Жирный голубь склонил голову на бок и требовательно посмотрел на Шико.
— Хочешь попасть в пирог? — он попытался согнать наглую птицу, размахивая полотенцем, но голубь невозмутимо отошел немного в сторону, словно угрозы его не касались.
Высокая гряда облаков лениво тянулась над Сен-Жермен л’Оксеруа. Яркие солнечные блики скользили по крышам, заставляя черепицу вспыхивать терракотой. Шико зажмурился и подставил солнцу лицо.
Ему хотелось высунуться в окно и закричать на всю улицу: «Меня любят!» Он бы прошелся по комнате колесом, вот только потолок был слишком низкий.
Вечером принесли записку от Мадлен. Она хочет встретиться наедине в доме ее покойного мужа на площади Мобер. Несколько сонетов, пара страстных взглядов — и Шико зовут на свидание. Гордая красавица сопротивлялась недолго, и вот толстяк Майенн остался с носом.
Когда зеленые ставни дома напротив приоткрылись, Шико улыбнулся и поудобнее устроился на подоконнике.
— Доброе утро, Жанна! Над чем сегодня трудитесь?
Смешливая девица Персерен любила приниматься за работу с раннего утра. Улица была узкая, и они могли разговаривать, не повышая голоса. Дом отца Жанны, мэтра Персерена, стоял прямо напротив гостиницы «Золотая лань», где Шико снимал комнату на верхнем этаже.
Щеки Жанны залил нежный румянец.
— Здравствуйте, месье Шико. Это рукава свадебного платья принцессы Маргариты.
Он выглянул в окно, чтобы лучше рассмотреть вышивку. Крупные жемчужины, рубины и золотые нити сплетались в сложный узор. Платье принцессы было цвета крови. Этот цвет обжигал глаза, слишком яркий для такого солнечного дня.
— Очень красиво. У вас золотые руки.
Жанна была одной из лучших вышивальщиц Парижа и дочерью любимого портного короля, который особым указом разрешил ему не тушить огонь по ночам. Накануне свадьбы в лавке Персерена работали с раннего утра до поздней ночи.
— А я смотрю, вы уже чистите перышки, — Жанна кокетливо поправила темный локон, выбившийся из-под чепчика.
— Чистота — залог здоровья. Так говорил Гиппократ. Кроме того, я собираюсь на свидание, — ответил Шико, вытирая голову полотенцем.
Взгляд Жанны утратил задорный блеск, а пухлая ручка замерла над вышивкой.
— Что ж… Поздравляю…
Ощутив укол совести, Шико отвел глаза. Жанна в него немножечко влюблена. Когда он понял, что слишком увлекся флиртом, было поздно. Пришлось рассказать ей о Мадлен в надежде, что Жанна постарается выкинуть его из головы.
Любой другой кавалер на его месте сделал бы Жанну своей любовницей. Это приятно и удобно. Она бы дарила ему вышитые шелком рубашки и бархатные колеты. А Мадлен — вышитые кошельки и пряжки с драгоценными камнями. А жениться вообще нужно на богатой купеческой вдове. Так устраивались многие. Манера парижских кавалеров принимать подарки от дам ставила его в тупик.
К голубю, который вальяжно прохаживался по карнизу, присоединилась его подруга. Он сразу надул зоб. Голубка зачарованно слушала его басовитое курлыканье.
— Ах вы, негодники! А ну пошли вон! — Шико выплеснул таз с водой за окно, метя в голубей, но промахнулся. Они нехотя перелетели на крышу дома Персеренов. С улицы раздался возмущенный вопль:
— Да что б ты сдох, проклятый чистоплюй!
Задрав голову, на Шико сердито таращился мокрый де Лален. Перо на шляпе поникло, а расшитый шелком плащ был забрызган водой. Жанна тихонько хихикнула, прикрыв рот рукой. Де Лалена она не любила.
— Хорошенькое дело — окатить лучшего друга помоями вместо приветствия! — возмутился де Лален.
Шико прижал руку к сердцу и тряхнул мокрыми кудрями:
— Я тебя не видел, честное слово. А вода чистая.
