Темные тропы рока

Бывали времена, когда Шико делал крюк, чтобы миновать это чертово место, потом наоборот — только чтобы пройти по площади Мобер. Однажды он молился там, встав на колени посреди улицы. Смеялись все, кроме Генриха. Он остался серьезен. Бросил короткое: «Аминь» и отвернулся. Генрих вообще был единственным человеком, которому было плевать на то, что Шико — изгой. Иначе почему он вообще взял на службу того, кто в глазах общества потерял право зваться человеком чести, как только Николя Давид нанес ему первый удар? Толпа на площади жадно слушала очередного гизарского проповедника. В толпе зрел гнев, он проступал чернотой студенческих курток и звенел в выкриках: «Да здравствует Лига!» Рано или поздно это кончится бунтом. Прав был Сен-При: срезать кошелек в такой давке — дело плевое. — Далеко еще? — спросил Шико. — Мы пришли. Прошлой ночью его величество был вон в том доме, — палец Сен-При указывал на небольшой деревянный домик с резными балками и балконом. Ставни дома когда-то были выкрашены охрой, но краска облупилась, балки потрескались, а пыльные окна равнодушно смотрели на площадь. Здесь герцог Майеннский приказал отхлестать Шико кнутом. — Король приходил к даме с рыжими волосами? — Она блондинка! И прехорошенькая! — расцвел улыбкой Сен-При. — Надолго он тут задержался? — Точно не знаю. — щеки Сен-При, покрытые юношеским пушком, залил густой румянец. — Я ждал его величество на сундуке в прихожей и нечаянно заснул. — Да вы вообще спать горазды, как я погляжу, — процедил Шико, не сводя глаз с окна второго этажа. — Генрих… Король рассердился на вас? Сен-При виновато шмыгнул носом. — Нет. Его величество… — Знаю-знаю. Очень добр. Что было дальше? — перебил его Шико. — Он велел мне вернуться в Лувр. Это было уже поздно ночью. Я не хотел оставлять его одного, но… — Пойдемте, — Шико прервал его оправдания и решительно двинулся сквозь толпу. Он постучал. Дверь со скрипом отворилась. Он заставил себя переступить порог. Много лет это место жило в его воспоминаниях и снах особой, призрачной жизнью. Когда шестнадцать лет назад он пришел сюда, ночь пахла левкоями и сиренью, на подоконнике горела свеча. Смутное предчувствие чего-то огромного, что вот-вот ворвется в его жизнь томило его и не давало дышать. Больше всего Шико хотелось любви, потому что все остальное у него было. Или потому, что ничего, кроме любви, ему никогда и не было нужно. Сверху доносились негромкие голоса. Велев Сен-При дожидаться внизу, Шико поднялся на второй этаж. Пыль клубками перекатывалась по скрипучим ступеням. Глубоко вдохнув, словно собирался прыгнуть в воду, он приоткрыл дверь в спальню. Тут почти ничего не изменилось — кровать с синим пологом, большой резной сундук, на стене старый гобелен с двумя дамами в старомодных нарядах. Только оконный переплет другой — его пришлось заменить после того, как Шико выбил окно и выпрыгнул. Перед глазами вдруг встало лицо Давида. Ухмыляясь он заносит кнут. Капли пота блестят на покатом лбу. Шико повел плечами — шрамы на спине зачесались. — Кто здесь? Голос был тихий, похожий на шелест истлевшей бумаги. — Это ты, Шарль? Он вздрогнул и оглянулся. Мадлен лежала на кровати. Ее увядшее лицо заострилось и пожелтело, костлявые руки, бессильно лежали поверх засаленного одеяла, и только волосы цвета темной меди, выбившиеся из-под чепца, были по-прежнему красивы. С трудом отрывая ноги от пола, он подошел и сел на кровать, вдохнув запах мочи и несвежих простыней. Лежачие больные вызывали у него острое чувство собственной беспомощности. Он видел разные личины смерти, но только эту боялся примерить на себя. — Мое имя Себастьен. — Голос против воли дрогнул. — Ты помнишь меня? Страшно было вот так внезапно встретить кого-то из прошлого. Он очень хотел забыть о том, что произошло с ним в этом доме на углу Мобер и Нуайе, но не мог, как ни пытался. Мадлен не шевелилась. На мгновение ему показалось, что она не дышит, но она вдруг приоткрыла мутные глаза и еле слышно сказала: — Он не придет, да? Его предательство — наказание за мое собственное… Я не могу умереть, месье, пока не получу прощения… Кто-то должен простить меня… Может быть, это именно вы? Как, вы говорите, вас зовут? — Себастьен де Шико. — через силу ответил он. — Бастьен? — Мадлен улыбнулась. Ее лицо осветил отблеск былой красоты. — Он любил меня… — Но ты не любила. — Но он был хорош собой, высок, писал красивые стихи. Над его шутками смеялся весь Париж… — А потом над ним пошутил герцог Майеннский. Она закашлялась и вытерла рот рукой, размазав кровь и мокроту по лицу. Над верхней губой топорщились седые волоски. — Герцог приказал мне написать письмо и назначить Бастьену свидание. С ним случилась беда. Из-за меня. Если он простит меня, я смогу умереть? — Бастьена больше нет, — слова обдирали горло и застревали во рту. — Он не простит… — Я