пылью имя… Мы оба стали другими, нам нечего вспоминать. Мы оба умеем терять, и я опять же права: слова − это лишь слова… Иголка в сердце моём, зачем мы ещё живём?..       1995       53 из цикла «Книга Серого Города»       Хэлкар Лить на руки расплавленный свинец, царапать сердце острием кинжала… Ты жил войной. И умер наконец. И в мире сразу крови меньше стало. Но кто сказал, что смерть − всего лишь смерть? И кто сказал, что Путь − без возвращенья? И ты идёшь к дверям, чтоб посмотреть на новый мир − твоё вознагражденье. Жизнь холодна, когда она − ничто, а боль утихнет, если ран не трогать. А день к закату. Прошлое − потом. Куда теперь ведёт твоя дорога?..       1995       54 из цикла «Перепутье»       * * * Кому я творю обряды в моём молчаливом сне? Не плачу. Ты снова рядом. Но ты по моей вине меня не сумеешь вспомнить. Я просто не родилась − зачем тебя беспокоить и души бессмертных красть… Лицо закрою руками… Пути не будет назад − бесчувственным серым камнем остались мои глаза, и идолом у дороги себя я зову не зря… Бессмертны − не значит «боги», а ведьмы в кострах горят. Мне некуда возвращаться − а ты, как прежде, крылат… Сумевшая отказаться, кому я творю обряд? Не в срок рождённые словом − осколки седой тоски… О мир, что оплачен кровью, уставшего сбереги!..       1996       55 из цикла «Перепутье»       * * * Отгорю зажжённой свечой… Ветер стих − или время встало? Уходящему в ночь осталось лишь услышать слово «прощён». Я укрою тебя плащом − я всю жизнь ждала у порога. Повстречались − и слава богу. Только мой огонь обречён таять свечкой в сведённых пальцах, догореть на склоне зимы. Боги тоже были людьми и ушли. А ты не печалься − тает свечка, а ночь светла, тают звёзды горстью снежинок… Путь начавшему с середины всей печали − сгореть дотла…       1996       56 из цикла «Анубис, серая собака»       * * * Жизнь моя − мост под пологом лунной ночи, яростным льдом горит звезда в изголовье… Так и останусь − именем, словом, строчкой. Так и уйду, как станет огонь золою. Что темнота ночная глазам собачьим? Тает мой мир в дожде − или плачут звёзды. Станут водой снежинки в руках горячих − вот что такое смерть… А вернуться − поздно, путь мой отмерен. Бродит слепая память в серой пыли дорог застывшего мира. Пёс слишком долго ждал − превратился в камень ночью глухою, что треснувший мир накрыла, и навсегда разучился лаять на тени прошлых имён, что проходят в речном тумане… Смерть − это блик прозренья в ночи видений, жизнь − это просто жизнь. Это просто память.       1996       57 из цикла «Перепутье»       * * *             Моему брату В ледяном огне предсказанья слово дробно роняет искры… Я устала от ожиданья, от непрожитой мною жизни, я устала злыми ночами плавить свечи в огне видений… Доля видящего печальна − и ничто пути не изменит. Мы ушли, рассыпавшись прахом, мы смешались с пылью дорожной, и теперь мы в жизни вчерашней ничего изменить не можем − только память… И только бездна − путь закручен тугой спиралью, и смотреть в огонь бесполезно − мы свою игру проиграли. Ты − не бог. Тебя не забудет мир, свернувшийся рыжим лисёнком, твою кровь оплатили люди своей смертью. Смертью − и только… Я − не бог. Мой мир обречённый сладко спит прокуренной ночью, а Анубис, собаке чёрной, в эту ночь знаменье пророчить − свечи пахнут горькой полынью… Не умру − устала прощаться. В небе звёзды льдинками стынут и кричат: «Пора возвращаться!» Я всю жизнь стою оглянувшись − пальцы мёрзнут в крови нездешней. Я ещё способна вернуться − только я не символ надежды. Я − иголка в саднящем сердце, скользкий шрам на твоей ладони, пёс, чьё прошлое бьётся в агонии… Уходи. Но дай наглядеться…       1996       58 из цикла «Книга Серого