Де Лален насупился и поспешил войти в дом, пока еще кто-нибудь из постояльцев «Золотой лани» не надумал помыться. Шико прислушался к его топоту на лестнице и спросил Жанну:
— А помните зеленый колет, который я мерил у вас позавчера? Тот, от которого отказался герцог Анжуйский?
— Конечно, помню, — кивнула она, не отрывая глаз от вышивки. — Он целый час вертелся в нем перед зеркалом, а потом сказал, что цвет ему не идет. Хотя сам его и выбирал.
— Если его еще не пустили на лоскуты, я бы его купил, милая Жанна.
Она улыбнулась и отложила пяльцы.
— Сейчас принесу.
В комнату ворвался де Лален и принялся стряхивать плащ прямо на стол. Шико поспешно собрал бумаги и спрятал их в сундук.
Он писал до тех пор, пока свеча не догорела. Новой у него не было, а рифмы теснились в голове, не давая уснуть до самого рассвета. Правда, с утра он не смог вспомнить ни строчки, но не слишком жалел об этом. Если забыл, значит, не так уж были хороши те стихи.
Де Лален расправил мокрый плащ, повесил его на спинку стула и сел. Шико спросил:
— Куда ты дел Эпернона? Оставил в борделе?
— Этот болван никуда не пошел. Сказал, что ему вставать рано, представляешь? — де Лален не удержался и заглянул в небольшое зеркало, висевшее на стене. — На самом деле, он просто жаден, как старуха Максен.
— Мадам Максен не такая древняя, чтоб зваться старухой, — Шико достал с полки кувшин с вином и наполнил два стакана. — Она похожа на мою сестру. Когда хмурится, мне кажется, что она вот-вот прикажет дать мне розог.
Залпом осушив стакан, Де Лален некуртуазно вытер усы тыльной стороной ладони.
— Она жаловалась, что ты перевел всю воду из колодца. Опять мыл свою глупую голову? Еще немного, и начнешь духами мазаться, — проворчал он.
Шико расхохотался.
— Я?! Духами?! Ну это вряд ли. А вот Мадлен де Пьенн, пожалуй, подарю.
Де Лален покачал головой и поскреб ногтем чернильное пятно на столе.
— Ну ты и наглец! Герцогу Майеннскому не понравится, если ты продолжишь крутиться вокруг его любовницы.
В окне снова появилась Жанна. В руках она держала колет, сшитый по последней моде — осиная талия, широкие плечи, узкая баска, бархат цвета молодой травы, золотая тесьма и немного вышивки. Как и все, что шил Персерен, эта вещь отличалась безукоризненным вкусом. Шико не считал себя щеголем, но красивую одежду любил.
Настоящие придворные хлыщи имели костюмов по тридцать, чтобы каждый день в течение месяца блистать в новом наряде. На чулки, застежки и пряжки для шляп тратились состояния. При дворе не только встречали по одежке: кроме наряда, вообще ничто не имело значения.
— Держите, месье Шико!
Жанна нацепила колет на шест для сушки белья. Слепя глаза золотым шитьем, он парил над улицей Сухого дерева под удивленные возгласы прохожих. Шико пришлось перегнуться через подоконник, чтобы схватить его. Забрав колет, он нанизал на шест завязки от кошелька, и тот заскользил к Жанне, вызвав новый взрыв восторга у зевак.
Де Лален наблюдал за этой сценой, нахмурив светлые брови.
— Что за шутовство! Почему бы просто не послать к ней Робера? — он отхлебнул вина и раздраженно постучал холеными пальцами по стакану.
— Мне приятнее получить обновку из прелестных ручек Жанны Персерен.
Шико прижал колет к носу. Тот пах чем-то сладким. Наверное, духами герцога Анжуйского.
— А ты ловок. — Де Лален даже не пытался спрятать зависть во взгляде.
Шико пожал плечами.
— Нет, тут никакой ловкости, друг мой. У тебя сейчас тоже был бы наряд с королевского плеча, если бы при первой встрече ты не ущипнул Жанну за зад.
Де Лален обиженно поджал губы.
Шико примерил обнову и повернулся, чтобы Жанна смогла рассмотреть его получше.
— Мадемуазель, передавайте поклон вашему батюшке! Наряд превосходен.
