***
— …Да, Ром, очень смешно, обхохочешься. Нам же сейчас только этого не хватает, — женщина, поставив двух вырывающихся детей на лавочку возле своего младшего брата, нахмурилась, думая над тем, что только что услышала. Съездить на кладбище к отцу и посмотреть, нет ли мест поблизости от его могилы. — А если я скоро умру, что ты скажешь тогда? — Рома подхватил своего племянника, того, который мальчик, а не девочка, потому что мальчишка кусался больнее, и понёс его к дому. Дети уже почти перестали вырываться и слегка хихикали, но всё равно хотели ещё погулять. — Ты совсем дурачок? По голове ты получишь. Причём не тогда, а сейчас. Перестань себя накручивать, ты не должен об этом думать. Лето, Москва, сессия закрыта, наслаждайся жизнью, — женщина сжала пальцы на свободной от дочери руке и явно собиралась двинуть братцу по черепушке, но сдержалась. — Пока можешь, угу, — и всё-таки она его стукнула. — Да шучу я, боже, Валя! — Я тебе, твою мать, пошучу. Твои беды с башкой, и не только они, вполне лечатся своевременным медицинским вмешательством. А если ты будешь ходить и говорить «ну всё, скоро лягу и сдохну», то так и произойдёт. Просто надо быть оптимистичней, — Валя, чуть не уронив ребёнка, которого несла вместе с сумкой, улыбнулась. Получилось жутковато. — Легко сказать, — Рома поставил племянника на пол, держа его за руку, чтобы не убежал, и потянулся за ключами от подъезда. В подъезде было сыровато, давно пора проверять трубы в подвале, но после летней жары, наверное, самое оно. Солнце пробивалось через окошки над железной дверью, оранжевые лучи падали на старые почтовые ящики. На их ящике уже давно замазали цифры мерзкой зелёной краской, но это уже было неважно. Счёт за воду, газета, газета, рекламка. Не более того. — В любом случае у тебя два выхода, третьего никому не дано. Хотя, пожалуй, следует радоваться, если дано хотя бы второе. В конечном итоге всё сведётся к тому, что мы все там окажемся, — Валя зевнула, отпуская дочку и разглядывая цифры на счёте. — Всё, в этом месяце моешься у мамы в квартире, достало меня это. — Вот спасибо, — юноша хмыкнул, подталкивая детей в сторону лифта. — Конечно, очень оптимистично, хоть в петлю лезь. Третьего не дано, не так ли? Да, скорее всего, в большинстве случаев это так. Разве что в сказках всегда можно было пойти направо, налево и прямо, а в реальности и в одну сторону не всегда двинешься, скорее просто развернёшься. Всю свою не столь продолжительную жизнь, будучи изворотливым донельзя, Рома находил способы пройти по прямой, не петляя по переулкам и не ломясь сквозь стены. Кидаясь из крайности в крайность, набивая шишки и валяясь с переломами по больницам, очень тревожа этим мать, ещё в детстве он смог найти золотую середину. После очередного гипса. Удача ли это или сила характера? Да кто ж её знает? А сейчас… когда врачи тебе в глаза смотрят и головой мотают, мол, молодой человек, да мы даже не знаем, как это называется, мы в первый раз такое видим, и дело в том, что не только мы. Мы не знаем. А он знает, что ли? Он вообще на учителя русского и литературы учится, его ли дело медицина? И есть ли в итоге этот третий путь, который он так отчаянно пытается найти? Ведь он настолько привык выбирать между право и лево середину, что не мог ни умереть, ни жить дальше. Хотя, конечно, глупо звучит. Жить хочется всегда. И ему хотелось, правда, хотелось, но разве можно выбирать? Мог ли он сказать: «нет, знаете что, я против того, чтобы закрывать глаза и больше никогда их не открывать. Я против того, чтобы моя мать медленно и тихо откладывала деньги не на мой университет, а на место на кладбище для меня же. Я против». Но можно ли быть против самого последнего, что происходит с каждым в самом конце, на самом деле? Можно вымаливать у судьбы ещё один год, день, час? Зачем? — Только не расплачься, бога ради. Мы все тебя поддержим. И я, и детёныши мои, и мама, — Валя бросила печальный и слегка обеспокоенный взгляд в сторону брата и тут же отвернулась. Показалось, что её глаза подёрнулись слезами, а может, просто освещение такое. — Только учти, это очень важно, — женщина нажала кнопку лифта. — Помрёшь — домой не приходи. Секунда осознания, двери лифта открылись, там оказались соседи по этажу. — Иди к чёрту! — Ром, принеси там что-нибудь… ну