Ибо я хочу покорить Трою / For I Mean to Conquer Troy

Пора нам в поход! Труби, глашатай! Друг, отправишься ли ты со мною? Деревянную мы оседлаем лошадку, Ибо я хочу покорить Трою. ~ Уоллес Трипп Академия Ксавье и Леншерра для одаренных детей. Июнь. Он будто испытывал худшее в мире похмелье. Гораздо хуже, чем если смешать красное вино, шампанское и абсент, а ведь это самая ужасная мысль на свете и — мысли, слава богу. Он снова мог их слышать. Чарльзу потребовалось несколько долгих секунд, чтобы понять, кого именно он слышит отчетливее всех. Он не решался, кажется, целую вечность, повернуть голову и подтвердить свою догадку, просто опасаясь, что сошел с ума и на самом деле не увидит того, кого так отчаянно надеялся увидеть рядом. В конце концов он заставил себя посмотреть. Эрик сидел на стуле, совсем близко, привалившись к спинке кровати. На нем была мятая бледно-сиреневая рубашка с закатанными до локтя рукавами. Он выглядел моложе во сне, но цвет лица говорил о том, что этот человек уже давно не высыпался как следует. Его ладонь лежала на запястье Чарльза, и он, не удержавшись, улыбнулся и легонько погладил ее пальцем. В другой руке Эрик держал смятый листок бумаги, похожий на письмо. Память Чарльза тут же включилась, в голове одна за другой запоздало вспыхивали знакомые строчки. Сдержанная формальность (я все еще надеюсь, что смогу управлять школой), раздражение (...одержим топиариями. Я разрешил Алексу использовать их в качестве мишеней), и следом — почти невыносимая нежность (пион для меня с тех пор означает жизнь), и смущение, и страх, что он больше никогда не вернется. Чарльз взглянул на столик, заваленный письмами. Рядом с ними в маленькой прозрачной вазе пышно цвел один-единственный идеальный пион. В западной традиции — стыдливость, обещание счастливой жизни, предложение руки и сердца. В восточной — мужественность, пренебрежение последствиями, забота. Довольно уместно. Чарльз осторожно высвободил руку и потянулся, чтобы прикоснуться к лицу Эрика, стараясь вложить в этот жест столько нежности, сколько он мог себе позволить (а сейчас, в комнате, залитой солнечным светом и наполненной свежим запахом цветов, он мог позволить себе гораздо больше, чем когда бы то ни было). Эрик, не просыпаясь, прижался к его руке, и Чарльз провел кончиками пальцев по щеке, осторожно прикасаясь к его сознанию. Эрик замер, распахнув глаза. Он резко выпрямился на месте, выражение лица быстро сменялось: удивление, страх, радость и, наконец, беспощадный тевтонский гнев, от которого даже у Цезаря затряслись бы поджилки. — Чарльз. Ты... мерзавец. Где тебя черти носили? Чарльз улыбнулся. На глаза навернулись слезы — может быть, из-за яркого солнца, но скорее от захлестнувшей его волны мыслей и чувств (облегчениеславабогувосторгяростьстрастьлюбовь) человека, сидящего рядом. Бледный, сонный, в мятой рубашке, сейчас он выглядел еще более прекрасным, чем тогда, посреди океана, когда задыхался от боли, удивления и радости. — Доброе утро, Эрик. Я люблю тебя. Спасибо, что присмотрел за школой. Теперь будь добр, поцелуй меня, прежде чем кто-нибудь из наших замечательных друзей вломится сюда и лишит нас этой возможности еще на два года. Глаза Эрика потемнели. — Кажется, я собираюсь зайти гораздо дальше поцелуев. Думаю, ты уже предупредил Рейвен о том, что пришел в себя. Пожалуйста, передай ей, что все двери в этом крыле будут закрыты по меньшей мере на ближайшие три часа, потому что у нас тут важное дело. Чарльз привычно прижал пальцы к виску, передавая сообщение Рейвен, затем нахмурил лоб в замешательстве. — Почему моя сестра смеется надо мной? Эрик решительно прекратил дальнейшие расспросы и поцеловал его, перебираясь на кровать и сдерживаясь изо всех сил, чтобы не наброситься на Чарльза, как изголодавшийся зверь. Он тяжело дышал, крепко прижимаясь всем телом, среди его мыслей не было ни одной пристойной, только восхитительные картины того, что он хотел бы сделать с Чарльзом, некоторые из них были совершенно невообразимыми, черт, особенно вот эта, — Чарльз уже начал придумывать, как воплотить это в реальность. Может быть, с помощью ментальной проекции?.. Эрик почувствовал ход его мыслей и заурчал от удовольствия, прикусывая его нижнюю губу и с силой толкаясь навстречу, заставляя Чарльза захлебнуться стоном. Их все еще разделяло несколько слоев одежды и постельного белья, и Чарльз нетерпеливо дернул ногой, чтобы отбросить сбитое в ком одеяло. Они оба замерли. Эрик сел на кровати. Волосы его растрепались, полурасстегнутая рубашка сползла с плеча, на лице застыло шокированное