так устала. Мне нужно прощение, чтобы умереть… — она скривила губы и заплакала, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Он позволил себе слабость закрыть глаза, чтобы не видеть ее искореженного лица. Это оказалось так сложно — простить. Стыд, несбывшиеся надежды, жалость к себе… Наверное, они сломали его и сделали Робером Брике — жадным и равнодушным ко всему, кроме золотых экю. А тот Шико, которого герцог Майеннский приказал высечь кнутом, давно мертв. Его мысли и чувства казались теперь чужими и вызывали только горькую усмешку. Кажется, и не с ним все это было. Мертвый Шико упивался мыслью, что Мадлен к нему неравнодушна. Живой Шико знал правду. Не только про Мадлен, но и про себя тоже. Он флиртовал с ней от скуки. Его самолюбию льстило, что его предпочли принцу крови. Герцога Майеннского, пожалуй, можно было бы пожалеть, он был толстым неуверенным в себе юнцом. Он был влюблен. А Шико не только унизил его в своих стихах, но и покусился на возлюбленную. Шико посмеялся над толстым мальчишкой, не до конца понимая, каков он на самом деле. Ведь уже тогда Майенн был жесток, спесив и с наслаждением унижал тех, кто слабее. — Я должна признаться… — залепетала Мадлен, — Я подменила бокал королевы Луизы. Вы простите меня, мой добрый государь? Шико вздрогнул и посмотрел на нее с изумлением: — Что? О чем ты говоришь? Я не понимаю. — Это мучило меня много лет. Но теперь… На краю могилы нужно рассказать. Ведь я не виновата? — Ты не виновата, — он постарался, чтобы его голос звучал как можно мягче. — Расскажи мне все. Некоторое время она собиралась с силами, затем облизала синеющие губы и с усилием продолжила: — У королевы разболелась голова. Я подала ей под видом лекарства… другой бокал… Севшим голосом Шико сказал: — Что случилось дальше? — Она… Она потеряла ребенка. Срок был уже большой… Королева Луиза забеременела через месяц после свадьбы. Астрологи были уверены, что следует ожидать рождения мальчика, но она потеряла ребенка. Говорили, что перед этим она выпила лекарство от головной боли. С тех пор королева оставалась бесплодной — ни паломничества по святым местам, ни поездки на воды не помогали. Франция требовала от Генриха наследника. Франция негодовала. Франция отдалась Гизу, который был отцом четырнадцати детей. — Мадлен, кто дал тебе тот бокал? Он сжал кулаки, как что ногти впились в ладони. — Слишком тяжело. Я больше не могу… — Она закашлялась не в силах вздохнуть. Шико обожгло желанием вытряхнуть из нее имя. — Кто дал тебе бокал? Отвечай! Он вскочил и отбежал к окну. Все прыгало перед глазами, руки дрожали. Эту историю она и рассказала Генриху вчера. Для него это крушение всех надежд на рождение наследника. Неудивительно, что он так горько плакал этой ночью. — Я не могла ей отказать, понимаете? Не могла! — Она приподнялась на постели и посмотрела Шико прямо в глаза. — У меня было трое маленьких детей и долги. А бог… Он забрал моих детей. Все забрал… Дорогая цена за минутную слабость! Он бросился к ней, сжал костлявые, почти невесомые руки и взмолился: — Назови имя! Кто дал тебе питье? Шико прощает тебя! И Генрих прощает! — Герцогиня де Монпансье… — выдохнула Мадлен и обессилено закрыла глаза. Как он сам не догадался? Монпансье. Сестра Гиза. Хромая тварь! Она всегда ненавидела Генриха. А ее старший брат претендует на его корону. Гизы для Генриха — такой же злой рок, как и для него самого. Лестница заскрипела под чьими-то тяжелыми шагами, голоса стали громче. Шико осторожно выглянул за дверь. В прихожей стоял герцог Майеннский. Удар кинжалом по дороге в Божанси не прошел для него даром — он уже не был так жирен, как прежде. Щеки обвисли, живот опал, темные волнистые волосы поредели. Однако лицо его по-прежнему казалось невыносимо самодовольным, а окладистая борода делала похожим на лавочника. — Похороните ее достойно. Неважно, сколько это будет стоить. — Майенн обращался к даме, которая стояла рядом. Шико не мог видеть ее лица, только простое серое платье, холеные руки, сжимавшие кошелек, и маленький кинжал на поясе. Как у королевы-матери. — Такая щедрость, монсеньор! Такое благородство! — подобострастно отвечала дама, — Бедняжка Мадлен так страдает. Ей совсем немного осталось. Может, все же зашли бы к ней проститься? — Нет, не стоит, — Майенн скривил лоснящийся рот. — Хочу запомнить ее красивой. А смерть так безобразна. — Я все сделаю, можете положиться на меня… — Вы и так сделали больше, чем кто-либо другой. — Она моя кузина, я не могу оставить ее, — с фальшивой кротостью отвечала дама, поглаживая кошелек. Майенн, заметив этот жест, усмехнулся: — Послушайте моего совета — как только сможете, уезжайте из Парижа. Тут вскоре может стать небезопасно… Он коротко поклонился. — Небезопасно?! — Герцог, постойте! Почему небезопасно? Что случится? Майенн не ответил. Стукнула входная дверь. — Черт