Песня крови на снегу

      Утро было отвратительно пасмурное. Ливень хлестал по крыше, порой просачиваясь сквозь солому и заливая чердак. Дэйдра, только представьте, как я устал менять и переставлять вёдра! Молнии сверкали за окнами, гром сотрясал стёкла. Самое любимое время всех безумцев. Хорошо, что коррольские жители знакомы с таким понятием как громоотвод.       Входная дверь громко стукнулась о стену. Неужели Рейнольд совсем пропил мозги и выполз из «Серой кобылы» в такую погоду? Неторопливо спускаясь с чердака, я раздумывал, как бы высказать брату всё накипевшее так, чтобы до него дошла суть сказанного. Но на распахнутую дверь опирался вовсе не Рейнольд.       Она сползла на пол, зажимая глубокую рану под правой ключицей и на бедре. Из доспеха остались лишь латные сапоги да разбитый наруч. Спутанные волосы выглядели совершенно чёрными от дождя, мокрой дорожной пыли и стекающей на пол крови.       — Мет, — ноги сами стремительно понесли меня к двери, перескакивая через несколько ступеней, — что произошло?       — Неудачный день, — криво усмехнулась подруга, кашлянула и сплюнула на доски алую слюну.       Вопросы сейчас задавать было бесполезно. Я осторожно подхватил Деметру под колени и спину и понёс на кровать. Руки охватило голубоватое свечение. Да, я никогда не был воином, но зато неплохо знал школу Восстановления. Рана на ноге затянулась быстро, осталась лишь тонкая белая полоса. А вот с плечом пришлось повозиться.       Её неумолимо клонило в сон. Сперва Метра часто моргала, а после и вовсе закрыла глаза, дыша так тихо, так спокойно. Не скрытая за толщей металла, она выглядела так… открыто, не так неприступно, не так отчуждённо. И так близко. Сдерживаться было так мучительно сложно. Я понимал, что Мет при всём желании не сможет ответить взаимностью, особенно теперь, поэтому всеми силами старался сохранить эту хрупкую дружбу. Но не удержался и кратко коснулся мягких губ, почувствовал тёплое дыхание.       Карие глаза распахнулись и уставились на меня скорее в недоумении, чем злости или неприязни. Не уснула, почувствовала. Стало безумно неловко за эту минутную слабость.       — Прости за это. Я знаю, ты всё ещё любишь его, что в тебе растёт его продолжение. И я ни в коем случае не хотел вмешиваться. Пожалуйста, расцени это как дружескую попытку хоть немного затянуть шрам на твоей душе, не более того.       — Гильберт, — она посмотрела так тепло, что где-то внутри всё свернулось в большой ноющий ком. — Я могла бы вечно лить солёные реки, сидя на коленях посреди Храмового района, или заливать горе кровью гоблинов, каждый день рискуя не только своей жизнью. Но если это приносит боль тем, чьим теплом я дорожу, то легко откажусь от всего. По крайней мере на какое-то время. Но разве сможешь и захочешь ты, свободный молодой человек, полюбить чужого ребёнка?       — Он ведь и твой ребёнок тоже, — и я положил руку на её живот, улыбаясь.