выражение. — Что... ты сейчас?.. Чарльз, не менее удивленный (и выглядящий не менее распутно, с алыми пятнами румянца на бледных щеках, с покрасневшими и припухшими от поцелуев губами), попробовал пошевелить пальцами на ногах. Получилось. Непонимание смешалось в нем с естественным научным восторгом и немалой долей испуга, и (конечно, ты же Ксавье, твой козырь — разговоры) он начал говорить: — Видимо, икс-ген, даже у мутантов, не наделенных способностями к немедленному самоисцелению, способствует повышению потенциала регенерации. Наверное, то, что я так много времени провел в этом состоянии, позволило моей нервной ткани... Эрик перекатился на спину и лег, закрыв лицо руками. Голос его звучал глухо и сдавленно. — Это какой-то абсурд. Я — директор твоей школы, Рейвен беременна, Дарвин вернулся, Алекс — примерный отец, а меня в городе считают респектабельным человеком. Респектабельным! Люди справляются о том, как у меня дела, пожилые женщины зовут меня на ужин со своей семьей и следят за тем, чтобы к столу не подавали ветчину. Азазель учит Джин фехтовать, и она учится прилежно, чтобы не расстраивать меня, — он глубоко вздохнул, и продолжил, уже почти срываясь на крик. — И, как будто этого мало, ты проснулся, целуешь меня, и — сюрприз! Твои ноги здоровы. Это безумие! "Вовсе нет", — хотел сказать Чарльз, — "Это всего лишь удача, которая вернулась к тебе, как в той истории про Фортуну и ее колесо, а еще то, что ты выбрал меня, даже не зная о том, что я существую". Вместо этого он рассмеялся — громко, счастливо, и вскоре Эрик присоединился к нему. Они оба смеялись как буйнопомешанные. В таком состоянии и застал их Алекс. Он приоткрыл дверь и вошел, прикрывая ладонью глаза (Эрик отругал себя за то, что ослабил контроль и не проследил за тем, чтобы все замки были крепко заперты). — Эй, Профессор? Босс? Вы там в приличном виде? Чарльзу понадобилось несколько секунд, чтобы отдышаться и утереть выступившие слезы. — В более приличном, чем когда-либо. Что случилось? Внизу все в порядке? Алекс осторожно взглянул на них сквозь пальцы, убедился, что они одеты, и убрал ладонь. — Да, все отлично. Джин сказала, что вроде как она поймала мысль о том, что ты теперь можешь чувствовать свои ноги. Клянется, что слышала только это. Так вот, от этой новости все разволновались и собирают сюда делегацию, чтобы удостовериться. А Хэнк убежал в лабораторию и готовит там пробирки и предметные стекла, собирается выяснить, как тебе это удалось. Я думаю, что смогу его отвлечь на пару часов, — он ухмыльнулся и продолжил. — Рейвен и Азазель увели детей в сад и устроили им внеплановую тренировку. Янош ушел в свой грот и молится там Деве Марии за твое пробуждение и ваше грядущее семейное счастье с фрау Леншерр. Эрик резко сел на кровати (Чарльз с удовольствием отметил, как напряглись его мускулы под тонкой тканью рубашки) и мрачно взглянул на Алекса. — Спасибо за новости. Теперь можешь идти куда хочешь. Лично я рекомендовал бы убраться подальше. Алекс примирительно улыбнулся. — Так точно, босс, — он направился к выходу, и, не удержавшись, обернулся, показывая два больших пальца. Эрик использовал всю свою силу и почти три года сексуального воздержания, чтобы захлопнуть дверь перед его лицом. Они оба слышали его смех, затихающий в коридоре, пока Алекс куда-то убегал — скорее всего, чтобы заняться с Хэнком невообразимыми вещами. Кстати, возвращаясь к невообразимым вещам... Едва дверь захлопнулась, Эрик скатился с кровати, отшвыривая в сторону одеяло и стаскивая с Чарльза пижамные штаны, пока тот воевал с рубашкой, приглушенно ругаясь, пытаясь снять ее через голову. Эрик нетерпеливо провел руками по его бедрам, спустился ниже и сжал ступни. — Ты чувствуешь это? Пожалуйста, скажи, что чувствуешь. — Да. Да, черт возьми. Знаешь, кроме ног у меня есть и другие части тела, и я был бы очень благодарен, если бы ты уделил им внимание... Чарльз заткнулся, широко распахнув глаза, когда Эрик одним ловким движением снял с него рубашку и быстро разделся сам. Эрик сел на кровати, чтобы аккуратно сложить одежду, но совершенно забыл о своем намерении, когда Чарльз запустил пальцы в его волосы и потянул на себя, целуя яростно и жадно. Пальцы Чарльза немного дрожали, когда он прикоснулся к своему виску, выдыхая громко, со стоном, и в голову Эрика хлынул размытый поток образов. Чарльз прикусил кожу на его шее, и пробормотал: — Боже мой... связь, она еще здесь, я думал, она разрушена, что я никогда больше не смогу почувствовать тебя. И Чарльз снова впился в его шею, оставляя ярко-красную метку. Эрик