— Носите на здоровье, — смущенно улыбнулась Жанна, срывая лепестки с гераней на подоконнике. — Вам он идет больше, чем герцогу Анжуйскому.
Ее восхищение было таким искренним, что Шико не удержался и послал ей воздушный поцелуй. Она оглянулась и прислушалась.
— Простите, меня, кажется, зовет батюшка. До свидания, — скороговоркой пробормотала она, — И удачи вам с вашей дамой! — она скрылась в глубине комнаты.
Шико поправил ленту на рукаве и с улыбкой поинтересовался у де Лалена:
— Ну, а что же ты? Так и провел всю ночь под окнами своей pulchra aragoniae? Взаимочувствие уже образовалось?
Де Лален вздохнул. Он был очень бледен. То ли всю ночь томился от неразделенной любви, то ли отправился в бордель в одиночку и спустил там все деньги.
— Пока нет.
— Ты хоть видел ее?
Де Лален покачал головой. У него был такой несчастный вид, что Шико пересел к столу и ободряюще похлопал его по плечу.
— Ну же, приятель, не вешай нос! Хочешь, я тебе подарю наряд герцога Анжуйского, а? Она как увидит тебя в нем, так сразу и влюбится без памяти.
— Нет, спасибо. Он на мне не сойдется, — он сокрушенно покачал головой, а потом вдруг вскинул на Шико пытливый взгляд:
— Скажи честно, что ты думаешь о вчерашнем вечере?
— Что твой мэтр Рене настоящий пройдоха.
— Ты ему не веришь?
Шико поднялся и прошелся по комнате.
— Что бы узнать будущее, не нужно быть мэтром Рене, — усмехнулся он. — По-моему, совершенно очевидно, что я стану маршалом Франции и буду богат, как Крез.
— Совершенно очевидно, что ты — самоуверенный болван! — закатил глаза де Лален, который обычно не замечал сарказма.
Никаких иллюзий насчет своей карьеры Шико не питал. Он был неплохими солдатом, но вот придворный из него никудышный. Не может он служить тому, кого презирает. Кланяться герцогу Майеннскому получалось у него из рук вон плохо.
— Кстати, как поживает наш Бочоночек? — Шико снова уселся на подоконник и выглянул на улицу.
У «Путеводной звезды» громко ссорились два дворянина. В ход вот-вот пойдут клинки. Шико прищурился, чтобы рассмотреть их. Черные одеяния и отложные воротники. Наверняка гугеноты Наваррца.
Да Лален поерзал на стуле.
— Мне кажется, он догадывается, кто сочинил песенку про бочоночек и те куплеты про лопнувший корсет. Я ведь предупреждал тебя — не высовывайся!
Не обязательно быть предсказателем, чтобы понять — если кто и сделает блестящую карьеру, так это де Лален. Он-то никогда не высовывается. Приветлив. Услужлив. Льстит вдохновенно. Гладок, приятен на вид и не имеет острых углов.
— Скажи, де Лален, а ты не никогда думал перейти на службу от нашего бурдюка с жиром к герцогу де Гизу? — Теперь, когда Шико был уверен в благосклонности Мадлен, оставаться на службе у герцога Майеннского было бы против чести.
Де Лален в задумчивости пригладил золотистую бородку.
— Думаю, без протекции Бочоночка тебе не обойтись. А он тебя теперь совсем не жалует. Эти братья дружны. Выбери ты Анжу или Алансона — другое дело. Один непристойный стишок про странные склонности Анжу, и герцог Алансонский распахнет тебе свои объятья. Одна песенка про носы Франсуа — и герцог Анжуйский осыплет тебя своими милостями с ног до головы.
— Нет уж, уволь! — фыркнул Шико, — Вот чего мне точно не надо, так это милостей герцога Анжуйского! Довольно того, что мне достался его колет.
Герцог Анжуйский румянил лицо и жеманничал так, что Эпернон мог бы позавидовать. От его гнусавого голоса закладывало уши. Шико прекрасно помнил, как он вытаращился на него во дворце Гизов — так раздевать глазами, уметь надо.
Но в храбрости ему не откажешь. При Монконтуре герцог сражался в первых рядах, как простой солдат. Для манерных содомитов не самое обычное дело.