бы тебя побрал, — зло бросила она ему вслед и проворно взбежала по лестнице на второй этаж. — Ну и ну! Себастьен де Шико… И почему я не удивлена? — усмехнулась она. — Рене де Шатонеф. Мое почтение, — Шико снял шляпу и поклонился. «Красотка Шатонеф» — так звали ее при дворе — была одной из любовниц Генриха, который одно время перебрал всех фрейлин своей матушки. Но Шатонеф задержалась в фаворитках. И даже после разрыва сохранила с Генрихом некое подобие дружбы. А она неплохо сохранилась — ровесница Генриха, но ее годы не так изгрызли. Шатонеф уперла руки в бока и строго спросила: — Вас прислал король? — И да, и нет. Король прислал деньги, а я пришел сам. — Зачем? Дайте бедняжке умереть спокойно. — Она отодвинула его плечом и вошла в комнату. Мадлен настороженно прислушивалась к ее шагам. Задыхаясь, она прохрипела: — Рене, я должна… Я хочу признаться… Мне нужно прощение. Я не хочу умирать одна в темноте… Почему так темно, Рене? Шатонеф не ответила ей. Она открыла сундук и начала что-то в нем перебирать. Шико не выдержал затянувшегося молчания. Никто не заслужил смерти в одиночестве. Он подошел и сел на кровать. Он не хотел быть здесь, но все же остался. Не хотел прикасаться к Мадлен, но взял ее за руку и почувствовал, как она сжала его ладонь. Он достал платок, вытер ее окровавленный рот и шепнул: — Все хорошо. Тебя простили. — Спасибо… — Мадлен закрыла глаза, — Теперь я могу умереть… — Бедная, она все бредит той историей с бокалом, — Шатонеф оторвалась от своего занятия и бросила внимательный и недобрый взгляд на Шико. — Почему вы здесь? Где ее муж? — Он давно оставил ее, денег не присылает и, кажется, прижил пятерых детей с какой-то шлюхой. — Шлюхой? Шатонеф пожала плечами. — Если эта особа и именует себя экономкой, шлюхой она от этого быть не перестанет. — Надо так понимать, господин де Лален преуспевает? Ответа он услышать не успел. Мадлен вдруг сглотнула и скорчилась от боли. Воздух с сипением вырывался из ее груди, а руки сгребли одеяло. Заметив это, Шатонеф выбежала на лестницу и крикнула: — Отец Жозеф! Она отходит! Жакетта, скорее сюда! По лестнице, стуча деревянными сандалиями, спустился священник, вслед за ним заспанная Жакетта с тряпкой и тазом. Через два часа Мадлен умерла. Послеполуденное солнце залило комнату, выбелив все предметы в комнате. Тело на кровати тоже стало предметом. Шико сидел на сундуке рядом с Шатонеф и смотрел в стену. В голове не было ни единой мысли, только слепящая пустота. Время замерло, растворилось в солнечном мареве. Священник торопливо бормотал молитву и время от времени прикрывал глаза рукой от этого острого, как нож, света. — А где деньги? — спросила вдруг Шатонеф, — Вы сказали, король прислал деньги. — Слуга ждет внизу. Возьмите кошелек у него. Что сказал Генрих, когда узнал, что его жену отравили? Она скосила на него равнодушные глаза и пожала плечами. — А ничего. Я думала, он будет кричать или разобьет что-нибудь, как в старые добрые времена. Нет. Пообещал помочь деньгами и ушел. Шико вдруг охватили сомнения. — А эта история — не бред умирающей? — Солгать на смертном одре? Это как-то чересчур даже для прожженного негодяя. Мадлен была всего лишь пешкой в чужой игре. — Роль пешек на шахматном поле часто преуменьшают, Шатонеф. Особенно, когда не хотят отвечать за свои поступки. — А вы, черт возьми, правы, Шико! За свои поступки надо отвечать. И Мадлен знала об этом лучше других. Она сказала правду. О таком не врут, — отчеканила она и вдруг улыбнулась, показав мелкие и острые, как у зверька, зубы. В глазах сверкнуло яростное торжество. Да она же рада до смерти! Что сделал Генрих, чтобы вызвать такую неукротимую ненависть? Он всегда был добр к ней. Не жалел ни денег, ни собственной репутации. Когда она из ревности зарезала своего любовника прямо в Лувре, он защитил ее. Ни суда, ни другого наказания, просто приказ оставить двор. Шатонеф поспешно отвела глаза и поднялась. Они спустились вниз. Сен-При сладко спал на сундуке, подложив под щеку сложенные лодочкой ладони. Шико потряс его за плечо. — Эй, вставайте. Отдайте кошелек госпоже де Шатонеф и возвращайтесь в Лувр. Сен-При вздрогнул и потер глаза кулаком. Шико вышел на улицу и глубоко вздохнул. Смрадный парижский воздух показался ему восхитительным. Вот и все. Тайна разгадана. В тот же день, как он и обещал Генриху. Мадлен мертва. Ее муж — подлец и предатель — благоденствует. Монпансье счастлива с молодым любовником. Нет никакого воздаяния за грехи в этом мире. Если его нет тут, как можно верить в то, что оно существует за гробом? Шико пошел по улице, натыкаясь на спешащих на площадь студентов. Уже на мосту его догнал запыхавшийся Сен-При. — Мадам де Шатонеф сказала, что похороны состоятся завтра. В церкви святого Иллария. Она хотела, чтобы вы пришли… Шико задумчиво кивнул. Конечно, он придет. С Мадлен он