высокие нравы коммунальной квартиры

Я налил Сергеичу чаю, он сказал, что заходить в комнату не будет и усиленно просил меня позвонить маме. — Лучше я ей так скажу. Без проводо́в. — Вы уверены? — Думаю, так будет лучше. Она уже стара, ей может понадобиться какая-то помощь. Ну, вы и сами понимаете. Понимаете же? — он кивнул мне в знак согласия. Мы тут же решили, что сначала скажем ей, а уже потом будем суетиться со всем остальным. Сергеич согласился остаться в квартире до нашего прихода. Я понимал и в какой-то мере даже хотел, чтобы она все видела, потому что скрыть от нее такое невозможно и просто нельзя. Выходя из квартиры, я вдруг подумал, как все не по-человечески выходит. Почему? — думал я — Почему так? Потому что мы не знаем как надо, мы ничего не понимаем и взор наш туманен с каждой минутой. Я доехал до дома на трамвае, ключ в замке не хотел поворачиваться, меня не пускала домой собственная квартира, в которой все ещё должна была быть мамаша, которая до сих пор ничего не знала. На всякий случай я держал в кармане куртки нашатырь и валерьянку, потому что знал, что в квартире у нас такого точно нет, а понадобиться может в любой момент. Дверь наконец открылась. Из ванной комнаты выбежала Лия, из другой комнаты вышла, шаркая ногами престарелая соседка и зашла в ванную. Здесь ничего не изменилось, пахло выпечкой и корицей. Из нашей с Аней комнаты выглянула Мама, она тут же подошла ко мне и долго смотрела на меня. — Где Анечка, Леша? — спросила она. В руках она держала ее разбитый телефон и документы, забрызганные кровью, потому что у Ани они лежали во внутреннем кармане куртки. — Леша, она в больнице? — я покачал головой. Она села на тумбочку и сложила руки на коленях. Вдруг она вскочила и побежала в кухне, я медленно пошел за ней, Мама выключила духовку и открыла ее. Там стоял большой яблочный пирог с лимонами. Кисло-сладкое, как она любила. Кисло-сладкое, как и состояние окружающей среды сейчас. Пришла Лия: — Алексей Федорович, не подскажите мне, во сколько сегодня метро закрывается? Меня в комитет вызывают, возвращусь поздно, на такси не хочу. — Сегодня вторник? — Среда. — Уже? Ужас какой. Сегодня в два. Я могу вас встретить, если хотите. Я сегодня тоже буду поздно. Где у вас комитет? — В трёх кварталах от Визаревской. Знаете, где это? Я, к сожалению, не знаю больше никаких обозначений там, знаю только эту ближайшую улицу. — я кивнул головой. — Я закончу где-то в двенадцать, вас не затруднит? — Нет, что вы! Можете подойти к Визаревской, у меня там будут дела до вечера, а после я выйду и провожу вас. — Лия поблагодарила и вышла. Я снова посмотрел на Маму. Она сидела со стеклянными глазами и смотрела перед собой. Я взял ее руку и она была страшно холодной. Я вскрикнул и зажал рукой рот, сам от себя не ожидая. Валерьянка не понадобится. Больше вообще ничего не понадобится. Я вышел из кухни и постучал в комнату Лии. Она открыла дверь. — Лия Михайловна, извините, пожалуйста, вы не могли бы позвонить в… Господи, куда же там звонят… В скорую, которая… — я запнулся. — Которая что? — Которая может не торопиться. Лия широко распахнула глаза. Мгновенно все поняла и вбежала в кухню. Остановилась как вкопанная, но через минуту отмерла и прикоснулась рукой к шее Мамы. Отошла на несколько шагов и быстро побежала к телефону в коридоре. Я слышал, как она долго пыталась объяснить, что ей нужно и что она хочет. Я же позвонил Сергеичу и сказал только одно. — Всё пошло не по плану. Минус один. — Сергеич бросил трубку. *** Лию я встретил, как и обещал, она все ещё была вся на эмоциях, все время мельтешила и чего-то очень боялась. Мы решили идти пешком, молчали. За нами шла большая собака и очень сильно дышала, ей было жарко, она не хотела отставать, мы шли слишком быстро для нее. Пару раз я обернулся: это был огромный мохнатый пес, таких собак не теряют случайно хозяева, такие собаки убегают сами. Лия Михайловна крепко взяла меня за руку, я видел, что она очень его боится. Я остановился. Она потянула меня следом, но я заставил ее тоже остаться на месте. Собака также остановилась, пёс сел на асфальт и посмотрел на меня большими добрыми глазами. — Алексей, пойдёмте… — Он чего-то хочет, наверное. У вас есть что-нибудь для него? — Горсть разочарования. У меня ничего нет для него, а дома меня ждет Наська. Алексей, пожалуйста… Я кивнул головой и пошел за ней. Она начала мёрзнуть. Собака осталась сидеть и смотреть нам вслед. *** Позже приходил майор и обыскивал квартиру. Я стоял рядом, не желая ни отвечать ему, ни смотреть, что он там находил. Он показывал мне какие-то документы, говорил, что я единственный наследник, что у меня нет алиби, потому что никто не может подтвердить, что я ехал в это время в трамвае домой, что я, скорее всего, отравил чем-то Маму, что никто ничто не может подтвердить и что все против меня. У меня кружилась от всего этого голова, комнату нашу запечатали и жить пришлось некоторое время у Сергеича. Константин не был против, оказывается, у них была большая двойная комната, мне выделили место во второй, поменьше. Там я прожил почти две недели. Ко времени похорон обо всем уже знал весь этаж и даже Анькин институт. Все пытались помочь, как-то вклиниться в процесс, и бесконечно жалели меня. Я же себя чувствовал каким-то неуместным во всем этом и несвоевременным. На самом действии я стоял позади всех и с Волхонки тоже уехал раньше всех. Зашёл в квартиру и вдруг понял. Что я не могу ничего сделать. Лия подбежала ко мне и хотела меня подхватить, но я отказался. Она с обидой посмотрела на меня. В кухне горел свет, в моей комнате тоже. Были сумерки, было прохладно. Я шатаясь зашёл к себе. Там сидел отец Аньки. — Константин Филиппович, здравствуйте. — он посмотрел на меня. — Вы что-то сказать хотели? Я думал, вы ещё там. Со всеми. — Я знаю кто мог это сделать. Она же ко мне приезжала недавно. Ей кто-то звонил, она так отвечала нервно, очень растянуто, завуалированно. Боялась явно. Тебя просила не трогать. У нее что-то было. Ещё с института, с учёбы. Это до работы там. Ты понял ведь, да? Вижу, понял. Пьяный? — я покачал головой. — Это хорошо, что нет. Желчь доведет. Скажи, — он помолчал. — А Соня мучалась? — Это он про Маму. Я опять покачал головой. — Ну слава богу. Хотя бы так… Она знаешь как боялась этого… Немощности и мучений. А оно… Вот оно как. Константин закурил трубку. На столе перед ним лежала бумага с какими-то номерами. Я ничего не понимал. Стал все больше проваливаться в сон, но упорно держался. Прибежал Шурик с поводком в зубах. Я кивнул ему и надел ошейник, мы молча вышли, оставив гостя. Шурка побежал. Радостно, свободно. Я отчего-то улыбался. Все продолжалось, все шло по кругу. Двор, собака, кисло-сладкие пироги, смена пластинки, смена поколений, смена белья и даже сезона. — Мужчина, наденьте на него намордник! — просит женщина. Шурка лает. Но успокаивается, ложится на снег и валяется в нем. Ему хорошо. Слишком хорошо.