Тэхён пишет и пишет...

— Тебя не смущает то, в каком положении мы сейчас находимся? — не может разглядеть нужного лица с изогнутыми густыми бровями, челкой, поделенной на две несимметричные части и кроличьей улыбкой Тэхён. — М? Не особо, а что, тебе что-то не нравится? — Тэ думает, что старший сейчас с ехидной ухмылкой и маленькими собравшимися морщинками около уголков глаз. И его это раздражает ещё больше. Цепляясь за прутья, Тэ пытается вытащить руки из ненужных оков, чем возвращает бешеный перезвон железок и привлекает внимание увлекшегося «читателя про себя», шепчущего под нос откровенные сцены. — Эй! Отдай ключи от наручников. Я не хочу тебе мешать, — Чонгук делает резкие фрикции в сторону младшего, причем так нагло и спокойно, как будто это для него нормально, чем выбивает надрывный недостон-недохрип. — И все-таки, как же ты все так... грязно и пошло расписываешь, — не сдержавшись, улыбается в лицо запыхавшемуся и еле разлепляющему реснички Тэхёну. Щеки красные, глаза слезятся, развязно мокрые губы приоткрыты, а напротив всего этого ходячего фетиша глаза, дышащие похотью и надсмехательством. — Я так люблю тебя, мой маленький котёночек, — из чонова горла выходит отчаявшийся стон, переходящий в тяжелый хрип и будто предоргазменную истому. Тыльная сторона руки оглаживает мягкие щечки, большим пальцем проходится по веку. — Моя личная грязная шлюшка, — глаза как галактики, игривость и смешок отдают барабанную дробь в ушной раковине Тэ. И он почему-то возбуждается. Возбуждается от нелепости ситуации, от глаз-щелочек Чона, от мягких поглаживаний, от давления в черных боксерах и от выдыхающихся пошлостей. — Кто ты для меня, знаешь? — шепчет, прикрывая глаза и утыкаясь, вдыхая изгиб сладко-приторной шеи, нетронутой даже самим старшим. А после начиная плавно толкаться в младшего. — Котенок... — содрогаясь, стонет Тэхён. Быстро моргает и старается разлепить глаза, не поддаваться чоновской сладости. — Ты меня плохо слушал? Если хорошенько подумать. Давай же, — брюнет нависает.     У Тэхёна губы ярко-красные из-за призывных покусываний. Нежные локоточки прикрывают смущающееся совсем детское личико. Ручонки в пальчиках ноют приятной отекшестью. Рубашка неопрятно задрана и расстегнута в некоторых пуговичках. Натянутые темные боксеры и липкое пятно на них уже явно кричат о твердом стояке. Маленькое чудо, словно опороченный ангелочек. Голос его надломленный и деформированно низкий. — Папочкина испорченная шлюшка, — на одном дыхании выдает Тэ. После сказанного стыдясь и поражаясь собственной испорченности. — Браво. Я бы мог сказать тебе «на бис», но, думаю, услышу ещё более увлекательные задушевные стоны. В открытые ушные перепонки пробивается тихий звук жужжания. — Перед тем, как ты будешь валяться в истерике, я хочу сказать, — Тэ краем глаза видит, как правая рука Чона что-то держит за спиной, — ты необыкновенный, — шепот плавной и мерной волной накрывает. — Ты самая крупная и прекрасная роза, которую я когда-либо видел, — испуганные зрачки с радужками бесцельно мотаются с одного глаза на другой в поисках ответа на необоснованные вопросы. — Что там, Чонгук? — Твои страдания могут закончиться, если снова попросишь поцеловать, — Тэхёна накрывает ещё больший страх. Стараясь в безнадежных попытках высвободить руки, крутится, как юла, но ничего не получается, а старший лишь прижимается сильнее и мягкую и давящую ткань с боксеров стягивает.     