похоронит все то, что случилось с ним в ее доме. Нужно все обдумать, прежде чем говорить с Генрихом. Итак, королева Луиза бесплодна. Что ее ждет? Шико подумал, что не знает, как Генрих на самом деле относится к жене. Эта сторона его жизни всегда была огорожена от него высокой стеной, за которую он так и не смог заглянуть. От Луизы довольно просто избавиться. Она смиренна и набожна, достаточно будет открыть ей правду — она сама выберет монастырь. А если вчерашнюю историю рассказать королеве-матери, то Луиза скончается от внезапной болезни. Шико вспомнил день королевской свадьбы: Генрих со щипцами для завивки в руках наступает на Луизу и гнусаво завывает: «Свадьбу придется отменить! У вас прическа растрепалась!» Надо отдать Луизе должное, она не растерялась — отобрала у Генриха щипцы и поцеловала. Церемонию задержали всего на три с половиной часа. Шико смеялся, глядя на этот крепкий поцелуй. Это же так смешно, когда невеста целует жениха. Можно от смеха под стол упасть. И Шико смеялся. Как шут. Как безумец. Смеялся. Смеялся. Смеялся. Смех лучше слез. Он возвышает надо всеми, а не унижает. Итак, он хочет помочь Генриху. Что же он может сделать? Королю нужна новая королева. Юная принцесса, которая станет матерью дофина. Если у короля родится сын, Наваррский не сможет претендовать на трон, Гизам нечем станет подогревать народное недовольство. И поводов кричать на каждом углу, что Генрих не мужчина, не будет. Так найди эту принцессу, Шико. Поезжай за море и убеди ее, что лучшего супруга ей не найти. У тебя получится. Расскажи, как он умен, красив, обходителен. С ним не соскучишься. Он — просто ходячее обаяние. Сейчас это уже не так бросается в глаза, но кто его оценит, тот уж всегда будет восхищаться. Ну, а потом… Привези ее во Францию и смотри на то, как он целует ее у алтаря. Ты ведь этого хочешь? Майенн посоветовал Шатонеф уехать из Парижа. Остальные Гизы наверняка в городе, затевают очередной переворот. А у черного короля нет больше ни слонов, и коней, ни ладей — все повержены. Осталась только пешка. Роль пешки часто преуменьшают те, кто не умеет играть в шахматы. Любая пешка может стать ферзем, если захочет. На улице Юшетт Шико остановился. Если он сейчас повернет налево, но окажется на улице Августинцев, вернется в темный, заросший пылью дом Робера Брике. Под балкой там спрятаны деньги. Ровные стопки монет на каждый день жизни. Окна там всегда закрыты ставнями, а на сундуке лежит большое чучело крокодила, украшенное серьгами и браслетами. Шико купил его четыре года назад в бывшей лавке мэтра Рене, гуляя по Мосту Менял. Ему так и не удалось узнать, что же случилось с самим Рене, и почему продавали его имущество. Умер ли он? Вернулся на родину? Рене исчез, словно по волшебству. Шико покачал головой и повернул в сторону моста. Ему надо было на правый берег, в Лувр. Брике был лишь плодом его воображения, маской, за которой он спрятался, не в силах смотреть в зеркало. А Шико жив, и он решит исход партии.

***

— … И тогда мельничиха пошла с ним на сеновал. Ее муж спрятался под лестницей. Первой наверх заскочила мельничиха, следом за ней — ее ухажер. Мельник смотрит — а ноги-то у незнакомца куриные…. — Шико выдержал паузу. Сегодня он был в ударе. Эпернон, увлеченный его россказнями, чуть не наступил в кучу отбросов. Шико небрежно придержал его за локоть. — Осторожней! Тут надо смотреть под ноги. — Сверху хлестнул зловонием поток помоев. — И вверх тоже нужно смотреть. Это Париж, друг мог. Зазеваешься — останешься по уши в дерьме и без кошелька. Де Лален брезгливо отряхнул щегольской светло-зеленый плащ и поморщился. Эпернон не сводил восхищенного взгляда с Шико: — А что было дальше? — Дальше? Наутро мельничиху нашли на сеновале. Немного от нее осталось. — Господи… — выдохнул Эпернон. — Да при чем тут Господь? Это же был дьявол. Обглодал все мясо с ее костей. Это было пять лет назад на ярмарке в Ле Борто. Правда, де Лален? Де Лален закатил глаза и презрительно скривил губы. Он сам рассчитывал покрасоваться перед бедным родственником. Шико не в первый раз замечал: чужое ничтожество всегда приподнимало де Лалена в собственных глазах. Кто же виноват, что Шико потряс воображение Эпернона? И не только виртуозным враньем. Он лучше знал Париж, одевался элегантнее и держался как настоящий парижанин. — Твои сельские истории никому не интересны, Шико! — Де Лален в очередной раз старательно поправил завязки плаща. Кисточки не должны были закрывать золоченые пуговицы на колете. — Не слушайте его, Эпернон. Лучше приезжайте в Париж в августе. На свадьбу принцессы Маргариты и короля Наваррского. — Полковник не даст мне отпуск. — Жаль-жаль, — де Лален самодовольно усмехнулся. — Я живу недалеко от Лувра, на Сен-Оноре. Из окон моей квартиры видны все торжественные процессии. — Проситесь к нему в гости, дружочек, — рассмеялся