К лавке Персеренов подъехали два всадника. Один из них привез даму в черной маске. Шико присмотрелся к ним повнимательнее. Тот, что постарше, спешился и придержал стремя второму, потом помог даме.
— Гляди-ка! — изумился Шико. — Это же Дю Га! А второй — Анжуйский. Что это за дама с ними?
Де Лален подскочил к окну в тот момент, когда она сняла маску.
— Это Араго. Она пришла на зов, — прошептал он, не отрывая от нее алчного взгляда.
Любовь — это разновидность голода или одна из форм безумия, с невольной завистью подумал Шико. Вот уже несколько недель де Лален думал и говорил только об Араго. Шико тоже хотел бы испытать что-то подобное. Но, глядя на Мадлен, чувствовал только приятное волнение. Может, прав был де Лален, когда назвал его бессердечным? Ему скоро исполнится двадцать пять, а он ни разу не был влюблен.
Араго была красива идеальной и немного кукольной красотой: фарфоровая кожа, огромные черные глаза, карминные губы. Природа не сделала ни одного неверного штриха, взгляду не за что зацепиться. Но де Лалену нравится. Шико пришлось придержать его, что б он не вывалился в окно.
Куртизанка и принц подняли головы и одновременно посмотрели на них. Араго кокетливо улыбнулась, а герцог Анжуйский мазнул тусклым, ничего не выражавшим взглядом.
— Долго нам еще тут стоять?! — прикрикнул он на Дю Га.
Тот поспешил отрыть дверь, и все трое вошли в лавку.
Де Лален отпрянул от окна и заметался по комнате. Шико с улыбкой наблюдал за ним.
— Колдовство Рене действует! Не сразу, но я получу ее! — глаза де Лалена лихорадочно блестели.
В дверь проснулась лохматая голова Робера, который доложил, что месье де Лалену от герцога Майеннского принесли письмо.
— Надо идти, — пробормотал он, поспешно пряча бумагу в карман. — Извини, Бочоночек зовет меня.
— Но мы же хотели пообедать вместе.
— К обеду вернусь! — крикнул де Лален с лестницы.
Но ни к обеду, ни к ужину он не вернулся. Шико не любил трапезничать в одиночестве, но сегодня он был слишком поглощен мыслями о свидании. Он долго выбирал рубашку, штаны, чулки. Причесывался и помадил усы перед зеркалом.
Радостное ожидание сменилось сомнениями. А вдруг Мадлен передумает? Или разочаруется в нем? Он стыдился этих мыслей, недостойных мужчины. Настоящий мужчина — как герцог де Гиз. Он как-то хвастался герцогу Майеннскому, что если какая красотка мимолетной улыбкой привлечет его внимание, то он непременно добьется ее расположения. Настоящему мужчине не знакомы сомнения и страх. Он уверен в себе и всегда точно знает, чего хочет. И еще настоящий мужчина никогда не станет переживать о том, что он не настоящий мужчина.
Из потемневшего от времени зеркала на Шико глядел оробевший франтик в мерзких кудряшках. Прилизанный и слащавый.
Он со вздохом взъерошил волосы, снял зеленый колет и бросил его на спинку стула. Зря он нарядился, как герцог Анжуйский. Глупо. И ни к чему это.
Вечер навалился внезапно, притиснув к земле по-зимнему темные сумерки плотным слоем грязно-серых облаков. Это было на руку Шико. Он натянул шляпу пониже и не торопясь пошел в сторону Сены. Хлопьями пены по краям луж собирались маленькие белые бабочки. Пахло дождем и сиренью. Все это рождало в душе сладостное тревожное предчувствие. У них с Мадлен история, достойная романа. Она предпочла бедного дворянина принцу. Любовь торжествует. Восторженные барышни рыдают от умиления. Может вот теперь он, наконец, влюбился?
Площадь Мобер была пуста. На втором этаже маленького домика с резным балконом, чуть скрытая портьерой, горела свеча. Это был знак, что Мадлен его ждет. Шико бесшумно поднялся наверх.
Дверь в спальню с тихим скрипом отворилась. Затаив дыхание Шико заглянул внутрь. Герцог Майеннский поднял на него кипящие масляной ненавистью глаза и ухмыльнулся.