там что я вчера купила, сосиски или чипсы, — из одной из комнат послышалась тихая мольба старшей сестры. Рома сделал вид, что не услышал. Ему самому было лень, а он от кухни дальше. — Невероятным усилием отрывай жопу от дивана и иди сама, я занят, — может, он и не был занят, но и есть он тоже не хотел. Хотел посидеть и поиграть чуть подольше. — Чем ты там занят? — вот эта претензия в голосе ничего хорошего не предвещала, но шутку после неё удержать невозможно. Печальную, впрочем, шутку. — Заказываю гроб, не мешай мне, — клац по клавиатуре, и слышно, как по полу по приказу своей матери начинают нестись двое детей. — Ах ты ж… мелочь! — в комнату, буксуя на повороте, как автобус с заносом в пару метров, влетела «мелочь». — А ну в атаку на Рому! Аня, тяни его за волосы, Юра, разрешаю кусаться! — И с визгом «чи-и-и-и-и-ипсы!» дети накинулись на своего дядю и свалили со стула на пол. За чипсы они готовы были убить раньше отведённого врачами срока. Рома ударился затылком и не смог держать оборону. Какие же дети иногда гадкие, но всё же получше, чем их матери. Мать драконов, вот ей богу. Жить в одной квартире брату и сестре было, ну, если быть совсем честными, не обязательно вовсе, но Вале нужен был кто-то, кто сможет помочь с детьми, потому что с мужем она была в разводе, а Роме надо было сбежать от маминых «Чтобы в восемь дома был». Квартиру бабушка, папина мама, завещала ему, а ему уже почти два года назад восемнадцать исполнилось, поэтому имеет полное право здесь жить. У Вали тоже есть небольшой домик в деревне от той же бабушки, но ей далеко до работы и детям до школы, а квартира трёхкомнатная, в обжитом спальном районе. Да, может, надо было сделать ремонт, когда сюда только въезжали, но… не в этом году точно. Может, в следующем. Когда жилплощадь освободится.***
— Мам, ну я не хочу… — Нет, ну что это такое! — Мама, ну он же сказал, что не хочет. Ты медленно превращаешься в бабушку наконец-то, сколько я этого ждала. Внуков бы так кормила, как вот это, — Валя абстрактно указала на брата, тот пнул девушку под столом ногой. — Вот кто всю растишку из холодильника выел, я поняла, я всё запомнила. Когда работать начнёшь, я выпишу чек тебе. — Мам, ну правда, третья тарелка, я не могу больше. Давай я с собой возьму, вечером или завтра на завтрак останется, самое то, — Рома отодвинул ото рта ложку, которая в него уже не лезла. С каждым их приездом порции всё больше и больше, и если сначала ещё можно было как-то с этим смириться, то теперь это уже физически невозможно. — Тебе надо есть, — продолжала запихивать в сына котлету мама. Непреклонная женщина. — Да, мам, а ещё мне надо пить, дышать и спать. Как и всем. Не стоит заменять остальные пункты моего существования чистым нажором. Я не могу так жить, вот честно. Зря он это сказал. Она очень грустно посмотрела куда-то в сторону окна, из которого било яркое солнце, и наконец опустила ложку. Так, начинается. — Когда у тебя операция? — очень тихо спросила мама, отходя к раковине, чтобы выкинуть остатки и помыть тарелки, хотя у неё была посудомоечная машина. Отвлечься. — Операция не знаю, кладут десятого, — так же тихо ответил Рома. Валя покосилась в его сторону и поджала губы. — День рождения проведешь на операционном столе, просто отлично. А если там кормить будут невкусно, — чуть не плача выдохнула мама, возвращаясь к столу, и уткнулась в плечо сына. Он осторожно погладил её по спине. Как в такой ситуации успокоить человека? И надо ли? — Потерплю чуть-чуть, а потом, если хочешь, месяц у тебя буду жить, по пять тарелок за раз съедать, — мама кивнула и расплакалась. Валя натянуто улыбнулась и тоже пустила слезу. Да уж, а смерти бояться, кажется, намного хуже, чем умирать.***