Шико. — Де Лален — сосед самому королю. А значит сам почти король. Эпернон ничего не ответил. Он, задрав голову, любовался семиэтажным домом. Его старомодный плоский берет с куцым пером упал на землю. Попрошайки, сидевшие на ступеньках церкви Святой Екатерины, захихикали. Эпернон покраснел, поднял берет и надел на голову. Потом поправил его жеманным жестом, который напомнил Шико о турчатах, ловивших клиентов на набережной Сены. Шико считал и де Лалена и Эпернона настоящими провинциалами. Он подразумевал по этим не столько место рождения, сколько состояние души. Провинциал все время завидует, остро чувствует свое ничтожество и страдает от непричастности к делам сильных мира сего. Вскоре по приезде в Париж сам Шико понял одну простую вещь, которая помогла ему быстро здесь освоиться. Удивляешься чему-то, робеешь или ощущаешь себя слишком незначительным — не получишь от местных ничего, кроме презрения и насмешек. — Вот бы мне тоже устроиться на службу к какому-нибудь вельможе… — Эпернон с завистью покосился на черный бархатный ток Шико. — А далеко еще? — Видите над крышами две башенки? Это Шатле. Обогнем его и выйдем к мосту Менял. Потом пересечем Ситэ. Нам нужно на мост Святого Михаила. Там и живет тот колдун. — Мэтр Рэне не колдун, — де Лален поджал тонкие губы, — он алхимик и парфюмер королевы-матери. — Парфюмер? — оживился Эпернон. — Какая прелесть! — Мы туда идем не за мылом и духами, — отрезал де Лален и ускорил шаг. — Он постиг тайны природы и знает все движения человеческого сердца. Уверен, он сможет мне помочь. — Как помочь? — не унимался любопытный Эпернон. — У нас в деревне это называется приворот, — фыркнул Шико, — и стоит подешевле. Де Лален вздохнул и закатил глаза. — Ты, ей богу, как ребенок, Шико. Это же наука! Ему подвластны высшие стихии, эфирные сущности. С их помощью он может управлять волей людей. — Тогда совсем другое дело. — с серьезным видом ответил Шико. — Ты хочешь сказать, что нечистый поможет ему улаживать твои амурные делишки? Эпернон с тревогой переводил взгляд с де Лалена на Шико и обратно. — Постойте, а это не тот Рене, который изготовил отравленные перчатки королеве-матери? Те самые, что она подарила королеве Наваррской? — робко спросил он, теребя в руках засаленный носовой платочек. — Господа, а вы уверены, что нам к нему надо? Может, ну его к… Иисусу… Он немного забежал вперед и умоляюще взглянул на Шико. — Это идея де Лалена. Мне-то просто любопытно посмотреть на живого колдуна. Ох, прости, де Лален, на ученого. — Не волнуйтесь, друг мой, — де Лален похлопал Эпернона по плечу, — потом я отведу вас к лучшим куртизанкам Парижа! Будет, о чем рассказать в полку. — Я вот не пойму, — Шико замедлил шаг и с любопытством взглянул на де Лалена, — ты же вроде влюблен. Готов душу дьяволу продать, чтобы приворожить даму сердца. Тебе зачем к шлюхам? Этот простой вопрос застал де Лален врасплох. Он покраснел и раздраженно бросил: — Платонические переживания меня измотали. Хочу развеяться. — Ну еще бы! Платон же недаром писал, что они — удел избранных натур. К тому же платонические переживания вовсе не то, чем ты их считаешь. Любовь по Платону — это главное средство, с помощью которого человек постигает свою природу. А она двойственна, следовательно, чтобы соответствовать учению Платона, любовь должна быть и телесной тоже. Эпернон старательно смотрел по сторонам. Разговоры о Платоне и шлюхах его не увлекали. Де Лален сердито замолчал. Шико знал, что влюблен он в очень дорогую куртизанку. В ее дом на улице Дюпен пускают только вельмож и принцев крови. У де Лалена просто не хватает денег на то, чтобы купить ее расположение. Вот он и решил приобрести его у Рене по сходной цене. Пусть высшие сущности делают с ней что хотят, лишь бы любила. И этот человек называет его бессердечным только потому, что он не теряет голову от первой встречной юбки! — Ну не дуйся, дружище. Хочешь вызывать дьявола — на здоровье! Мы с Эперноном поможем. Правда, Эпернон? — Я…– тот испуганно втянул голову в плечи. — Вы шутите? — Он всегда шутит, — буркнул де Лален. — Я совершенно серьезен. Я немного разбираюсь в приворотах. — Правда? — Эпернон приоткрыл пухлый алый рот. — Я, например, не советовал бы использовать для этой цели кольцо. Шико не сводил глаз с де Лалена. Тот раздраженно повел плечами и отвернулся. Прикоснулся к эфесу. Опять поправил свои драгоценные кисточки. Шико ждал. Наконец, де Лален сдался и повернулся к Шико. — И почему же нельзя использовать кольцо? — спросил он со вздохом. — В любовной магии кольцо — мощный артефакт. Если б ты хоть иногда заглядывал в свою библиотеку, ты бы тоже это знал, — Шико подстроился под его шаг и пошел в ногу, — У Иеронима Мавританского весьма подробно описан интересный случай. Один дворянин из Нормандии был писаный красавец. То есть вылитый ты — зеленые