Города»       Последняя песня Хэрильтана       (спустя год после Войны Гнева) Прошлому верили − сбитому влёт не всегда легко умирать. Выросло дерево − сломанной веткой соком весной истекать. Начали с синего, чёрным закончили, звёзды гасили плащом. Плакать по имени, болью в руках искупить твою кровь обречён. Неотлюбившему свадебным будет подарком Последняя Смерть, песней несбывшейся − тьмой одиночества факелу ярче гореть. Вслед уходящему бранное слово, как камень, хлестнёт по плечу − боль настоящая − я за тебя в этом мире долги отплачу. Холод туманится − падать с обрыва и звёзды руками ловить. Память останется − слёзы в глазах твоих — холодно петь о любви… Капли солёные − кто твоё имя оплакал осенним дождём?.. Кровью по чёрному− раненый пёс охраняет разрушенный дом. Эхо ответило − я на коленях кричу твоё имя навзрыд… Были бы светлыми − песню б успели допеть и вчерне долюбить…       1996       59 из цикла «Дом мёртвых»       Песенка идола Нас под столетьями заживо похоронили; толку в бессмертии − разве что боль задарма… Звали по имени − имя рассыпалось пылью; идолы вымерли, боги сходят с ума… Бродит по улицам прошлое наудачу − нечего хмуриться, пыль отряхая с ног; тот, кто останется − тот меня и оплачет; сказка кончается − умер бессмертный бог. Пусто в глазах моих − беды вам напророчу. Осенью ветер стих − как вернётесь назад? С чем вы пришли ко мне? Век провидцев закончен: сбросив трупы камней, боги спустились в ад, чёрной страницей книги вспыхнуло имя моё − жили не больше мига, стали пищей векам. Как живого − не бога − кто меня позовёт? Тот, кто ушёл до срока − с чем ты вернёшься к нам?..       1996       60 из цикла «Книга Серого Города»       Норис Прокатились сумерки колесом по небу − холодно смеяться, на костры глядеть; вспыхнуть в одночасье − пеплом станет небыль: факелом по ночи весело гореть. Как сбивать летящих − перьям снегом падать, как ломали ветки − облетает цвет; как огнём плясали − смерть просить в награду, да молить впустую − губ туманить бред. Осенью пожары плакали дождями − мокрым листьям с веток нечего терять; к ночи на бумагу чёрными стихами лить чужую память − болью угадать, именем оплакать, тенью затаиться, кануть горстью меди в синеву окна, вслед бежать оленем, распластаться птицей − чаша к погребенью выпита до дна. Ничего не будет − звёзды путь осветят; колыхнуться лаской − не коснуться рук… Отсмеялись люди − что бояться смерти: догореть закатом, тишиной вокруг замертво сомкнуться − кто тебя разбудит, кто совьёт узоры снегом в волосах?.. Ночь к утру растает − ничего не будет; на траве с рассветом высохнет роса… Не ходи за мною − мне уже не больно, выплаканы слёзы − к ночи ветер стих… Кто тебя пометил проклятой любовью − ничего не сможет против слов моих. Назовёт дочурку именем дикарским та, что больше света для тебя мила, а меня не будет… Ночь стирает краски − стану серым пеплом, догорю дотла…       1996       61 из цикла «Анубис, серая собака»       Таэлиниэн Холодно, брат мой… Тают льдинки в ладонях, сыплется крошевом память       прожитых лет… Если, прощаясь, знать, что сумеешь вспомнить − что же тогда бояться       идти сквозь смерть? Было − дорожная пыль на зубах хрустела, спелое солнце жгло       отпечатки ног… Имя моё забыли − оно истлело, оборотившись безликим       названьем «бог»… Мир отлетался − наверно, крылья устали − сжался комочком, словно       чует беду. Дети мои собрались в собачьи стаи, чтобы отчаянно выть       на твою звезду. Может быть, вспомнишь, как мы умели смеяться, взгляда не пряча от рвущихся       наискось звёзд… Пусто под небом… Наверно, пора возвращаться… Мир умирающий ветер       снегом занёс… Может быть, знаешь − жизнь моя наизнанку: шла, как