***
— Брать чужое нехорошо, — голос у Майенна, холодный и липкий, как испарина. — Гадких мальчишек за это бьют розгами. Ты заслужил порку, дружочек.
Шико закашлялся. С трудом открыл глаза. В лицо плеснули теплой вонючей водой. Это не вода. Он поднял взгляд — руки связаны. Веревка врезалась в запястья. Его как тушу в лавке мясника подвесили на крюк в потолке. Толстый железный крюк с пятнами ржавчины. Он с трудом оторвал от него взгляд и постарался ответить ровно, даже беззаботно.
— Если речь о мадам де Пьенн, то вы, кажется, не турок, чтобы владеть людьми. Они вам не принадлежат.
Крюк был вбит крепко в толстую, почерневшую от времени балку. Это было сделано лет двести назад. Сколько времени потребуется, чтобы расшатать его и выдернуть? Оранжевые блики свечей щипали глаза.
Майенн подошел, обдав запахом немытого тела. Его покрытое черной щетиной прыщавое лицо казалось грязным. Он смотрел с такой злобой, словно пытался содрать взглядом кожу и мясо. Шико почти чувствовал, как оно отстает от костей.
— Вот теперь все правильно, — процедил Майенн. — Ты — ничто, дружочек. Нет тебя больше.
Сражаясь с подступающей дурнотой, Шико сглотнул.
— Давид… — Майенн слегка прикрыл глаза и качнул головой с грацией хищника, противоестественной для этого нелепого тела.
Из темноты за его плечом вылепился Давид, бесцветный и почти бестелесный на фоне Майенна. Кнут черной змеей обвивал его широкую костлявую ладонь. Тело Шико против его воли забилось на веревке, как рыба на крючке. Каменная рука легла на затылок. Давид свежевал его старательно и неторопливо, сдирая одежду. Даже брэ не оставил.
— Шкура у него дрянная, — он задрал губу, показав крупные желтые зубы. — Спущу за десяток ударов.
Под тушей Майенна скрипнул стул.
— Приступайте, — довольно хохотнул он.
Первый удар показался не сильным. Боль полыхнула под веками и погасла. Второй раз Давид ударил сильнее, кожа на спине лопнула. Перед глазами рассыпались осколки комнаты — дамы на гобелене, темная потолочная балка, узор окна. Ржавый крюк в потолке. Третий. Четвертый. Десятый удар. Каждый вышибал из горла стон. Каждый новый стон был громче и отчаянней. Удары слипались между собой, когда он кричал. Двоились, троились, когда орал. Когда выло тело, которым сделал его Давид. Ошметки кожи прилипли к оконному переплету. Шико задыхался от запаха собственной крови. Когда Давид замахивался, прямо перед тем мгновением, когда кнут раз за разом вспарывал кожу, он вспоминал, что должен вырвать крюк из потолка. Оскальзываясь в собственной крови, он изо всех сил тянул его вниз и расшатывал, но с каждым новым ударом вспоминать об этом было все сложнее. Тело не хотело бороться. Тело хотело визжать и молить о пощаде. Когда ударов стало сорок девять, Давид остановился и потер руку. Он устал бить.
— А он покрепче, чем кажется. — хмыкнул Давид.
Крюк наполовину вышел из балки. Его основание проржавело и рассыпалось рыжей, как язычок свечи, трухой. Оставалось ударить всем телом в окно. Звон стекла. Заполошный собачий лай. Земля нежно погладила щеку. Она сладко пахла свежим конский навозом. Сквозь шум крови в висках он услышал голос Давида:
— Пристрелить его, ваша светлость?
Майенн долго молчал.
— Я обещал мадам де Пьенн оставить ему жизнь, — неохотно сказал он.
Шико с трудом приподнялся и пополз прочь от них, опираясь на локти. Он не сразу осознал, что у него есть ноги. Покачиваясь, поднялся. Он был в лесу. Сделал несколько неуверенных шагов. Побежал. Каменные деревья с острыми углами. Он расшибался об эти углы. Падал. Вставал. Бесконечно долго брел вперед, не видя дороги, пока не дохнула туманом в лицо река. Там, на другом берегу, кажется, был его дом. Он прыгнул. Ледяная вода саваном обняла тело. Он забарахтался, захлебываясь. Понял, что не выплывет, и перестал сопротивляться течению.