глаза, золотые кудри. Нежный румянец. Сам Амур был бы посрамлен, встретив его. Де Лален, очень ценивший комплименты своей внешности, довольно улыбнулся. — Продолжай… — Однажды в него влюбилась его соседка, тоже весьма привлекательная дама. Она попросила местного колдуна о помощи. Он взял ее кольцо и зачаровал при помощи черного кота, черной курицы и еще кое-кого, кого она рассмотреть не смогла. И как только она надела кольцо на палец, герой нашей истории, красивый дворянин, похожий на тебя, де Лален, бросился к ее ногам. Увы! Счастье парочки было недолгим. Дама заболела и умерла. Но волшебное кольцо все еще было у нее на пальце. Приворот действовал. Шевалье любил ее. Поэтому он забрал тело к себе в замок, принес в спальню, положил на постель и… — Фу! Это омерзительно! — скривился де Лален. — Если моя библиотека набита книжонками с такими историями, очень рад, что не читаю их! И совсем не удивительно, что ты там сидел дни и ночи напролет. — В отличие от тебя во мне всегда была очень сильна тяга к знаниям. Так что нет в этом ничего удивительного, — невозмутимо парировал Шико. Миловидная торговка цветами, стоявшая у Сен-Шапель, бросила на него заинтересованный взгляд. Де Лален заметил это и снова надулся, словно ему самому достанется меньше улыбок, если улыбнуться и Шико. — Итак, я продолжаю, господа, — Шико подмигнул цветочнице. — Красавчик-дворянин любил смердящий труп в своей спальне, и никто ничего не мог с этим поделать. Об этом услышал местный епископ и решил ему помочь. Он догадался, что кольцо на пальце покойницы зачаровано, и снял его. В тот же миг дворянин закричал от ужаса. Он наконец увидел, что в его постели не нежная красавица, а мертвое тело. Однако дьявол, сидевший в кольце, был очень коварен, а епископ тщеславен и падок на роскошь. Чем дольше он смотрел на кольцо, тем сильнее оно манило его. И, в конце концов, он не удержался и надел его на палец. Что, вы думаете, произошло дальше? — Что? — перешел на шепот Эпернон. — Шевалье, похожий на де Лалена, влюбился в епископа! — расхохотался Шико. Эпернон залился густым румянцем и пробормотал что-то невнятное. — Да, именно так, — кивнул Шико. — Он стал нежно и страстно добиваться его благосклонности, что епископ, в конце концов, уступил его желаниям. Так что будь осторожен, де Лален. Не бери кольцо! — Я так и знал. Ты всегда рассказываешь вот такую чушь, — де Лален наморщил тонкий нос. — Я просто предупреждаю, что с дьяволом шутки плохи, друг мой. — Ты не веришь ни в бога, ни в дьявола. А если б черт сейчас появился тут в языках адского огня и клубах дыма? Ты бы и над ним посмеялся? Во взгляде Эпернона ужас смешался с любопытством. — Вы правда не верите в дьявола? — Конечно, верю, — помрачнел вдруг Шико, — Скажу больше. Я видел его. Вот как вас сейчас. После этого трудно сохранить рассудок, но мне удалось. — Ты уверен? — не удержался от шпильки де Лален. — Это где же ты встречал самого сатану, Шико? — В шестьдесят пятом году в Памье. Это небольшой городок под Тулузой. Вокруг зеленые холмы, виноградники. Красивое место. Дело было в июне, жара стояла страшная. Гугеноты пришли туда и вырезали всех. Шико замолчал, глядя прямо перед собой. Заходящее солнце валилось за мост Сен-Мишель и било в правый висок. — Ну, а где был дьявол? — не выдержал Эпернон. — В глазах ребенка, — глухо ответил Шико. — Даже не помню, мальчик это был или девочка. Помню только, что глаза были голубые. Красивый малыш лет пяти или шести, а они выпотрошили его как свинью. Мухи ползали по этим голубым глазам. Я до этого никогда не видел убитых детей. Наша рота вошла в город первой. А дьявол… Он был повсюду, Эпернон. Ведь он — только кривое зеркало, в которое мы смотрим каждый день. С тех пор я часто вижу его. Васси, Памье, Дре, Ла Рош д’Абей — вот неполный перечень мест, где он побывал. — А мы уже пришли! — бодро перебил его де Лален. Шико вздрогнул и оглянулся. Де Лален отвел глаза. Явно считает это выступление неуместным и даже неприличным. Эпернону скучно. Он хотел услышать историю о том, как черт украл луну. Зря Шико распустил язык, надо было зубоскалить и дальше. Все были бы довольны. Он потер висок, прогоняя внезапную боль. За башнями малого Шатле тонул в сумеречной дымке Левый берег. Возможно, дьявол уже приглядывается к Парижу… Лавка Рене была закрыта. Только маленькое окно на втором этаже светилось красным. — Жуткое место, — пробормотал Эпернон. — То оконце напоминает чей-то глаз. Шико взялся за ручку двери и постучал. — Чей-то? Да мы в резиденции самого Вельзевула, друг мой. Внутри будет еще страшнее, — пообещал он, растянув губы в улыбке. Им долго не открывали. Затем лестница заскрипела под тяжелыми шагами, и низкий голос спросил: — Кто вы и зачем пришли? — Шевалье де Лален, де Шико и д’Эпернон желают встретиться с мэтром Рене по важному делу, — ответил Шико за всех. Хозяин