Светлоликий

      Однажды один мой знакомый в шутку сказал: «А почему бы тебе не нарисовать меня?» Хотя точно знал, что я никогда не учился рисовать. Мы с ним мило посмеялись и разошлись по домам.       Но его просьба не выходила из моих мыслей.       — Нарисовать, да? — я прошептал это, задумчиво касаясь холста.       Откуда в моей комнате холст, если я не художник — спросите вы? Отвечу: «Я всегда мечтал рисовать, но что-то меня останавливало».       Что же? Мне казалось, что у меня не получится или я извращу образ, но в этот раз я задался целью довести дело до конца.       По комнате были раскиданы скомканные наброски множества рисунков: часть из них я порвал, а другую исчеркал в приступе бешенства.       С чего бы? Я же обычно такой спокойный. Знакомые называют меня «мишка» за то, что я постоянно хожу сонный, говорят: «Зимой у тебя явно спячка наступает». А вот поди ж ты!       Сейчас меня пробирала легкая дрожь, и я загнанным зверем носился по комнате. В моем мозгу роилось множество идей, но основной холст оставался девственно чистым. Я боялся замарать его, но отлично понимал, что если не начну в этот раз, то могу бросить идею рисовать уже навсегда.       — Соберись! — крикнул, подбадривая сам себя.       Все кисточки были грязные, а в стакане с водой, куда я их макал — сплошная чёрная муть.       Я скрипнул зубами и пошёл менять воду и мыть кисти. Когда-то же я начну, да? Прошло три часа…       Кровавые прожилки в белках, взъерошенные волосы, судорожное сокращение пальцев — я сейчас далеко не красавец. Невесело рассмеялся. Залпом выпил стоявший на столе чай. Закашлялся. Во рту «поселилась» противная горечь. Но я не хотел сплёвывать на пол или бежать в ванную — потому проглотил.       — Гадость! — скривился.       Недоуменно посмотрел на чашку, вроде бы заваривал каркаде, должен же быть кислым — чай был синего цвета.       — Чёрт! Снова макнул туда кисточку.       Я не стал идти на кухню, чтобы заварить новый чай, хоть губы и пересохли, а еще и безумно хотелось пить. То, что я сейчас случайно выпил, совершенно не помогло — мне хотелось рвать, но я сдержался.       — Нельзя. Либо ты дорисуешь правую руку, либо спать не пойдешь.       Так, поставив ультиматум самому себе, я снова взялся за кисть.       Чего же я ещё не нарисовал портрет за три часа-то? Чем я вообще занимался? Простите сердечного, но все это время я делал набросок углём. Всегда завидовал тем, кто мог рисовать быстро.       Как вы уже поняли, я не профессиональный художник, но в какой-то момент меня перемкнуло, и, скрывая от всех своё увлечение, я стал рисовать всё, что вижу. Сначала зверей и пейзажи, потом людей. А сейчас вот бьюсь над собственными образами, застывшими в воображении.       Хотя нет, как раз в воображении они живые: они имеют свою душу, двигаются и поступают, как им вздумается. Но вот каждая моя попытка перенести их на бумагу заканчивалась неудачей.       Но в этот раз, именно сейчас, мне казалось, что у меня вот-вот получится.       Я взял кисть, а потом снова положил её на чистую часть палитры. Рука дрожала — в таком состоянии, если я продолжу рисовать, только испорчу работу.       Сев в кресло и тяжело откинувшись на спинку, я закрыл глаза. На шее билась жилка, ладони до хруста сжали подлокотники. С ручками кресла-то ничего не случилось, а вот мои пальцы покраснели от прилившей крови и болели, хотя я этого и не видел, в данный момент мои мысли снова поглощало безумие.       По его виску стекала капля пота, он стоял ко мне боком и пытался удержать рвущуюся из рук птицу. Она вылетела, а он раздраженно выдохнул, повернувшись ко мне.       Я в который раз замер в восхищении. Сколько уже видел его? Никак не могу привыкнуть.       — Чего тебе? Сколько можно звать меня? Я, знаешь ли, не железный, да и у меня не так много времени, как ты думаешь. — Его голос был уставшим и немного нервным, кажется, моё присутствие его бесило.       — Ты же бессмертный, почему же говоришь, что у тебя нет времени? — спросил я с легкой обидой в голосе.       — С чего ты так решил? Я хоть раз тебе об этом говорил? — он сжал губы в тонкую нить, сверля меня взглядом.       Чёрные, зелёные, синие… Какие же у него глаза? Почему я не могу разобрать? Вот же он — коснешься — только руку протяни. Так отчего ты так неуловим? Почему твой образ упрямо ускользает у меня из рук?       Я попытался подойти к нему ближе. Он остановил меня властным жестом руки.       — Ни шага дальше.       Его холодный голос хрусталиками льда коснулся моей кожи — я зябко поёжился.       — Почему? — начал было спрашивать я, но он прервал меня, придвинувшись ко мне вплотную. Я сглотнул.       Он провел рукой по моей щеке, по моему телу прошла дрожь.       «Да кто же ты, чёрт возьми!» — хотелось мне вскричать, но я даже не понимал пола этого существа. Только белизна волос да почти нематериальная кожа цвета слоновой кости.       Банально, не правда ли? Но я не мог подобрать сравнения лучше. Я непроизвольно пустил слезу от понимания тщетности попыток стать ближе. Я не мог поднять своей руки: знал, что в тот момент, когда коснусь его, он исчезнет, рассеется дымкой, станет лишь одним из многих сновидений.       — Не уходи, — шептали губы, а он беззвучно смеялся.       Нет, никакого человеческого смеха не было, только губы раскрылись, будто силясь что-то сказать, но, так и не решившись, закрылись вновь.       Красные или болезненно-бледные, какие же у тебя губы? Что же с ними будет, если тебя поцеловать? Я потянулся вперёд, но он положил мне палец на нос, а после щёлкнул по нему.       Я разозлился: такое я не мог стерпеть даже от него. Я попытался ухватить его за руку, но он вывернулся из хватки и отошел вбок.       — Сам просишь и сам злишься. Всё сам. Может, ты еще и во снах сам к себе приходить будешь?       Я злостно махнул рукой в бесплодной попытке ударить. О чём он говорит? Я даже увидеть его толком не могу, а он насмехается. Я болезненно рассмеялся.       — Издеваешься, да? — саркастично спросил его, но в голосе проскальзывали нотки безумной надежды.       А вдруг не исчезнет? А, может, в этот раз смогу увидеть его лицо?       Видение рассеялось. Я окончательно пришел в себя.       — Я нарисую тебя, вот увидишь! — упрямо, с детской наивностью сказал я.       Я подошел к холсту и попытался вспомнить хоть что-то. Хоть какую-то деталь, оставшуюся от его образа. И тут меня осенило — рука! Те самые пальцы, которые щёлкнули по носу. Я помнил её довольно отчетливо. Неужели таким образом он помог мне? Позволил перенести часть себя из мира грёз в реальность.       Я с остервенением принялся рисовать. Глаза слипались, руки не слушались, но кисть шла. Она вырисовывала сначала общие черты: контуры, отметины. А потом детали: тени, падающий свет, тона, каждую прожилку на его руке.       — У меня получилось! — Радостно вскричав, я отошел от незаконченной картины и посмотрел на неё: вся фигура была нарисована углём — неуверенно и размашистыми движениями, и только рука выделялась контрастным пятном. Какой же она была? Белая алебастровая кожа, тонкие почти анорексичные запястья, длинные пальцы — на указательном было кольцо с сапфиром. Так вот что черкнуло меня по лицу! Только нарисовав до конца, я смог осознать, что же рисую.       Может, я что-то забыл? Я задумчиво провел пальцем по пустой части холста. Точно! Свечение, от него всегда исходил свет. Желтовато-розовый? Чисто золотой? Фиолетовый, как ночное небо в лесу? Или, может, консервативный холодный цвет индиго? Нет, не помню.       Я схватился за волосы и в отчаянии потянул за них.       — Ах, нет, успокойся. Он каждый раз приходит снова, когда я сплю. Всё ещё будет.       Так, успокаивая сам себя, я пошел к кровати. Настало время сладко уснуть.