высокие нравы коммунальной квартиры

Через неделю все немного утихло. Меня перестали таскать по допросам, перестали звонить из полиции, докладывать. Из газет я узнал, что это совсем не случайность, в городе и правда кто-то орудует. Улицы стали пустеть, дети не играли на площадках, ночью или вечером на улице можно было увидеть только мужчину с собакой. Женщин старались максимально никуда не пускать. Все остальное было секретно. Никто ничего не знал, не говорил, не понимал. Одной ночью ко мне снова пришел майор. За некоторое время мы с ними даже стали друзьями, он иногда обращался ко мне на «ты», я узнал, что он не женат и ненавидит свой город. Майор снял китель, шапку и поставил на стол коньяк. — Я не хочу с вами напиваться, — предупредил я. Он улыбнулся какой-то странной улыбкой то ли понимания, то ли сожаления, то удивления: — Да кто же вам сказал, что я пришел за этим? Я посмотрел на снятый китель и шапку. Он весь был в снегу. Последние две недели он приходил ко мне очень часто. Все время пытался узнать, нет ли у меня родственников за рубежом, я отвечал, что у меня их на родине не очень есть, а если есть, то в такой глухомани, что представить сложно. — Вот именно в глухомань вам и надо, Алексей, — сказал он мне. — Дело в том, что… — он запнулся. Посидел, подумал и продолжил спустя несколько минут. Слушать его было неинтересно, он вещал мне какие-то задержания, допросы, я все это не должен был знать и тем более не должен был это потом рассказывать. Но мне говорили, а я слышал. А слышать, слушать, прислушиваться меня научила бабушка — учительница музыкальной школы, в которой я занимался с пяти лет. Она говорила мне, что любой звук рядом со мной важен, неповторим и обязателен для моих ушей. Я кивал и осознавал это. -… Я думал про эту винтовку. Уже месяц думал и никак не мог понять, что с ней не так. Теперь понял. Теперь все понял — это оружие украли у нас из отделения год назад, мы тогда даже не записали это никуда, думали, просто потеряли или ещё что. Всякое же бывает, понимаешь, нет? Мы же там не федералы какие, сам знаешь, как у нас все устроено. Отвратительно устроено, я уже на все это смотреть не могу, ну так вот… — Короче, майор, короче… — говорю я. Он кивает, наливает себе коньяку. Я закрываю стакан рукой. Я хочу его слушать. Коньяк льется медленной медного цвета жидкостью. Мы сидим у меня в комнате, которую уже распечатали, тысячу раз обыскали и наконец забыли. Все забыли, про меня, про Аньку, про то, что Аньки больше нет и никогда не будет, про то, что надо кого-то искать и что-нибудь доказывать. Остался один майор, у которого на роже было написано, что он хочет мне сказать, что дело дрянь и вообще это глухарь уже явный. За несколько недель я наловчился узнавать по его лицу, походке, выражению все его желания и все, что хочет он мне сказать. Он это явно чувствовал и каждый раз прятал в себе что-нибудь, пытаясь спрятать даже не себя, а свои мысли. — Расследование мы закрываем, Алексей Федорович, вот что я хотел сказать. Совсем закрываем. У нас ничего нет, абсолютно никаких изменений и продвижений. А вам я советую свалить куда-нибудь из города, потому что… — Вы извините, я вас перебью. — он уставился на меня вопросительно. — Я никуда уезжать не собираюсь, мне и здесь очень хорошо. — Вы просто не знаете куда ехать. В этом все дело обычно. Люди просто не знают куда себя деть, куда запхаться, чтобы никто не нашел. Вы же поэтому тут, в этой раздолбанной квартире живёте? — Вообще —то, это архитектурное наследие двадцатого века, друг мой. — Потолок отваливается, Леш. — Это не раздрай, а винтаж. И если вы за этим сюда пришли, то боюсь, что… Майор засмеялся. — Называйте эту холупу как вам хочется, но жить здесь — унизительно. В дверь постучали. В комнату просунулась голова Сергеича. Я ему кивнул и предложил зайти. Он согласился и прошлепал в комнату. На нем был старый халат, шлепанцы, волосы были уложены, расчесаны, хотя он ещё скорее всего не ложился. — Леш, слушай, я тут подумал… — Как много вас мыслителей, — перебил его я. — Если вы тоже меня выгнать хотите, то я буду считать вас подлецом из подлецов. — Нет, что вы! Я просто хотел предложить вам завтра вечером сходить прогуляться до набережной. Лия, Анастасия тоже пойдут. Вика моя тоже. И дочка, если захочется ей. Там завтра вроде бы не очень холодно даже, около пяти, что ли… Минус, конечно, но тоже ничего. Я вас давно не видел и соседка мне наквакала, что вы хотели уехать в Парголово на несколько недель. Верно? — Хотел. Но не знаю, получится ли. Может, сядешь? — Сяду. — отвечает он. И бредёт к дивану. На часах почти четыре. Слышно, как ходит туда-сюда Вера Михайловна. — ну, вот, про Парголово, собственно… Ты ж уедешь и все, и хрен знает что там, когда там будет ещё возможно с тобой поговорить, походить. Уедешь Сорренто Ленинградской области какое-нибудь и все, и пиши «пропало». Не хотелось бы, конечно. однако, я почему пришел. — он посмотрел на коньяк. — Редкое пойло разливаете, товарищ майор. — Что ж вы все так тянете, Господи! — взвыл я. — Хорошо. Я приду. Пойду с вами, только позвоните, позовите. Я согласен. — А в Сорренто все же, наверное, советую. Думаю, нервы надо подлечить. Майор долго смотрел на Константина Сергеевича. Потом спросил: — А вы здесь сколько лет проживаете? Сергеич замер с поднятой рукой над «пойлом»: — Лет десять… Может, больше. А, собственно, что? — он так же вопросительно посмотрел на Майора. — Да ничего. Просто так спросил, — он встал с табуретки, надел свой китель, фуражку и, козырнув, вышел, сказав на прощание: — Я из отделения увольняюсь. Но там будет другой следователь, я вам телефон вышлю его, все у него узнаете. Хороший человек, из Москвы прислали, возможно, он со всем разберётся. — он указал пальцем на коньяк, — это вам. — А вы? — Константин налил в стакан майора немного коньяку — для себя. — Что я? Я — ничего. И он ушёл.