Рома тихо закрыл за собой дверь и вышел из квартиры, где все уже мирно и сладко спали. Ему тоже хотелось спать ещё пятнадцать минут назад, а потом как обычно почти каждый вечер в этом месяце, знойном и жарком июне, а до этого в свежем мае, прохладном апреле. В последнее время перед сном он подскакивал на кровати от осознания того, что скоро он может умереть. И эта мысль выстреливала ему куда-то в сердце, а потом оттуда расползалась в мышцы, добегала в мгновение ока до лёгких и заставляла беззвучно кричать, заходясь от нехватки кислорода. Приходилось быстро включать свет прикроватной лампы и долго смотреть на свои руки, понимая, что вот они, пока ещё на месте. И он пока ещё на месте. Пока ещё. И вот сегодня вечером, за день до того, как предстояло лечь в больницу, он почувствовал, что больше не может противиться этому убивающему чувству. Надо как-то справиться с этим. Разбудить сестру? Стыдно, невероятно стыдно. И пускай он не знал, что она на самом деле не спала, когда он уходил, а думала всё о том же, о чём и он. Он не мог её тревожить, как в детстве, когда они жили в одной комнате, тогда ещё в Питере, и в такую летнюю белую ночь он не боялся монстра в шкафу или где угодно ещё, это было неважно, а в другое время. Он никогда не говорил, что ему страшно, пускай сестра была старше на десять лет и могла бы, наверное, защитить. Нет. Не надо. Музыка в уши и к метро, которое будет работать ещё два с половиной часа. Ему хватит. Здесь ещё есть люди, достаточно людей, кто-то едет домой с вечеринки, кто-то с поздней работы, кто-то с концерта, кто-то на ночную смену. И все живые. И их так много, этих живых. И он живой. Как жаль, что он не курит и почти не пьёт, это бы помогло ему забыть. Но нет. Помни о том, что ты уйдёшь, а они останутся. Он сам не заметил, как вышел на станции возле маминого района. Здесь стояла его школа, которую он, на самом деле, не так давно закончил, здесь прошло его школьное детство, всё он здесь знал. Здесь остались воспоминания об отце, о первой маминой кошке, о бабушке с дедушкой. Здесь останутся воспоминания и о нём. Уже очень скоро только они в фотографиях с выпускного, Нового года, первого утренника в садике, пускай его садик остался так далеко в северной столице. Он замер на площади, куда иногда убегал в детстве со своего двора, потому что тут был фонтан, по которому можно было бегать и попадать под ледяные струи, но летом какая разница, скоро высохнут. Рома встал под статуей Ленина, возвышавшейся над фонтаном, и поднял голову вверх. Наверное, если бы в этом городе были видны звёзды, ему было бы спокойнее. — Я не хочу умирать, — внезапно для самого парня его голос разрезал ночную тишину и заставил сердце биться сильнее. — Я… не хочу умирать. В горле встал ком, где-то в бреду на дальнем уголке сознания мелькнула мысль, про которую ему как-то в порыве шизотерии рассказала старшая сестра. Просишь у вселенной — не говори «не». Она их не слышит. — Я хочу жить, жить я хочу! — в отчаянии крикнул юноша куда-то в небо и опёрся спиной о постамент великого вождя, нависший теперь над головой. — Жить, твою мать! Что ж, от этого стало только хуже. Теперь он уже не мог себя обманывать. Он умрёт, так скоро и бессмысленно умрёт. И ему от этого не сбежать. Она стояла за деревьями, росшими вокруг площади, и вглядывалась в чужой силуэт, вслушивалась. Вдох… Выдох… Вдох… Она не могла пообещать, что он не умрёт. Но могла обещать, что будет жить. Ни у кого из них не было другого выбора. Только жить. Она знала, что где-то рядом среди этих домов живёт тот, кто их всех на это обрекает, но где именно она знать вовсе не хотела. Она не хотела знать будущее. Опять.***
— Я тебя отвезу, потом поеду куплю новые шторы в комнаты наконец, а то эти уже… даже говорить не хочу. Вернёшься, красота будет, заценишь, — Валя пританцовывала на месте, улыбаясь во все зубы. Наверное, это была её защитная реакция или что-то вроде того. Малышей оставляли дома с их рыдающей бабушкой, которая ничем не смогла бы помочь детям, если бы что-то случилось, но по-другому никак. — Дядь Ром, а ты скачаешь мне гонки? — спросила маленькая Аня, быстро беря своего дядю за руку. Она не понимала, почему бабушка плачет, и не хотела с ней оставаться, но кто бы её спросил. — Когда вернусь, — по привычке ответил Рома и вышел из квартиры вслед за Валей, которая, между прочим, обещалась выйти ещё минут пятнадцать назад. Белые стены больницы встретили вошедших запахом спирта и прочей стерильности. Что-то поговорили по документам, по срокам, Валя на прощание обняла брата так крепко, что у того кости затрещали. Молодого человека проводили в палату, всё объяснили и сказали звать в случае чего. Случая «чего» не произошло. В комнате было всего два места, но вторая кровать пустовала. Значит пока один, уже хорошо. Сумку с вещами юноша закинул под кровать, переоделся в домашнее и лёг