долго возился с засовами и, наконец, отворил дверь. Вместо крючконосого старца в балахоне, расшитом звездами, на них смотрел плотный коротышка средних лет, больше всего напомнивший Шико мясника. Рукава дублета были закатаны выше локтей и открывали сильные жилистые руки, густо поросшие темными волосами. Засаленный фартук топорщился на животе. Рене поднял свечу, подслеповато прищурив глаза. — Прошу наверх, господа! — сухо сказал он, указывая на лестницу. Эпернон засмотрелся на флаконы с духами. Де Лален в последний момент оробел и не решался переступить порог. Шико пожал плечами и взбежал на второй этаж. Тусклый свет двух больших серебряных лампад выхватывал из темноты пузатые реторты и стопки старинных книг. За потертым красным ковром, разделявшим комнату на две части, квохтали куры. Едкий дым залепил ноздри и потек в горло. Шико закашлялся. За спиной послышались сдавленные возгласы — де Лален и Эпернон последовали за ним. Эпернон сразу ухватил Шико под локоть и одними губами прошептал: — Уйдем отсюда. — Мужайтесь, шевалье, — так же тихо ответил ему Шико. — Мы же не можем бросить да Лалена одного. Он поднял взгляд: под потолком в сизом дыму покачивалось чучело крокодила. — Смотрите, Эпернон, это же крокодил. Большая редкость! У фальшивого колдуна, такого не встретишь. — Кроко… Что? — Эпернон вытер покрытый испариной лоб. — Эти чучела нужны для разных магических ритуалов. Шико встал на цыпочки и кончиками пальцев дотронулся до крокодильего брюха. Оно было холодным и гладким. — Осторожнее, сударь! Это весьма ценный артефакт. — Рене поставил свечу на стол и раздраженным жестом скрестил руки на груди. Де Лален за его спиной округлил глаза и помотал головой, призывая оставить крокодила в покое. — Я буду предельно осторожен, мэтр, — Шико потрогал крокодила за лапу. — Геродот пишет, что египтяне почитали их как богов. Украшали браслетами, а в уши вставляли серьги. У него есть имя? — Имя? У чучела? — изумился Рене. — Если бы у меня был такой, — Шико поднялся на цыпочки и нежно провел пальцами по пыльным крокодильим зубам, — я бы обязательно дал ему какое-нибудь имя и купил бы красивые сережки. Удивительное чудовище, не жилось ему спокойно на берегах Нила. А прожил этот крокодил наверняка лет сто, вон какой огромный. Он был богом, а потом его набили глиной и соломой. И теперь он пугает только эпернонов. — Итак, господа, час поздний… — мэтр Рене выразительно посмотрел на клепсидру в углу. — Вы говорили, что у вас ко мне какое-то дело. — Я влюблен. Влюблен безответно, — начал де Лален, терзая свой кошелек. — Если б сердце моей избранницы склонилось в мою сторону… Мне говорили о вас как о человеке, помогающем даже в самых безнадежных случаях. Мэтр Рене хмуро кивнул, не сводя близко посаженых глазок с Шико, который оставил в покое крокодила и потрогал изогнутый клюв египетского ибиса. Что он уставился? Неужели ему жалко для посетителей крокодила и сушеную птицу? Ясно же, что все эти диковинки здесь для того, чтобы ошарашить впечатлительных клиентов. Вон Эпернон увидел человеческий череп на стопке старых пергаментов и едва не лишился чувств. Это же мертвый гугенот без кожи. Как будто не видел никогда мертвых гугенотов. Как будто никогда не делал из живых гугенотов — мертвых. — Мэтр… — де Лален робко потянул Рене за рукав, — так вы поможете? — Что? А, да конечно… Для науки нет ничего невозможного, — пробормотал мэтр Рене, не сводя с Шико настороженного взгляда. Чтобы успокоить его, Шико сунул руки в карманы и вышел на середину комнаты. — Ради этой женщины я готов на все, — продолжил де Лален. — Для этого мне потребуется… — … Крокодил? — не выдержал Шико. Мэтр Рене его проигнорировал, раздраженно пожав широкими плечами, и повернулся к де Лалену. — Я предложу вам самый безопасный и надежный способ, благодаря которому непокорное сердце смягчится, а затем и воспылает страстью! Но для этого мне нужно ваше кольцо. — А без кольца никак? — испугался де Лален. — Что ж, есть другой способ, но обойдется дороже… — Неважно! — перебил де Лален и высыпал на стол содержимое кошелька. — Этого хватит? — С избытком, — важно кивнул Рене. Он подошел к большому, изъеденному жучком шкафу и долго переставлял что-то на полках. Наконец, он положил на стол небольшую восковую фигурку и красную коробочку. Все же, он не мясник — толстые короткие пальцы испачканы чернилами. — Это, сударь, — подобие вашей возлюбленной, — пояснил он. — Чтобы создать взаимочувствие, я должен знать ее имя. Это дама или девица? — Дело в том, что мне известно только ее прозвище, — замялся де Лален, — В Париже ее знают как Араго. Рене вопросительно поднял бровь. Это ему явно ни о чем не говорило. — Это осложняет дело. Без имени эффект заклинания может ослабнуть. — Или в него втюрятся все шлюхи далекого Арагона, — прошептал Шико на ухо Эпернону. Он не знал эту