Тэхён пишет и пишет...

Болезненные позывы надрывно поднимающейся диафрагмы источают жалость и скорбь по временам, когда их ещё не было. Воздух кажется высококачественным радужным бензином, подливающимся в и так полыхающую грудь. Суставы всего тела ноют, и это раздирающее ощущение дает понять Тэ, что он ещё не умер, а распят где-то на границе между раем и адом. Русоволосый мальчик, приходя сейчас в себя, лежит, корчась от стягивающей судороги в левой ноге и поднятых руках, отдающей острыми колкими иголками, старающимися проткнуть невинную плоть. — Тэхён-а, — над ухом железный звон противный. Под надзором мужчины нежными, морозящими потоками проникает в кимовское девственное горло то ли прозрачная, то ли розоватая жидкость. Нарушает приторную сухость и вялость во рту. Стекает по чуть приоткрытым уголкам губ, мажет своей влажностью кожу натянутых жилок шеи и ключиц. Тэхён не ел целый день, и живот урчит, поднимая вопрос о том, как парень ещё не скончался от усталости и истощенности. Глазным яблокам появиться на свет мешают магнитом притянутые друг к другу веки, в ещё не насытившейся информацией голове происходят массовые бунты мозговых извилин. В груди где-то посередине давит, будто тяжелейший каток проезжается, стараясь проломить насквозь. — Выпить нужно всё, если хочешь, чтобы стало лучше, — заботливо настаивает чужой голос. Ту самую жидкость инородным телом в организм вливает Чонгук. Сил много прилагает, стараясь быстрее продавить из хрупкого стакана раствор, схожий вязкостью с киселём. Наклоняясь над кроватью и придерживаясь лишь одной чужой рукой не имеющего совести будить так нагло брюнета, из-за шатающихся движений Ким понимает, что стоит на своих не держащих, судорожно пробивающих дрожь ногах, и поэтому лихорадочно хватается испуганными ручонками за черную рубашку напротив. Сжимает сильно мягкую ткань, комкая, и глотает жидкость громко. Дернувшись телом от теплого прикосновения к скуле, мурашки расходятся, а приходят обратно с пониманием все тех же онемевших конечностей и колкой боли в кончиках пальцев. — Я помогу, — шепот с ноткой нежности, проникание ладоней в область лопаток и приятное чувство нахождения в безопасности – на кровати. — Полежи немного, успокойся. Тэ чуть начинает дремать, как осознает, что по телу проходит подымающимися позывами странная волна невесомости, расслабленности в подсознании. Дремлющие чувства начинают поднимать томную тревогу о приближающейся угрозе их выплеска. Организм прикован к кровати, пошевелиться невозможно, и одновременно парит в воздухе, заставляет в страхе распахнуть глаза. Белый прожектор светит в лицо, повелевает зрачкам интуитивно двигаться в его направлении, как зависимым. Нет, это... Кривая ухмылка на фоне дает понять, что перед ним всего лишь Чон, проверяющий что-то карманным фонариком. А потом слышит тихое и будто себе сказанное: — Малыш~, у тебя зрачки на свет не реагируют, — улыбка поднимается выше, поселяя внутри беспокойство. — Отдохнул двадцать минут, теперь нужно принять душ, — двадцать минут, а Тэхёну казалось, прошло пять, может меньше. Время летит со скоростью фотонов, а русоволосый даже сейчас до конца не осознает, что стоит совершенно нагой под бдительным присмотром просмотром старшего, натирающего плечевые суставы желтой мочалкой до лопающихся мозолей на коже. Ещё чуть-чуть, и до мяса доберется. — Больно... — выдыхает тихо, практически не шевеля покрывшимися корочкой губами. Оповещения младшего Чонгука будто совершенно не интересуют. Он все с той же резкостью и спокойствием в лице продолжает свою поставленную цель – разорвать холст с шредером пятнадцатилетнего совершенно ещё не повзрослевшего ТэТэ до жестких и уродливых лохмотьев. Превратить невинное тельце в испорченный кусок ткани. Чужие руки после слов совершенно забывают об осторожности, трут больнее, но одно дает возможность хоть малость расслабить вздернутые плечи. Сход раздирающего предмета чуть ниже к напряженной груди. — Я сказал больно, — громче повторяет грудным голосом, когда терпеть нарывающее