Понедельник.
Утро встречает Крэйга пронзительным, всепоглощающим звоном будильника, давящим на виски с силой тисков, ржавеющих в отцовском гараже. Парень не находит в себе сил подняться: тело полностью обмякает, впечатываясь в жесткий матрац, а в голове отдаленно рокочут раскаты грома. Жуткая мигрень не покидает его и после дополнительных минут сна, и после принятия обезболивающих.
Блестящий стандарт всегда лежит в диапазоне вытянутой руки от кровати, оставаясь напоминанием, что небольшая плоская таблетка ждет хозяина в худшие времена. Крэйг продолжает говорить себе, что это все — последствия его стрессового распорядка дня и повышенного давления, но с каждой неделей все только хуже. Кровь из носа уже не останавливается без дополнительных подручных средств, а в кармане вместо упаковки дешевых презервативов — упаковка дешевого анальгетика.
Растворимый кофе не помогает. Слабость в теле и головокружение мешают сосредоточиться, и в этот момент он жалеет, что рядом нет кого-то вроде Твика, с тяжелыми металлическими перстнями, непрерывно стучащими по гладкой поверхности керамической кружки, и терпким запахом кофейных зерен, и
Такер обжигает язык.
Он больше не увидит Твика. Скорее всего, никогда.
Не то, чтобы он не хотел.
Не получится. Он не помнит случая, чтобы он встречал хоть кого-нибудь с прошлых недель после их окончания. Память Такера постепенно крошится, измалывается на мелкие частицы и растворяется в тягучем потоке времени.
Крэйг увековечивает практически каждого из них в своем прибежище — мелочь, а приятно. Предметы одежды, косметика, кухонная утварь, безделушки — парень не любит шарить в чужих вещах, но иного способа не видит.
В этом месте даже он не вечен.
В конце концов, он с силой стаскивает (буквально роняет) себя с потертого дивана и натягивает первое, что попадает в руки. Футболка с глупым принтом. Явно не его. Рукава слишком узкие для широких балахонов, которые он привык носить, а сама футболка доходит до середины бедра. Крэйг натягивает ворот на нос и принюхивается: не осталось практически ничего, кроме легкого запаха пота и химии — скорее всего, порошка, который он по обычаю берет со скидкой в Walmart.
Его с вечера ждет подгоревшая яичница и утренняя смена со шваброй и уставшим Баттерсом. Кусочки пищи застревают между зубами и изрядно подзаебавшими брекетами, и Крэйг готов сдаться и сорвать железки нахер, выбросить их из своей жизни и никогда не вспоминать о них, но утро понедельника вновь встретит его новыми письмами в почтовом ящике, мигренью и неприятным давлением на зубах.
Он заканчивает трапезу, раскровив десны: флегматично ковыряет вилкой, пытаясь вытащить все, что осталось, а потом вооружается острой зубочисткой. У еды привкус гари и дешевого холодильника. Крэйг достает откупоренную коробку молока и запивает покоящееся в руке обезболивающее. Челюсть сводит от отвратительного холода, и парень морщится.
— Может, пора уже на пенсию?
Дорога на работу на личном транспорте занимает не более пятнадцати минут. Гораздо дольше он пытается припарковаться, надеясь приткнуться в свободное место на стоянке. Вокруг много машин: от проеденных ржавчиной корытоподобных пикапов, почти как у него самого, до роскошных автомобилей, хозяева которых восседают в высотке напротив.
Бар-ресторан встречает его затхлым воздухом и табличкой «закрыто». Стотч все еще на своем посту: протирает мебель и стаканы, сортирует напитки в одному ему понятном порядке и поет незнакомую Такеру песню. Что-то типичное из попсового нынче инди-рока — Imagine Dragons или Arctic Monkeys — замечает Крэйг.
— Как тебе идея сослать меня на пенсию?
Баттерс резко поворачивается, крепко сжав тряпку в руке. Его зрачки бегают быстро-быстро по лицу брюнета, пытаясь найти там улыбку, ухмылку или хоть что-нибудь, что может служить ответом на вопрос — не заданный, но подразумевавшийся.
— Шутишь?
Крэйг неловко пожимает плечами и сводит брови на переносице.
— А похоже?
— Тебе всего двадцать три.
Если бы. Брюнета пробирает до самых кишок. Он проглатывает колкие фразы и отчаянно хочет забыться уже сейчас. Сразу до воскресенья. Баттерс натянуто смеется в надежде разрядить обстановку.
Кажется, голова раскалывается из-за кучки червей, закупоривших доступ кислорода к ней, а руки мелко трясутся, потому что под кожей тысячи и тысячи личинок.
— Не пущу. По крайней мере, не раньше завтра. Это важный день.
Все неприятные ощущения исчезают вмиг. И насекомые во внутренних органах, и зуд под кожей ладоней; Крэйг слышит то, что в принципе не может быть сказано по законам этой вселенной, и неверяще смотрит в сторону бармена.
— Что?