в бреду, наудачу −       плавился лёд кровью − собачья стая добьёт подранков − кончился бой − и взлает       имя моё… Может быть, знаешь − чёрен путь в одиночку, солнце к закату − больно       смотреть глазам… Что мне осталось − память вылилась в строчки, голос охрип, а сердце       брошено псам. Нет, я не плачу − в мире хватает соли; это холодный ветер       выбил слезу. Вот и конец пути − мне не было больно… Имя моё в легендах,       как кость, грызут. Имя… Пустая кличка чёрной собаки… Ты называл − «Совесть»,       но голос стих − и покатилось слово, канув во мраке; Смерть отразилась в тёмных       глазах твоих… Пёсьеголовый идол, серая нечисть; кто назовёт моё имя       из пустоты − или Анубис вовек оставаться Смертью?.. Или дождался пёс       прихода Звезды?..       1996       62 из цикла «Анубис, серая собака»       Лохия к Ардалэ Когда моё имя станет дымкой ночной, ты будешь идти над пропастью слов безвестных в чужом лихолетье… Путь, что выбран не мной, с тобою будет жесток, но хотя бы честен. А завтра прольётся с неба холодный дождь на бледные лица идолов, ждущих рассвета, ты в ветреный полдень имя моё назовёшь − и с лаем собак о землю грянется лето. Я тоже люблю, читая в зыбком огне чужую судьбу, слагать печальные песни о счастье, что чертит бликами лица камней, что были людьми и богами, но не воскреснут. Я тоже уйду, когда расколется твердь и звёзды на теле ночи станут другими − ведь должен же кто-то знать, что такое смерть. А что я оставлю тебе − ну, разве что имя…       1996       63 из цикла «Анубис, серая собака»       Лохия Петь рассвет, зажигая утро в колких мартовских перелесках, по камням разбрасывать руны и в ручье отразиться блеском − так и жили, считая вёсны, где сосна в лесах − багряницей… А меня называли просто: звери − ведьмой, а люди − волчицей. Тонким голосом, колокольцем выводила молитву ветру, ввечеру провожала солнце, чтоб вернулось ко мне с рассветом, танцевала лесу в усладу, ворожила дождь к урожаю − то-то люди прятали взгляды, то-то волки по снегу стаей приходили светить глазами, не чурались тёплой ладони. А коль лес смыкался ветвями − кто на тропке ведьму догонит? И доныне сказки плетутся − мол, не жгла костров в новолунье… Только те времена не вернутся, раз отпели волки колдунью… Да всё также на небо месяц золотым наголовьем брошен; а до ветра дотронусь песней − он сильнее станет и горше. Волчьей пляской вскидывать руки, ворожить ущербной луною, луноглазой стае аукать − приходите к ночи за мною; нож дымится, в крови омочен − перекинусь тенью бесплотной, большеглазой вестницей ночи − если скажешь мне, что свободна…       1996       64 из цикла «Правило имён»       * * * Ты не скажешь «прощай» нарисованным на небе лицам; это осень, отчаясь, льёт дождь на промозглые ветви; год сначала начать… И слова улетают, как птицы − перепутавшись стаей; и плачет западный ветер… Я искала тебя по дорогам усталого мира, по крупицам имён собирала забытую песню; в темноте лай собак, боль чужая на пальцах застыла… Я бы спела о нём − да кому это здесь интересно?.. Горьким именем путь перечёркнут, до срока изломан, и века напролёт жизнь кончается на середине; больно, если не ждут, если пусто в нетопленом доме; так и осень пройдёт… ...