поверх одеял, так и уснул. С утра зашла медсестра, сказала, что операцию проведут в течение недели, пожелала хорошего времяпрепровождения и ушла. Издевается что ли? Принесли еду, унесли еду, пришли, ушли. Так Рома и был один в палате до последнего. В основном занимался тем, что переписывался и созванивался с друзьями из универа. Они жаловались, что в этом году преподы валят, а ему повезло, потому что закрыл сессию досрочно. Мама не писала, отвечала на сообщения односложно. Уже похоронила, вы гляньте. Удивительно, но больница своим видом и положением почему-то отгоняла мысли о смерти, хотя вот уже, куда уж ближе, чем здесь? Ведь именно здесь будет проводиться эта сложная операция, от которой будет зависеть его жизнь. И это если они вообще правильно угадали, что с ним происходит. Через пять дней после заселения в больницу снова зашла та же медсестра и сказала готовиться на завтра. Юноша сглотнул и кивнул. Прям в день рождения, шестнадцатого июня. Мама предсказательница, не иначе. Вдруг наконец-то стало как-то страшно, но Рома заставил себя успокоиться, выровняв своё дыхание. Бежать уже некуда. Ночью не мог уснуть, переписывался с Валей. Она поздравила с днём рождения и пожелала удачи. Уж она точно понадобится. Уже под утро, когда сестра уснула, юноша переслушивал любимые песни и делал всё, чтобы время шло как можно медленней. В конце концов вырубился с наушниками в ушах и был разбужен через пару часов. Сонного и растрёпанного его повели готовиться к операции. До конца проснуться так и не успел, на парня надели какую-то маску, и он провалился в пустоту. С… С… Са… А оно точно пишет? Вот, всё, вижу… Мой мальчик, когда ты очнёшься, а ты обязательно очнёшься рано или поздно, звать тебя будут… Как его будут звать? Ты не придумал?! Твою мать, я даже повторила то, как он дышит, а ты не смог за всё это время придумать ему имя?! Я убью тебя, когда это закончится, вы никогда не будете… Так, ладно, давай быстро… Как? Кошмар какой, дай сюда этот словарь! Ничего получше в голову не при… твою мать, связь прерывается, ладно, неважно. Звать тебя будут, дитя моё, Дафси луя Асари. Мы тебя потом найдём как-нибудь… Мы… Меня зовут… И я… не потеряй кота, мой мальчик.Кажется, он умер.
***
Пытаясь открыть глаза, Рома представлял себе операционную палату или в крайнем случае могилу. Всё в тумане, как будто после продолжительной пьянки, хотя на такие мероприятия он захаживал редко, а если и ходил, убегал оттуда одним из первых, захватив с собой какую-нибудь из подружек, якобы до дома проводить. Хотелось снова уснуть, но тут парня очень сильно ударили в бок, и послышался детский смех, а потом топот убегающей детворы. Кто пускает детей в стерильные палаты, вы там совсем с ума сошли? Юноша разлепил веки и уткнулся взглядом в каменную стену. Первая мысль — склеп, клиническая смерть, он здесь задохнётся и… А кто его тогда пнул, черти в аду? Нет, это улица, пустая, правда, но улица. По ней дети куда-то и убежали. Мимо прошла какая-то женщина и по пути прошептала, смотря на сидящего на земле Рому: " Господи, опять эти Луя, когда же вы все сдохнете?" Очень мило с её стороны, а главное, искренне и честно, но сейчас не об этом. Рома наконец сфокусировал взгляд и уставился на… котёнка, что сидел перед ним. Тот протяжно мяукнул и прыгнул ему на колени, царапая запачканные чем-то брюки. — А ты что ещё за чудище? — еле связав «а» и «ты что ещё за чудище?», пробормотал парень, глядя на зверька. Ну вот и первые слова. Хотелось бы, конечно, как у всех нормальных людей, «мама» или «папа», ну или в крайнем случае повторенное за кем-то «блять», но нет. Обойдёмся и так. Может, это его от наркоза так прёт, а дети на самом деле были каким-то болезненным врачебным вмешательством? Да, это больше было похоже на правду, чем если принять происходящее за реальность. Взяв котёнка на руки, Рома встал, пошатываясь. Надо было куда-то идти, хотя бы куда-нибудь. Хотя, на самом деле, он не очень понимал, зачем, но, может, из дебрей его сознания его выведут местные переулки? Вот он и шёл, правда, всё-таки, не знал, куда. Люди шарахались от него, а животные издавали разные звуки для самозащиты. Ух ты, это что, крыса? Как похорошела Москва при… ну да, на Москву это похоже не было совершенно. Почему-то он даже не сомневался, что тараканы