Кукольные глаза ненавистью облиты и выкованы. Самый опытный кузнец ими будто душу наружу вывернул. — А ты самая, — линия губ в ярости искажается, — прогнившая, колючая и обтрепанная. — Ты такой невинный, — из-за бока показывается длинная рукоять с белым шнуром и дрожащей крышкою. — Урод, — почти про себя давит слова Тэхён и изгибается как можно ближе и ниже к кровати, проваливаясь. — Не смей прикасаться этим ко мне!!! «Ангел, однажды сильно оступившийся, больше никогда не вернёт себе имя...» — Убери, — зубы дрожат, пальцы в кривых натянутых линиях сжимаются.     Темно-синее вечернее небо плачет. Тяжелыми каплями старается выбить грязное окно с трещинами. Грузным состоянием оседая на город, заставляет чувствовать необъяснимую тоску. Депрессию. Оно прибавляет яркость насыщенных теплых тонов уличным готическим фонарям и создает атмосферу безнадежности для Кима. «...Его, как ненужный артефакт, оттолкнут. Он, падая, будет сдирать на порванных крыльях перья о воспламеняющийся воздух...» — Волшебное слово? — юркий язык, обводя сухие губы, проходится по струной вытянутым нервам Тэ. — Я не попрошу этого, — звонкий крик и сильное потрясывание выбивает вибрация около головки набухшего члена. «...Он будет падать над бескрайним океаном долго и мучительно, а когда долетит до взбушевавшихся и недовольных непрошенному гостю волн...» — А-а-ах, прекрати! А-ах... — покрасневший орган огибают вздутые венки. Вибратор проходится по основанию, а Тэ мысленно убивает себя, режет, колит, морит таблетками, лишь бы сейчас этого не чувствовать. Не чувствовать находящей вялости и  постыдного изнеможения. Не чувствовать блядски странного наслаждения во всех возбужденных органах и искаженного прогибом тела. «...захлебнется...» — Малыш, ты единственный заставляешь меня ощущать себя отвратительным извращенцем, — не отодвигая от дергающегося по инерции члена вибратор, наклоняясь вперед, продолжает делать размеренные толчки Гук. «...Соленая вода проникнет по дыхательным путям в легкие, из носа и рта будет выходить тягучая струйка алой крови, будет растворяться на глубинах океана, будет единым целым с резкими потоками вод, будет поглощаема, как и всеми остальными. Падшими душами».     В стонах плаксивные похныкивания и звон наручников, прикрытые веки Чонгука и разрывающееся охрипшее горло Тэхёна, скрипучие пружины кровати и острый звон в ушах, запачканные склизкими пятнами брюки и кисти, сжимающие белые простыни до рвущихся небрежных швов.     До рвущихся швов на сердце и тихих признаний... — ...Поцелуй меня... — немой крик снова накрывает новой волной.      Так не должно было случится. Тэхёну мать ни разу не говорила, что он плохой мальчик, что любит, когда его бьют и дразнят, что ломается при виде мускулистых, сильных рук. Что стонет, когда пошлости в лицо говорят, не скрываясь. Ни разу. Лишь изрекала: «Тэхён, ты сокровище, маленькое и хрупкое на дне морском, но такое необходимое каждому. Такое светлое и искрящееся добрыми позывами. Лишь мир вокруг тебя злой и порочный. Он хочет тебя украсть, связать, спрятать, продать, обесчестить. Ты не должен ему покоряться, не должен подчиняться кому-либо. Ты должен слушать биение собственного сердца». «НО Я УЖЕ ПОДЧИНЕН!»     Тэхён и Чонгук кончают одновременно. У Тэхёна круги темные под глазами и весь живот липкий, стягивающей кожу. У Чонгука – простывшее горло и от перевозбуждения головокружение.     Гадкая дрожащая вещь отодвигается в сторону, а к импульсивно вздрагивающему Тэ наклоняется Чонгук. Он нежно соприкасается с зареванным лицом ладонями и, лбами стукаясь, как при первой встрече, головой лишь мотает. Теплые губы распространяют тепло дыханием по телу с кончика чувствительного носа.     Тэхён привязанным так и засыпает, сопит тихо и, погружаясь в грезы, расслабляет натянутую дугой спину. А Гук просто любуется и биение сердца долбящее унять не может.     Навсегда привязан поводком, как пес, к парню своей сестры. К грубияну и жестокому насильнику. К истинному...