— Я подумал, что было бы неплохо пригласить кого-нибудь выступить. Сюда. Вроде живой музыки. Но все знакомые музыканты отказались, так что мне пришлось обратиться к одному хорошему приятелю… и, в общем, у нас состоится небольшое шоу. Как понимаешь, без тебя тут нельзя.
Крэйг зло скалит зубы. Он не верит, что голове нужно было подвести его именно сейчас. От слов Баттерса все трещит, и Такер чувствует всем своим нутром, как рвется временная нить, которую он не смел беспокоить даже когда её межпространственные петли туго затягивались на его шее.
Его руки теперь развязаны.
Парень прочищает горло и спрашивает:
— Что за выступление?
Блондину неловко, видит Такер, потому что Стотч утыкается взглядом в барную стойку и делает вид, что его интересуют глубокие царапины на поблекшей древесине. Крэйг, однако, не успевает озвучить свое предположение.
— Драг-квин.
Парень зажмуривается, когда поднимает голову, надеясь не встретиться с брюнетом взглядом.
— Не имею понятия, что это.
Крэйг не врет. Он почти никогда не врет, на самом деле. Он чувствует, что что-то не так, что лучше бы он знал, кто это, но не высказывает свои сомнения вслух, потому что Баттерс только-только позволяет себе сделать облегченный выдох.
Такер заканчивает убираться и успевает уйти незадолго до открытия. Огромные тучи, надвигающиеся на город, не сулят ничего хорошего. Брюнет поджимает губы, чувствуя, как поднимающийся ветер задирает края убогого растянутого свитера с Ред Рейсером. Его как-то подарила Триша в качестве иронического примирения в сестринско-братской войне.
Тело пробирает холод. Сердце пробирает холод.
Автомобиль находится довольно быстро. Он стоит рядом с массивным Фордом, хозяин которого, очевидно, не умеет нормально парковаться. Брюнет боком протискивается к водительскому сидению и с шумом плюхается в кресло. На ощупь втыкает ключ в гнездо зажигания и заводит машину.
Крэйгу кажется, будто его глаза искрят. Они невыносимо горят, и он ни черта не видит, потому что все, что стоит перед глазами — мутная голубая дымка.
Все исчезает так же молниеносно, как и появляется.
Брюнет не открывает глаза, потому что с каждой неделей все становится только хуже. Давным-давно, когда он только начинал понимать, что происходит, его не мучили головные боли. Он не просыпался среди ночи, опутанный липким страхом и тягучим туманом. Его глаза не полыхали средь бела дня. Но время идет, и иногда Такер чувствует, как под ногами плавится линолеум из-за случайно отскочивших из-под ногтей голубых искр.
Когда сердце возвращается в привычный ритм, автомобиль трогается. Крэйг же не уверен, как еще не тронулась его крыша.
В квартире его ждет остывшая кровать и практически пустой холодильник. Такер ненавидит понедельники.
Его вновь настигает приступ уже во время готовки. Это не похоже ни на любой другой приступ до этого. Его колени притягиваются к земле, и он стискивает нож в руке, упираясь им в разделочную доску, чтобы не упасть.
Перед глазами у Крэйга космос. Огромный. Умопомрачительный. Невозможный. Там много галактик, звезд и черных дыр. Брюнет знает, что из последних ничего не возвращается. Возможно, где-то там его перспективы и будущее.
Такер ужасается, когда его выкидывает из глубин собственного подсознания. Его руки исполосованы, и футболка — чужая, не его — вся в крови.
Не чужой. Его.
Крэйг обрабатывает антисептиком поврежденные ладони и обматывает их худым расползающимся бинтом, пока овощи на сковороде покрываются неприятной на вкус черной коркой.
В понедельник вечером у Крэйга Такера на ужин подгорелые овощи и холодная курица, потому что он абсолютно кошмарен в готовке, и микроволновка не работает уже чуть больше месяца.
Парень засыпает с тяжелым ощущением, что ветер, рывком открывший хлипкую деревянную форточку, еще пригонит тучи на его территорию.
На утро вторника ему все еще двадцать три.
Вторник.
Ты убьешь всех нас. Убьешь. Не понимаешь, что происходит.
Конец грядет.
Крэйг открывает глаза резко, даже слишком. Тело скованно ноющей болью, а расширенные зрачки бегают из стороны в сторону.
Он боится закрывать глаза. Боится, что когда начнет моргать, снова увидит их.
В его снах небо винного цвета и сотни однотипных памятников. На них есть даты, но нет имен. Иногда ему снятся реки крови, иногда — массовая резня, а в иной раз и вовсе десяток новых, адаптированных специально для этого мира «египетских» казней.
Такер чувствует себя блядским пророком, танцующим на чужих могилах. Это ощущение не пропадает и после, когда он разбирает почту. На письмах нет ни адреса, ни имени или фамилии адресанта. На них есть только тяжелый отпечаток грядущего и коряво выведенное имя самого Крэйга.
Он даже не открывает их — начитался в свое время. Содержание не меняется из недели в неделю:
День шестой. За окном ужасная буря, и мне не сбежать.