в его голове, принявшие разные формы, будут от него не в восторге. Он бы сам от тебя шарахался, если бы со стороны глянул на свои мысли. Только один маленький котёночек мирно спал у него на руках. Хотя, уже нет. Он резко мяукнул и всадил когти в руку Ромы. Это было больно. По-настоящему больно, вот же крохотная падла. — Да что же ты царапаешься, скотина? — шикнул юноша, — Больно! Отцепись, зараза! — но кот и не думал отставать. Он залез на парня и, дико вопя, принялся раздирать Роме плечо. Было больно, причём адски. Ну не бывает при наркозе так плохо. И правда, не бывает же. Тогда что происходит, Рома? … Эй, Роман? Роман, ты слышишь меня, приди в себя, осознай действительность! Может, если тебе это не мерещится, пора вглядеться в окружающее тебя пространство и оставить несчастного кота в покое? Где ты, чёрт тебя возьми? Хотя, вполне возможно, что он здесь никогда не бывал. — Дяденька, держите, — детский писклявый голосок послышался откуда-то снизу, но котёнок мешал глянуть вниз. Наконец, Рома вышел из транса и повернул голову влево, опуская взгляд вниз. Какая-то маленькая девочка в грязном платьице из, казалось, куска парусины тянула ему слегка рваный мешочек с чем-то звенящим. — Вы же Луя? — Да-да… конечно, я… — Рома отвечал, чтобы ответить, нервно озираясь по сторонам. — Что? — Тогда это вам точно пригодится, меня с детства учили… — договорить малышка не успела. — Кинчи син Никши! Что ж за девка-то такая, а ну иди сюда! — Извините, меня зовут. Ваш котик такой красивый! Я тоже себе хочу, но сестра не… — последнее предложение девчушка кричала, убегая за угол ближайшего дома. Тут же её оттуда вытолкнули, и какая-то девушка, примерно Роминого возраста, схватила девицу за ухо и потащила прямо по улице. Девочка вырывалась и пыталась кусаться, но держали её крепко. — Больно! Больно, Фарали, пусти-и-и-и-и! — Задницу тебе дома надеру за такое поведение. Ох, надеру, ярче королевского огня гореть будет! Готовься, зараза мелкая! Папа мне тебя не для того оставил, чтобы ты по всему городу носилась, как в гузно ужаленная! — А-а-а-а-а-а-а! — и обе завернули за угол. Юноша проморгался и отвёл взгляд от места недавних препираний. Котёнок элегантно повис у Ромы на шее и начал мяукать тому на ухо, мол «хочу жрать». Парень развязал мешок и нашёл в нём горсть монет зелёного цвета, среди них одна синяя побольше. То ли мелочь ему выдали, как местному человеку без определённого места жительства, то ли монеты действительно чего-то стоили. Рома вздохнул и двинулся дальше по улицам, озираясь по сторонам и не понимая ровным счётом ничего. Как быть-то?***
Бродя то по пустым, то по оживлённым улицам городка Рома всегда натыкался на стены. Из города будто не было выхода. Это по-настоящему напрягало, а спросить не у кого, никто не хочет разговаривать. Продают еду люди неохотно, что, по сути, неудивительно. Как назло все окна и витрины мутные, но даже в них можно разглядеть человека с грязными волосами до плеч и в лохмотьях. Зрелище, ясно дело, не из самых приятных. Да ещё и кот как будто с барского дома дал дёру. Есть ему надо три раза в день, из лужи он не пьёт, спит только на Роминой шее. Пережить ночь оказалось сложнее, чем юноша думал. Пускай на улице было лето и температура была вполне приемлемой, кроме как под открытым небом ночевать было негде. В очередной раз уперевшись в городскую стену, парень решил, что лучше места не найти, и медленно сполз по стенке вниз, опёршись о неё спиной и вытянув ноги. Кот тут же на них уселся, почувствовав холод камня. Так и провели всю ночь. Господи, где он? Почему он жив, почему всё кругом совсем не похоже ни на что, где он мог бы даже в теории оказаться? Юноша то и дело пытался себя ущипнуть или укусить, чтобы убедиться, что это не сон. Уснул он скорее исключительно от усталости, чем от чего-то ещё. На утро очень болели спина и шея. А Рома ещё жаловался на жесткие больничные койки, не догадываясь, что в будущем его ждёт гораздо более грубое спальное место. Пройдя пару узких улиц, юноша, наконец, буквально вывалился на, кажется, что-то вроде главной площади. Кот грациозно сполз по плечу, цепляясь когтями за грязную одежду, и, приземлившись на землю, побежал куда-то в неизвестном направлении, очевидно, почуяв еду. — Давно у нас Луя не было, за что же