коротко охнул и сдавленно пробормотал: — Я даже не знал, что она существует, и все равно сохранил ее. Даже в проклятом шлеме. Я просто ждал. Мы оба ждали. Они неловко возились, пытаясь найти удобное положение. Чарльз тяжело дышал, все еще не отпуская Эрика. — Боюсь, надолго меня не хватит, друг мой. Я знаю, что не могу просить тебя об этом, но я хочу, я хочу... Эрик крепко обнял его, прижимаясь своим виском к виску Чарльза. — Скажи мне. Покажи. Я доверяю тебе, я хочу, и не могу сказать этого, не могу, но... я доверяю тебе. Чарльз внимательно посмотрел в его глаза, выискивая малейший намек на неуверенность. Наконец, он глубоко вздохнул, улыбнулся (и это была самая прекрасная улыбка на свете), и... ...Эрик почувствовал все, вообще все: радость быть живым, быть здесь, проснуться после долгих месяцев тишины, нарушаемой лишь редкими отголосками из реального мира. И раньше, целый год боли и неуверенности, чувство утраты, а теперь все это уходит, растворяется, как кошмар на рассвете или бледный призрак... и ты, любовь моя, тоже видел свой собственный призрак? Я обещаю, в нашем доме никогда не будет привидений, мы изгоним их вместе ...он растягивает себя, насаживаясь на собственные пальцы, он раньше только пробовал это, но впервые кто-то видит его таким; его глаза широко распахнуты (восхищение и восторг), он тянется вниз... — Никогда прежде?.. (неуверенностьхочухочухочуудивлениегордость). Так — никогда, ни с кем. И если ты хоть на кого-нибудь посмотришь так же, как смотришь на меня сейчас, любовь моя, я за себя не ручаюсь... — Ох, черт, Чарльз, прекрати меня дразнить и просто... Пожалуйста, сейчас... — Мы проведем в этой постели всю оставшуюся жизнь и да, да, все, что захочешь, всегда, вот так... ...вот так — вжимаясь в него до боли, каждый выдох — со стоном, и чувство заполненности, и неровный ритм, от которого они оба задыхаются, и чувство на грани страха и невыносимого наслаждения, струящееся между двух сознаний. Он не понимал, где речь, а где мысли, все смешалось, обрушиваясь каскадом слов и чувств, и от этого захватывало дух. Никакого контроля, никаких сомнений, никаких преград — только два разума, крепко сплетенных вместе. Чарльз вцепился в его бедра и потянул на себя, застонал от пронзившего все тело ощущения и сделал это снова. Они оба замерли, балансируя на грани, хрипло дыша и вздрагивая от напряжения. — Знаешь, я ведь слышал тебя. Не мысли, только обрывки снов, твои письма. Каждый раз, когда ты писал что-то на бумаге, или даже на запотевшем стекле в ванной, я это чувствовал. Какой бы хрупкой ни была связь, благодаря ей я мог слышать тебя, и только поэтому я сумел найти путь обратно. Это был лабиринт, и ты провел меня по нему. Я чувствовал, что мне есть ради чего возвращаться. Ради кого. У меня раньше такого не было, никогда, ни с кем. Только с тобой. Только ты. С каждым словом в его голосе было все больше отчаянного желания, и пульсирующий сигнал (люблюлюблюхочулюблюпожалуйстасейчас) заглушил все мысли Эрика, как взрывная волна, сметая все на своем пути, стирая все — и мысли, и слова. Он обессиленно рухнул вниз, дрожа от напряжения, а всего несколько секунд спустя Чарльз последовал за ним, выдыхая едва слышно — Эрик — и это было почти так же хорошо, как собственный оргазм, и было невозможно определить, где его собственные ощущения, а где — Чарльза. Эрик едва нашел в себе силы сползти и улечься рядом, совершенно не заботясь обо всем том беспорядке, который они учинили. Он снова прижался своим виском к виску Чарльза. Их сознания все еще были связаны, мысли и ощущения переплетались. Ни один из них не мог вымолвить ни слова, после всех этих долгих месяцев ожидания, неопределенности, страха (эрик) и целого года пустоты, боли и пребывания в темноте, и надежды (чарльз). Но сейчас, когда они лежали вместе, не в силах оторваться друг от друга, в окно ярко светило солнце, издалека доносилось эхо детских голосов, а в комнате разливался запах цветов, в словах не было никакой нужды.

***

Дорогой Чарльз, Я отпустил всех детей до выходных. Да, сегодня еще только четверг, но я понял, что в ближайшие два дня никто в школе все равно не собирался учить или учиться, так что не вижу смысла в том, чтобы удерживать их в четырех стенах. Все дети — и старшие, и младшие — проведут свободное время в городе, под присмотром Шона, Яноша, Хэнка и Алекса. Весь дом в нашем распоряжении на ближайшие четыре дня, и я предлагаю насладиться каждой секундой этого времени. Внизу тебя ждет чай и тосты. Не спи слишком долго, а то Азазель съест весь твой бекон. Я люблю тебя. Эрик.