Льдистым шелестом шепчется имя…       1996       65 из цикла «Анубис, серая собака»       Лохия к Ардалэ Как на город, насквозь промокший, дождь ронял тяжёлые косы, их расчёсывал гребень леса, на окраину капли сыпал… Как же мы прощались спокойно… Одинокий ветер уносит облака − и тебя − на север, а за мной оставляет выбор… Разучилась до срока плакать, из багряных ягод рябины на венец прицепила бусы − чтоб сватов весною не слали; поклонилась утром на запад, где луна, как горбушка, стынет − как же путь в поднебесье узок! − и вдогон лететь в птичьей стае. Только где ж твой след потерялся? Или смерть запутала нитки? И доныне чёрные крылья за тобой лететь не устали; позади мой город остался, чёрный ельник забил поляны… Вот и сказка: мы жили-были, а теперь меня не узнаешь; на покосе круги поганок станцевали злое заклятье, чёрным берегом над рекою на костях рисовала руны − умирать бессмертному рано… Как же мне дожди успокоить, как мне боль твою убаюкать?.. Что ж ты сделал?.. За что мы платим?..       1996       66 из цикла «Плач ведьмы»       * * *                   Т’аланна Возжигать огни в черноте лесов, по земле стелиться бурой лисицей, в позёмке серой раствориться, тенью мелькнуть − тёплым дождём ждите обратно − прорасту, жёлтым цветком обернусь назад − зеркало разбили в кровь − боятся ныне расплаты. Холодно держать снег в горсти, в ночь уходить, чертить следы в пыли пустой дорогой; кто не простил − умер вчера, растаял тенью; а ещё говорят − ушёл просить о мести тех, чей дом за Порогом. Остались одни, ночью кричали горячо − чего смеёшься? В полдень в небо заклятье прочёл − чужим языком; травам расти, бешеной мимо идти, гладить ветки руками, мир обнимать, догола распахнуться, в ельнике светлой кожей белеть − холодно! − кто просил танцевать? − смотри, ручьи льются медленно по камням, песней звенят, и ныне имя тебе Апрель. Так и жили, любили не по-детски, горестно; лицо руками закрыла − слезами жечь ладонь − больно! − сны расчертить розгой, полосами ударов, жить задаром − кровь на рубце застыла; кропить водой, сгореть дотла, падать до дна− смотрели, чем грешна…       1996       67 из цикла «Книга Серого Города»       * * * …А те, что до срока устали, тебя называли богом, в твоих руках прорастая белым огнём. Эпохи молча смотрели, как дождь твои пальцы трогал, когда покинутым, чёрным чужой оставался дом. Когда в огонь без оглядки ныряют зрячие руки, над гребнем немого леса устало болит луна − как сердце… И не до сна забывшему, как смеяться, живущему ради муки, грехи отбывая честно. А ветер волосы гладил, когда уходило солнце упасть багрянцем в ладони… Пора научиться жить, пора лететь над землёю… А горе памяти ради останется тихим словом умеющей знать души…       1996       68 из цикла «Анубис, серая собака»       Анубис …Они говорили с оглядкой: «Смерть ходит в серых одеждах, пустые её глазницы, и смерти нельзя молиться, просить её о пощаде − быстрее, чем ты успеешь сложить молитвенно руки, сверкнёт кривое железо, твоё рассекая сердце». Они говорили: «Покуда ты жив, ты можешь сражаться с людьми и даже с богами, но все равны перед смертью». Они говорили: «Мы живы!», огню города предавая, и идолов светоносных богов разбивали камнями, и храмы кропили кровью жрецов в лазурных одеждах, и дев, посвящённых солнцу, смеясь, за плечи хватали и говорили: «Мы живы!» − и лай собак в отдаленье звучал насмешливым эхом в сгущающемся тумане, чьи ледяные пальцы простёрлись над буйством крови. А ночью огни погасли, и серым холодным камнем застыли стены тумана, и страх в тех стенах плескался. Они шептали: «Мы живы…», когда заглядывал в лица не бог − но равный со всеми. И серыми были одежды стоящего неподвижно − не пса с человечьим телом, не мужа с пёсьей главою… Они закричали: «Кто ты?!» − и он ответствовал: «Совесть».       1996       69 из цикла «Книга Серого Города»       Хэрильтан День кончен, и снова весна,       и больше не о чем помнить, и вслед за полётом птиц       ты снова шагнёшь за грань − так просто смотреть на свет       и пламя держать в ладонях… А утром холодный дождь       размоет угли костра. И снова искать − себя? −       в такой холодной дороге, и сердцу привычна боль −       но больше нечего ждать. Всю жизнь продолжался день,       но кончен − и как недолго ты шёл вслепую на свет,       всю жизнь возвращаясь вспять, искал чужого тепла…       Тебе говорили − ветер летит за твоей спиной,       ерошит пряди волос… День кончен. Оборван путь.       