***
Холод и боль скользили по краю сознания, тянули к нему острые иглы и не могли дотянуться. Воспоминания тоже не могли коснуться его. Он знал только, что он живой и лежит на спине. Это было так сладко — смотреть на валившиеся за горизонт звезды, вдыхать запах тины и слушать, как волны лижут берег. Это значило жить. Такое уже было однажды. Он лежал у реки, раскинув руки и ноги, и ему было хорошо. Только это было днем. Он был ребенком. Они купались… Постепенно память, как вода на песке, вымыла узор его жизни целиком. Холод и боль вернулись.
Волна приподняла его и вновь опустила на берег. Истерзанной спиной он чувствовал все неровности земли. Потом пришло зловоние. Огромный раздувшийся утопленник вдавил его в ил. Шико смотрел на покойника. А тот, как все покойники, смотрел внутрь себя. Распухшее лицо было полно ярости и кишело червями. Шико показалось, что он сейчас вцепится ему в глотку. Не в силах оттолкнуть тяжелое тело, он закричал и потерял сознание.
***
— Гляди-ка! — гаркнул кто-то прямо в ухо. — Цельных два покойничка нам привалило. И ты подумай! Который приодетый — совсем несвежий. Вон дублет-то весь погнил да по швам пошел, а который целехонький — нагишом. Тьфу! И взять-то с него нечего!
Шико осторожно вздохнул. Утопленник исчез. С берега доносились крики разносчиков и стук подков, звонкий голос задорно пел похабную песенку.
— И то верно, папаша, — ответил второй. — Может, с несвежего все-таки колет-то срезать? Проветрим его, как следует, а потом его мамаша по швам-то и сошьет обратно. Колет-то хороший! Вона с позументом! Да и штаны вроде ничего. А чулки совсем дрянь — их рыбы пожрали здорово.
Кто-то настойчиво потянул Шико за ногу. Он резко сел и закашлялся.
— Пресвятые мощи! Да он живой!
Сильные руки приподняли его, поставили на четвереньки и похлопали по спине.
— Вот так, милок. Дыши давай. Эк тебя располосовали-то! Живого места нет.
Он послушался, вдохнул поглубже. Его стошнило.
— Вот так, хорошо, — повторял все тот же скрипучий голос.
Потом его подхватили подмышки и усадили в лодку, а в руки сунули крынку с водой.
— Пей давай, чего смотришь? — сказал ему старик — лысый, в берете времен короля Франциска Первого, сухонький и очень чистый для старьевщика.
— Н-не могу…– прохрипел Шико.
— Можешь-можешь! Вино потом хлестать будешь.
Шико через силу сделал несколько глотков, и его опять стошнило за борт.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал старьевщик и похлопал его по спине. — Теперь все. Не утоп.
Его рослый сын тем временем ловко срезал с трупа колет и подошел похвалиться обновой.
— Это успеется, — сказал старик, — давай сначала с живым разберемся. Куда тебе, милок, на левый берег? Или на правый? — спросил он Шико.
— На правый.
Шико огляделся. Течение прибило его к одному из небольших безымянных островов за мостом Святого Михаила.
— Ну и хорошо! Ну и отлично! Лучше уж на правый берег, чем утопнуть-то.
Шико молчал. Старик порылся на дне лодки и кинул ему комок отсыревшей ткани.
— На вот! Наденешь плащ и дойдешь как-нибудь. Ты идти-то можешь?
Шико послушно кивнул, хотя не понимал, куда и зачем ему идти.
— А живешь далеко?
— На улице Сухого дерева.
— Дом свой имеешь или в гостинице живешь? — не унимался дотошный старьевщик.
— Гостинца «Золотая лань».
— А, знаю. Хорошее место. Англичанка ее держит, мадам Максен. Ну вот, я сейчас тебя отвезу на берег, и иди к мадам Максен, пусть она тебе доктора позовет. Понял меня?
Шико опять кивнул, шерстяной плащ кололся и согревал понемногу. Он сам не заметил, как оказался на берегу. Старик поставил его на ноги и еще раз заставил повторить, куда и зачем он идет. Если бы не он, Шико никогда бы не вернулся домой.