Араго, но от всей души пожелал, чтобы приворот не состоялся. Неприятно, наверное, когда высшие эфирные сущности принуждают тебя отдаваться де Лалену даром. — Но мы сможем повторить ритуал повторно, когда вы узнаете имя, — добавил Рене. Он откашлялся и начал читать заклинание. Его голос изменился. Прежде приглушенный и бесцветный, он обрел силу и глубину и раскатился по комнате. Заклинание было составлено из разных, неизвестных Шико языков. Он смог разобрать только слова «pulchra aragoniae». Де Лален пожирал глазами фигурку и шевелил губами. — Теперь, сударь, сосредоточьтесь и выскажите свое заветное желание, — сказал Рене. — Я желаю, чтобы она принадлежала мне телом, сердцем и всеми помыслами, — уверенно ответил де Лален. Эпернон набрался смелости и выглянул из-за его плеча. — Прекрасно! — Рене достал из коробочки три длинные иглы и воткнул их в голову восковой фигурки, в сердце и чуть ниже пупа. Эпернон ахнул. — Как жестоко вы разделались с бедной женщиной. После таких увечий у нее нет ни малейшего шанса, — усмехнулся Шико. — Вы совершенно правы, сударь, — кивнул Рене. — Это надежный способ. Если б я знал имя, она уже завтра призналась бы вам, сударь, в любви, — он протянул де Лалену фигурку. — А так вам придется немного подождать. Спрячьте ее в надежном месте и раз в день обращайтесь к ней, повторяя: «Араго! Приди!» Если же это не поможет, то постарайтесь узнать, под каким именем она была крещена, и возвращайтесь. Я сделаю вам скидку. — Спасибо, сударь! — де Лален бережно спрятал фигурку в кошель. — И ни в коем случае не вздумайте вынуть иглы, — Рене перевел строгий взгляд обратно на Шико. — Это наука, господа. Если это все… — Он еще раз оглядел их и сделал несколько шагов к лестнице. — А вы можете предсказать будущее? — выпалил вдруг Эпернон. Шико не ожидал от него такой прыти. То этот тихоня умирает от страха и шарахается от собственной тени, то вдруг требует предсказаний и побольше. Даже голос прорезался. Эпернон достал из тощего кошелька серебряную монету. Рене показал ему глазами на стол. К деньгам он не прикасался. — Мне нужно взглянуть на линию вашей жизни, шевалье. Кроме того, вы должны задать мне вопрос. Эпернон протянул маленькую аккуратную, почти женскую ладонь и с надеждой уставился на Рене. — Меня не убьют? Рене внимательно вглядывался в линии на его ладони. — Вы проживете очень долгую жизнь. Увидите, как несколько эпох сменят одна другую. Но сами не изменитесь. — Правда? Спасибо! — просиял Эпернон. — Предскажите и мне что-нибудь за компанию, — Шико тоже протянул Рене ладонь. Рене поморщился и пожевал губами. — Вы должны задать вопрос, сударь. Самый важный для вас. Шико кивнул и на мгновение задумался, а потом спросил: — Меня полюбят? Рене вскинул на Шико удивленный взгляд, а затем долго изучал линии у него на ладони. Шико сразу пожалел о том, что полез к нему с этим. Дурацкий вопрос. Будто он сам не знает. Прелестная Мадлен от него без ума. И жеманный Эпернон поглядывает с интересом. Цветочницы шлют нежные улыбочки. Он красив, умен и благополучен. И его с раннего детства не точит червячок сомнения — можно ли его вообще любить? — Так-так…– бормотал Рене, — линия сердца изогнутая и заканчивается между холмов Юпитера и Сатурна… — Это сулит вам удачу в любви. Не сомневайтесь в этом, сударь. — А я и не сомневался. Просто хотел уточнить, можно ли верить предсказаниям! — Шико подмигнул мэтру Рене, и в его пальцах блеснул серебряный экю, который он, подбросив вверх, аккуратно положил на стол. На обратном пути все молчали. Шико, запрокинув голову, всматривался в темнеющее ночное небо. Звезды проступали на нем и складывались в созвездия. На душе было легко и спокойно. А мэтр Рене, может, и шарлатан, но шарлатан не злой. Шико хватал руками драгоценные чучела и нарочно раздражал дурацкими вопросами. Рене легко мог напророчить ему холеру, чуму и чесотку в придачу. А он предсказал удачу в любви. Возможно, он просто верит в свою науку сушеных крокодилов. Все равно спасибо ему. Предсказания — чепуха. Но добрые предсказания радуют сердце. — О чем ты думаешь? — спросил де Лален. — Надо было узнать у мэтра Рене, нет ли у него крокодильего яйца. Я бы его купил. Честное слово! Вывел бы из него маленького крокодильчика и вырастил бы как родного! — И что бы вы стали с ним делать? — улыбнулся Эпернон, заметно повеселевший после предсказания Рене. — Во-первых, как я уже говорил, я бы по примеру древних египтян украсил бы его сережками и браслетами. А когда он вырос бы, мы с ним гуляли бы по набережной Сены и поражали всех своим великолепием. Ну и я бы скармливал ему трупы врагов. А он бы ел их и плакал. Вы же ведь знаете, что крокодилы плачут, когда едят своих жертв? Де Лален усмехнулся: —Твоему крокодилу всегда нашлось бы, чем закусить. Смотри, Шико, не наживи себе больше врагов, чем сможешь переварить.