жизнь так с вами? — мимо прошла дряхлая старушка, проведя усохшей рукой по поцарапанному плечу Ромы. — Луя? Правда, что ли? — сзади послышался женский голос. — А ну-ка… Посреди площади стояла девушка в скромном белом платье и соломенной шляпе на завязках. Своими выразительными, но такими пустыми глазами она смотрела на юношу, быстро дёрнула широкими бровями, укусила себя за ну очень пухлую губу и открыла рот, чтобы что-то сказать. Она подошла ближе, голыми руками отряхнула Ромину потрёпанную футболку и поджала губы. — И куда же мне тебя?.. Я же… — Опять уличных к себе домой тащишь? Всех уже подобрала? — насмешливо послышалось откуда-то справа. — Тебя забыла, — голос и выражение лица девушки тут же изменились. — Надеялась, ты на войну пойдёшь, а ты сбежал, поджав хвост, так что, видимо, придётся и тебя с собой брать. — У меня ранение! — высокий худой парень за спиной девушки выглядел оскорблённым. — Люди без рук на войне остаются, а тебя, несчастного, после уговоров и подкупов твоего папеньки за вывихнутую ногу списали, умник. Изыди, пока не получил действительно что-то достойное внимания военного врача. А ты… — разозлившаяся девушка ткнула пальцем Роме в грудь. — Ты идёшь со мной. Мы тебя отмываем, делаем документы и отпускаем в вольное плавание. Надеюсь, ты не против. По пути расскажешь, как до такой жизни докатился. Девушка прошла мимо Ромы в сторону одного из переулков, юноша последовал за ней, потеряв кота в толпе людей, потому что если тебе хотят помочь — просто грех этим не воспользоваться. Чёрт бы с ним, с котом, самому бы в живых остаться. — Как тебя зовут? — девушка спрашивала об этом тоном армейского командира, не ответить было страшно. — Рома, — тут же выдохнул парень, спотыкаясь о торчащий из земли неровный камень мостовой. — Как-как? — девица остановилась, повернулась лицом к парню и изящно изогнула одну бровь. Вроде бы, она просто не расслышала, и юноша хотел повторить, но кое-что вспомнил. Звать тебя будут, дитя моё, Дафси луя Асари. — Дафси луя Асари… — неуверенно произнес тот. — Не спрашивай у меня, это я интересуюсь, — усмехнулась девушка и пошла дальше. На некоторое время повисло молчание. — Меня зовут Фарали най Никши, если тебе вдруг интересно. Как ты дошёл до такой жизни, друг мой сердечный? Подожди, нам сюда… извини, это не входило в мои планы, — Фарали резко открыла дверь в один из домов и зарядила ею прямиком в лоб несчастному. — Протискивайся, чувствуй себя как… неважно. Извини, — девушка нервно засмеялась и захлопнула дверь, как только юноша пролез в узкий проём. — Расскажи мне хоть что-нибудь, ну же! — в стол воткнулся ребристый нож. — Я слушаю, — глубоким голосом девушка прокатила этот звук по горлу и выдохнула как пар, хотя в помещении было тепло. Пожалуй, даже жарко. — Я… ничего не помню, — не нашёлся, что сказать, парень и слегка улыбнулся, хотя это вполне могло стать его фатальной последней ошибкой. — Только имя. Брови девушки взметнулись вверх и тут же опустились, она снова поджала губы. В глазах мелькнуло сначала недоверие, все так говорят, когда не хотят рассказывать, но потом всё же смирение и принятие. — Понимаю. Только имя, верно? Дафси. — Да, — выдохнул Дафси. — Какая знакомая ситуация. Ам-м-м… Господи, наверх поднимись, первая дверь справа, отмойся. Я принесу новые вещи. Потом спускайся обратно, поговорим. Мелкая! — внезапно гаркнула Фарали, что Дафси аж подскочил. — Иди сюда! Это моя… сестра, — тяжело выдохнула последнее слово девушка. — Она всё принесёт, можешь её шпынять, не стесняйся, она заслуживает. Увидимся. У меня это… работа. Фарали махнула рукой, выдернула из стола нож и вышла из комнаты через дверь напротив входной. — Опять ты, — послышался детский голос откуда-то снизу. Парень глянул туда и заметил девочку, которая вчера спасла его от голодной смерти, и тут же вспомнил, где он уже видел Фарали. Только в более простом наряде, тащащей сестру за ухо домой. — Я дала тебе денег, зачем ты опять пришёл? Больше нет, уходи. — Меня привела твоя сестра, — Дафси начал смеяться от такой детской наглости. — Тогда иди, куда она тебе сказала, я всё принесу. Я Кинчи, кстати. А где твой кот? Ты его съел? — Нет, он… потерялся, — Дафси, смеясь, поднялся наверх по ветхой лестнице и вошёл в ванную комнату. Прямо посреди помещения стояла