Я чувствую, что Он уже за моей спиной. Говорит, я силён. Говорит, должен прикончить меня.
… я… свет…
Крэйгу Т.
Логика письма нарушается ближе к середине, а почерк портится все больше, постепенно становясь неразборчивым.
Крэйга передергивает; он вспоминает ужас, охвативший его, когда он впервые взял смятый конверт в руки, пересохшие губы, которые он не переставал облизывать, и чужую улыбку.
Брюнет находит мертвого блондина за день до этого. У него лучистые голубые глаза, впалые щеки и настоящее месиво ниже шеи. Будто постарались койоты или иные дикие звери.
Парень уверен — это убийство, но не может без отвращения смотреть на искореженное тело. Его выворачивает сразу же, буквально в паре шагов от трупа. Такер чувствует во рту горечь и солоноватый вкус слёз — он не хочет запоминать, насколько хрупко человеческое естество.
В следующий раз Крэйг, конечно же, неверяще смотрит себе под ноги — у тела нет глаз, но это не мешает брюнету узнать парня. Он закусывает губу и осторожно присаживается, начинает осматривать труп. И не находит никаких опознавательных знаков, мобильного или паспорта. Это повторяется в следующую субботу, и в субботу после, а затем еще и еще.
Через несколько месяцев Крэйг знает как минимум десять способов умереть.
Однажды он подбирается к блондину ближе, чем обычно. Такер заходит в переулок уже под конец драки — тяжелый лом пробивает чужую голову мгновенно. У блондина руки сбиты в кровь, а на штанах — грязные разводы.
Это — первый раз, когда Такер решается заявить в полицию.
В конце концов, Крэйг возвращается в реальность, где его пальцы сжимают замызганный конверт, а поврежденные руки горят, но не сильней, чем глаза.
Во вторник Крэйг, по обыкновению, идет в магазин и завтракает вне дома. Барбара Стивенс, официантка в местной забегаловке, кажется ему милой и обаятельной, и, черт возьми, блондинкой, поэтому он все же берет предложенную записку и не забывает положить её в нагрудный карман.
Ноги, почему-то, оказывается невероятно тяжело двигать. Невероятно сложно вести машину, невероятно сложно дышать. Крэйг не ложится, чтобы передохнуть, когда возвращается домой. Он чувствует, что конец, как было предначертано в письме, действительно грядет. Чувствует и боится, что больше не встанет.
Почему-то он все же отрывает голову от стола без боли в висках, тяжести в теле и ощущения беспросветного пиздеца.
Он вспоминает, что никогда не спал за столом. Ни в школе после бессонных марафонов Ред Рейсера, ни в колледже: он чувствовал себя слишком
старым для пьяных посиделок на выходных с неизвестными личностями, хотя его сосед по комнате — кажется, его звали Кайлом — называл это
рассудительностью. Такер помнит его плохо, как и все остальное с тех давно прошедших времен, потому что прошло, кажется, миллиард лет, и парень все еще не уверен в своем рассудке.
Они учились на относительно далеких направлениях — общая физика и юриспруденция — но Кайл, кажется, разбирался в устройстве ЭВМ и электрических установках лучше, чем в теории права.
— Я подал документы на перевод, — сказал как-то Брофловски, уткнувшись уставшим взглядом в кружку с мутной жидкостью, в которой брюнет с трудом узнал чай без сахара, — Поверить не могу. Мать будет в ярости.
Смех Кайла прозвучал слишком натянуто.
В тот день Такер запомнил, что Брофловски отлично разбирался в уязвимостях, немного (много) был помешан на баскетболе и не видел ничего плохого в популяризации научной литературы.
Ничего этого теперь нет, и Крейг жалеет, что не знает, закончил ли Кайл факультет информационной безопасности вопреки воле родителей, до сих пор ли он пьет крепкий чай без сахара из-за диабета, перебил ли он тот убогий партак, скрывавший шрам на пояснице.
Такер смеется: горько, с налетом тихой печали и ностальгии. На подкорке всплывают смутно знакомые фразы о колледже, но он не уверен, были ли они действительно когда-то сказаны.
На работу он опаздывает на целых семь минут, что непозволительная роскошь для него, но Баттерс кажется слишком загнанным, чтобы отчитать или, для начала, хотя бы заметить. В нагрудном кармане белой рубашки все еще болтается клочок салфетки с аккуратно выведенным номером и инициалами. У Крэйга эта удивительная мания к фатализму — он уже морально (и физически) готовится к тому, что обязательно после смены позвонит девушке и договорится встретиться завтра, а она, конечно же, будет не против столь позднего звонка. Как были не против и все остальные.
Но Крэйг вспоминает, что этот вторник — вторник перемен, и почему-то происходящее перестает казаться абсолютно нормальным.
Мир больше не играет по его правилам.
— Эй, Красотка, проведешь в служебку?
Крэйг Такер видит перед собой небо, отражающееся в чужих, еще
живых глазах.
Крэйг Такер понимает, что он в полном дерьме.