покалывание в ключицах уже сил не остается. Как крошками-звездами усыпано ночное небо, так же по всему бледному телу усыпаны припухшие подтеки. — Ты глухой? — потирания жесткой стороной мочалки прекращаются, а легкие все ещё сжимаются и разжимаются быстрее и быстрее, к горлу ком подходит и заставляет злится. Раздражение рвет и мечет, вытекает со всех щелей и преодолевает отметку в сто процентов. — ХВАТИТ! Вот что заставляет сейчас задуматься. Чонгук ведь прекратил, а Тэ весь на иголках, даже не из-за боли, так что происходит?! — Малышу нужна передышка? Или же он сам не контролирует себя и свои эмоции?! Заткнись, я еле прикасаюсь к тебе, — повышая тон, отвечает над ухом старший.  И Тэхён сейчас в растерянности не из-за обидного «закрой рот», а внезапно настигающего возбуждения, ведь не может же просто так встать. Смущение накатывает огромной снеговой лавиной, затмевая предыдущие восприятия. Глаза озадаченные становятся больше и, слезясь в безысходности, таращятся на колом стоящий член. Руки, до этого момента бецельно болтающиеся, смыкаются в пальцах, прикрывая достоинство. Тэхён сейчас действительно возбудился из-за повышенной грубой ноты с высказывания Чонгука? «Как повезло, что он не видит». — Уёбок, ты что мне дал? — дрожащим голосом от преобладания ощущений во вздрагивающем и покрасневшем половом органе задается вопросом Ким. — Эфедрон тебе о чём-нибудь говорит? — ластясь ближе, пододвигая к стене и настигая сухой рубашкой мокрую спину младшего, проговаривает в затылок Гук,  отбрасывая на пол мочалку. В голове проскакивает единственный урок, посвященный весьма обширной и популярной в новом свете теме. Учитель говорил про разновидности психостимулирующих растворов. Амфетамин. — Н-н-наркотик? Господи, — покрывается испариной младший. Тэхен бы в жизни не подумал, что со своей правотой жизни и принципами попробует наркотики, но, похоже, судьба распорядилась иначе. Перевозбужденный организм дает сбой, и Тэхён на секунду теряет сознание, что приводит в действие Чона. — Тихо-тихо, котёнок, — весь практически на том свете, но сумевший преобладать над слабостью в теле парень старается держаться за крепкие руки, старается хоть на долю секунды прийти в себя, а выходят всего лишь краткие вздохи. — Воспринимай все чуть спокойней что ли. По насмерть запертому помещению ванны разносится глухой звук резкого толчка и хлюпанья мокрых джинс о мягкую, нежную детскую кожу на попке. И вследствие задыхающийся и откашливающийся подавившейся слюной измученный хрип младшего. Издевается. — Облокотись о стену, — приказным и, возможно, чуть сдерживающимся в чем-то тоном велит, отдачей эха в голове Кима пролетая. Трясущиеся пальцы, растягиваясь в фалангах, придерживаются за стену. Весь мир в глазах словно плывет и расстилается своеобразными кругами радужных волн. Голова начинает гудеть, а руки сползать с мокрых стен из-за подающего струйки воды шланга и неостановимой дрожи. — А теперь, Тэхён-а, папочке необходимо, чтобы ты прижал ножки друг к другу, — для Чона сейчас возможность высвободить пар, который тот сдержал при спящем младшем. Времени задерживать себя сейчас нет, а значит не особо хочется. — Когда эта мерзость выйдет из меня? — будто в забытье и полном отчаянии повторял сжимающий до боли в ладошках пальцы мальчик и игнорировал слова, обращенные к нему. Откровенно злясь, Гук непроизвольно издал некий рык. Тэ ещё сильнее прижимался к стене, тем самым отдаляясь от властвующего старшего. Напрягал тоненькие вздутые вены на висках. — Я сказал, ноги сожми, — слова, видимо, вовсе не достигали абонента и возвращались мелкой дрожью «просто ответь». — Через два-три часа, — поддался Чон. Враз можно было сказать, что Тэ стало хуже. — Блять, — вырвалось тихо. — Эй, прекращай материться, твоей нуночке может на том свете не понравиться, — шутка шуткой, а оборачивается все это масштабно. — А почему её наставления мне должны быть небезразличны? Да я ненавидел твою распрекрасную Ким-нуну. Пошла бы куда подальше твоя, как там, «невинная принцесска»?