огромная ванна на толстых ножках, да только что-то душа или хотя бы крана не наблюдалось. Зато была ёмкость для прозрачного стеклянного шара, который как раз помещался в руке. Юноша разделся, подошёл к ванне и взял в руки шарик. С него тут же потекла ледяная вода. Настроить воду оказалось непросто, но минут через двадцать она стала тёплой. Откуда там вода, только богу было известно, да и напора не было, но и на том спасибо. Минут через пятнадцать, воспользовавшись всем, что могло отмыть тщедушное худое тело и, матерь божья, светлые как одуванчики волосы парня — хотя всю жизнь они были чёрными как смоль, — Дафси вылетел из-под кипятка, который никак не мог настроить на нормальную температуру, и обнаружил на небольшой тумбочке у двери чистые вещи и полотенца. Зеркало запотело, поэтому ничего разглядеть было нельзя, но светлые волосы, уходящие в удлинённое рваное каре, напрягали. Да и руки другие, мягкие, тонкие. Сам не то, что худой, просто без мышечной массы. Тело совершенно другого человека, спасибо хоть, что пола того же. Рубашка оказалась велика, а вот брюки сели как надо. Обувь была впритык, резинка для волос прилагалась. Было достаточно странно собирать волосы, всю жизнь имея ёжик на голове, впрочем, племянницу причёсывал в садик почти всегда он, ничего непривычного, не считая того, что руки надо было завести назад. — О! — когда парень спустился вниз, Фарали уже была там. — Вот и белый человек, — девушка мягко улыбнулась и продолжила тихим бархатным голосом, кажется, немного стесняясь. — За это я и люблю… подобные дела. А теперь… секунду. Фарали отряхнула руки от какого-то белого порошка и вытерла их влажным полотенцем. Дафси наконец огляделся. Вдоль стены стояли огромные мешки с мукой, а в шкафу с прозрачными дверцами находились разные инструменты для готовки. — У меня пекарня, — пояснила девушка. — Ну, то есть не у меня, это отцовская, но его забрали быть королевским кондитером, так что тут я теперь одна. Ну и Кинчи, — Фарали кинула полотенце на пол, где уже валялись старые вещи юноши. — На тряпки это всё, — пробормотала та. — Так вот, садись. Будешь? Девушка указала на булочку на столе. Дафси осторожно взял её и надкусил. На вкус было как нечто божественное, так что стеснение отошло на второй план и еда была умята за считанные секунду всухомятку, к тому же давал о себе знать бурлящий желудок. — И сколько же тебе лет? — спросила Фарали, присев на стул рядом. — Девят… двадцать, — ответил блондин, глотая последний кусок. Ну да, сегодня исполнилось. Кстати, с днём рождения. — Ещё что помнишь? — девушка сложила пальцы домиком и опустила на руки голову. Кинчи с трудом залезла на третий стул и тоже стала слушать, упершись руками в стол. — Ничего, — немного подумав, ответил парень. Рассказывать про жизнь, явно не похожую на местную, было опрометчиво, поэтому лучше бы промолчать. — Ты знаешь, где ты сейчас? В каком городе, я имею ввиду? — Дафси помотал головой. — Я даже не понимаю, что значат эти ваши «Луя» и «Най», если честно. — Угу… — тяжело вздохнула и заправила прядь серых волос за ухо. — Так… уф. Ладно, мелкая, неси свой школьный учебник, заодно домашку расскажешь. А я пока в общем изложу. Луя, Син, Най, Феа, Оки, Вео, Пира, Риа — всё статусы. Статусы в обществе, если угодно. Луя — беднейший слой населения, не имеющий жилья и работы, но из них легко выйти. Син — низшая часть рабочего класса, не имеющая доступ к «оружию судьбы», часто болеющая и умирающая, но также часто восполняемая за счет всё того же рабочего класса. До прохождения испытания на бравость весь рабочий класс имеет статус Син. Потом идет высшая часть рабочего класса — Най. Доступ к «оружию судьбы», перемещениям между странами после совершеннолетия и прочему и прочему. Но если не прошёл испытание на бравость, — девушка грустно улыбнулась, — Син навсегда, без обжалования. Потом идёт класс аристократии, в нём Феа и Оки. Феа низшие, Оки высшие. В разницу, честное слово, не вникала, на взгляд один… кхм… ну да. Из рабочего класса только Най может стать Феа или Оки, испытание на Оки проходят отдельно, обжалованию результат тоже не подлежит, но обычно с такими титулами просто рождаются. В отличие от рабочего класса тут всё равно из Феа ты хочешь выше подняться или из Оки, так что, как я уже сказала, разницы