Ты всё ещё ждёшь и веришь, но в небе режут глаза       чужие росчерки звёзд. И тот, кого ты простил       за кровь на зрячих ладонях, в молчании обнял за плечи       и был бессилен помочь − ты снова остался жить,       и больше не было больно, и ветер смотрел, застыв,       как падала наземь ночь. А время, шурша песком,       чертило в пыли дорогу − и некому, кроме тебя,       оставить на ней следы, и голос звучал в ночи:       «Другие пока не смогут нести на ладонях свет       отныне твоей звезды…»       1996       70 из цикла «Анубис, серая собака»       Герата Помнишь − мы хотели прощаться, и смеялись, и было больно, словно рвали руками струны… Помнишь − пели над алым морем; не рассечь пелены рассвета чёрно-серым клинком забвенья. Помнишь − мир был умыт и счастлив… Это утро назвали последним − город падал в объятья моря в тишине, и вовсе не страшно − это мне не хотелось плакать; а в твоих глазах стыла осень, потерявшая веру в чудо… Ты тогда стал чужим и сильным и сказал: «Умирать не страшно». И вода костры погасила, и чернели в воде деревья, и с волною схлестнулся ветер, уходящему вслед ударил − и погасло алое утро, и черны мои руки стали, чёрным камнем с серого неба моё имя пало проклятьем; и когда притихшей весною белый вьюн по камням лепился, рассмеялась навстречу людям: «Кто же Смерть призывает в боги?! Кто живёт лишь чёрной гордыней и любовь ей в жертву приносит, тот в расплату за это − вечен». Так и стало. И, умирая на костре осеннего солнца, говорила: «Забудьте ведьму». Говорила: «Я стану пеплом, меж камней прорасту травою, я дождусь, когда ты вернёшься…» «Разве боги любить умеют?» − удивились серые камни, и слова мои стихли эхом и растаяли серым дымом − только пенное море помнит… А легенды людские слепы…       1996       71 из цикла «Анубис, серая собака»       * * * Травам ещё холодеть дождём, выситься спелостью, падать сухостью в осень − рано придумала петь чужую смерть за свою; каждому срок. Канет с неба зима − тогда и уйдём таять пустой дорогой; имён не спросят, вслед не будут смотреть, разве что вспомнят к закату − как допоют; так, одинок, кончится век − неблизко чернеть к восходу дальнему лесу беззвёздной пыльной стеной; крест перепутьем, срублен, упал под ноги − рыжей щепой кровинок пятнает снег. Чёрно кричали люди − кому в угоду? Тот, кто ушёл, нож занесённый чуял спиной, а обернулся − смотрел, как сдирал струпья; а говорили − годов-то ему немного… «След уходящих, − смеялся, − кровью кропите, лаем псиглавцев гудит чёрное небо, мечутся стаей, стылой позёмкой мчатся и зубы скалят, некому будет потом о псиглавцах помнить». Не осмеяли − молча сжимали копья, пёсья звезда по лицам мазала зелень, а он обернулся собакой − да так и канул. Полные горсти углей − жарко ладоням. Осенью − стылой золой, в зиму − метелью, по весеннему солнцу с веток капелью, к лету ручьями вскачь − да не успели; мечется пёсье племя следом горячим, кровью красна дорога… «Оглянись, − кричу, − вспомнишь, узнаешь!» Омыть бы слезами кровь − да псы не плачут…       1996       72 из цикла «Кринн. Песни Квевелина Сота»       (песня. Музыка В. Погонца)       * * * Чёрен цвет облаков, что треплют ветра над горами Надежды, чёрен… Те, что пролили кровь, не вернутся вспять, поздно… Где мне искать, мой колокольчик, тебя? Сломана песня. Чёрные крылья обняли небо погребальным дымом костра. С болью утрат падать монетами нам из ладоней незрячих богов, платой за мир, что отныне боится боли − поздно… Тот, кто кровью платил − отныне не волен взгляд усталого бога к себе обратить; осталось молчать и молча плакать о том, что угасло, в крови захлебнувшись, что было вчера. Над моей головою сомкнутся ветки, и снова будет рассвет. Я ухожу. Мой сломанный надвое голос не тронет уснувших, пепельной памятью ставших выжженным склоном полудня, кричащей весной; чёрен взгляд, запрокинутый в чёрное небо − боги спят, песня стихнет; тот, кто выжил, ушёл − будто не был, будто не был рождён в холодном сиянии лун − как и те, что сгорели свечами, взглянув навстречу ветрам, что летели, обняв посветлевшее к западу небо…       1996       73 из цикла «Кринн. Песни Квевелина Сота       * * * Белый город под пепельным небом… О, как больно вскинуты вверх, словно руки заломлены в плаче, клинки твоих башен… Перевёрнутым зеркалом стынет зима… Как испуган твой сон перебитым крылом камнем павшего вниз исчадия мрака… Как косые плети дождя секут твоё тело, белый город в ладонях слепого безумного бога… Белый город, ты − труп под нахальной рыжей луной − так мертвы твои стены, так в страхе зажмурены окна; ты в ночи умираешь, и стонут твои мостовые моими шагами, и поют по тебе нескончаемый плач погребальный могильщики в белых одеждах… Не бойся, это не снег укрыл твои стены от глаз обветшалого неба − это звёзды льют серебро; и я не пою, потому что кончилась песня, потому что вовек не начнется снова песня твоя, белый город…       1996       74 из цикла «Кринн. Песни Квевелина Сота»       * * * …А помнишь − слушали звёзды, луне рисовали руками танец; а ныне − глаза сухие; поздно − ты стал другим, пока шелестела ночь, последняя ночь без света… Когда луна повернётся спиной к дороге − каким кровавым будет рассвет… Осень в моём лесу клонит ветки к земле − возвращайся принять серебро в ладони, падать в густую траву, имя ручья прочитать на коре деревьев… Когда догорит самый длинный день − каким ты будешь, себя навек потеряв?.. Осень. Время жатвы в моих полях. Возвращайся…       1996       75 из цикла «Кринн. Песни Квевелина Сота»       * * * Если долго держать на ладони горячие угли − пламя ожогов спечётся чёрной золой, боль остынет слепым дождём плачущей осени… Некому умирать, чёрной степью брести, оплакивать зеленоглазых − в реку времени канули крылья твои, полдень мира… У стоящих на смертной вершине памяти каменели от горя лица; сыпал пепел с небес, а боги думали − дождь… Никто не уйдёт живым из этого мира игрушечных войн, обречённых кончаться в рассвет. Кто смотрит с вершины − до боли умеет любить, и он не умрёт завтрашней ночью, когда закричит луна красным сиянием… Если он − это я, простите меня, хранители лунных стрел, кователи лунных мостов через горные реки с холодной водой, что прозрачней дыхания ветра; простите меня − я снова не смог уйти, я снова помню, как больно сделалось солнцу смотреть в слепые глаза сгоревших домов, запрокинутых в вечное небо… Если навзрыд кричать имена богов − как громко ответит молчаньем закат, перечёркнутый лунами… На камнях у реки сохнут мои следы и становятся чёрными − словно дыры, в которые мир сам в себя просыплется и исчезнет; а дорога помечена вечным светом закатного солнца; и можно не петь − стонет эхо над миром, горькое эхо песен сгоревших деревьев, серая память упавших башен, что были золотыми сгустками света осеннего солнца; умер город лесов, отражавших в озёрах звёздное серебро; умер город, с земли, цветами увенчанной, ушли твои короли, поющее племя; так падают звёзды монетами бога в наши ладони − не оттого ли руки наши кровью красны… За то, что вижу рассвет − простите меня, ушедшие в холод синих глаз ночи…       1996