не вижу. В отличие от Най и Син аристократы и выше работать не обязаны, чтобы выживать, но на счету должны держать минимум двадцать тысяч свободных саленов, о них потом. После идут Вео, — Фарали улыбнулась, на этот раз весело, — там как раз сейчас наш отец. Вео бывают при дворе, но обычно служат как пограничники между городами. Не обязательно аристократия, но полезней них будут, потому стоят выше. За ними Пира, это королевские семьи и их многочисленные седьмые воды на киселе. Ну что они могут прям такого? Править? Ну всё, наверное. О них и рассказывать нечего. Разве что просто так ими не станешь, экзаменов на них нет. Либо родись, либо обручись — тут одно из двух. А Риа, это… Кинчи вернулась с небольшой книжечкой в руках. — А ну рассказывай классовые правила, и не подглядывай, — прервалась девушка. Малая немного помялась, но всё же начала рассказывать. — Невозможно пасть на любой статус, кроме Луя. — То есть? — уточнила девушка. — То есть если ты не достоин быть, например, Феа, то Най или Син ты уже не станешь, только Луя. — Угу, следующее. — Рабочий класс обязан работать… — пробормотала малышка. Фарали подняла брови. — Это не классовое правило, это закон. Не путай, дальше. — А! Вео обязаны владеть магией! — загорелась Кинчи. Дафси вытаращил глаза, Фарали же только удовлетворённо кивнула. — Риа можно только родиться?.. — неуверенно выдохнул ребенок. — Не спрашивай у меня, я подсказывать не буду. Правильно, дальше. — Пира меняют Вео раз в десять лет. — Подсмотрела, потом ещё раз расскажешь. — Нееет! — завопила девочка. — Цыц! Дальше давай. Малышка надулась, но продолжила, еле сдерживая слёзы. — Если кто-то ниже поженится с кем-то повыше… — То у их ребёнка будет средний рост. Правильно говори. — Если низшее сословие сочтётся браком с высшим, то обоим будет причислена высшая степень. — Пример? — Если Най и Син поженятся, то оба станут Най. — Угу, дальше. Давай, немного осталось. — Дочери переходит статус и фамилия от матери, а сыну от отца. Если родитель один, то любому ребенку от него, кроме рабочего класса. Рабочий класс, когда рождается, всегда Син, даже если родители Най. — Дальше. — С увеличением статусов увеличивается срок жизни, но нам пока говорили не учить насколько. — Ага. Ну давай, самое сложное, численность. Я подскажу. — Нет, я сама!.. В обычных городах могут жить один Риа, пятьдесят Пира, двести Вео… — Семь тысяч Оки и пятнадцать тысяч Феа. — Я сама! Девяносто тысяч Най и сто сорок тысяч Син. И… тридцать тысяч Луя? — Тридцать три тысячи. А в Столице? — Всё умножается на четыре, кроме Риа. Их в Столице может быть только два, но Риа засчитывают присутствие, только если они пробудили свою силу. — Угу, давай последнее. — Только Риа может узреть внешний мир и посетить его при желании. А… а ещё! Когда статусы пишутся отдельно, то они пишутся с большой буквы, а когда в имени — с маленькой. Только это уже не классовое правило, это нам вчера рассказали. — Гуляй пока, потом ещё раз расскажешь. Есть вопросы? — Фарали повернулась к Дафси. — Эм… магия? — наконец выдохнул удивлённый юноша. — Магия, — непонимающе ответила девушка. — Ну магия и магия, что с ней не так? — Ну… ладно. Так кто такие Риа? — А, точно. Риа — потомки богов. Они бессмертны, всё им можно, всё прощается, все дела. Наши святоши, коих люд простой в глаза не видел. Они живут на своих отдельных островах, где могут собираться толпами и наслаждаться вечностью, покуривая травку и всё прилагающееся. Правда у нас в Столице один живёт, хотя о нём тоже известно только то, что он вроде как есть. Вот, в общем-то, и всё. Опять же, вопросы? — А ещё Риа бесп… бесплодны, во, — радостно выдохнула Кинчи, произнеся сложное для неё слово. Фарали выпала. — Это кто тебе сказал? — она сурово глянула на сестру, малышка испугалась. — Это тот мальчишка из параллели, да?! А ну отвечай! Чтоб духу твоего рядом с ним больше никогда не было! Кинчи унеслась с визгом на второй этаж, Фарали закатила глаза, снова отряхивая руки, видимо, по привычке. — Боги, да? — юноша находился в состоянии лёгкого шока — Я бы в рифму ответила, ей богу. Ну невозможно настолько ничего не помнить, абсурд чистой воды. Не надо мне бла-бла-бла, нормальные вопросы есть? — Внешний мир? — неуверенно пробормотал Дафси. — Пошёл вон, — Фарали тяжело вздохнула.