Ночь без любви – пусты между людьми мосты. Нет ничего. Есть только ты. Свобода, свобода, так много, так мало, Ты нам рассказала, какого мы рода. Ни жизни, ни смерти, ни лжи, не сдаёшься - Как небо под сердцем, в груде моей бьёшься.
Ю.Шевчук
Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть. М.Лермонтов
Даже если бы Роуз нашлась, что сказать, её ответ пропал бы в грохоте. Заполонив небо, гроза молниеносно забила ноздри озоновой пыльцой. Расчеркала твердь ночную ломаными лучами. Тьма затрещала по швам, осыпаясь на затерявшиеся в пространстве создания. Буйство природы и ожидания Препаратора оправдывались вполне: нещадный ливень был следующим игом после невыносимой тишины и навалившейся темноты. Молнии, выхватывая лицо Доктора из мрака, отражались в ослепших, потерявших осмысленность, глазах. Взгляд, сквозь Роуз, направлен был куда-то за пределы развернувшегося хаоса. Девушка окликнула его, но он лишь окаменело-безмолвно размазывал по лицу мокрую ладонь. Тут посреди клокочущих потоков дождя она различила его сдавленный голос: – С глаз долой – из сердца вон. – ...Вон! Вон! – как в призыве помощи, уже вскрикивал Доктор, зацепляя пятернёй скользкие волосы. Вмиг он на ногах, в следующую секунду – снова валится на землю. Если бы не всепоглощающая мгла, Роуз приняла бы его за спринтера, споткнувшегося на старте. Не успевший осознать, что вокруг неистовствует стихия, Доктор порывался сбежать. И тут же наткнулся на странную преграду. Что, если с наступлением ночи Препаратор воздвиг вокруг тюрьму - предвосхитив?.. – Доктор! Доктор?.. – вклинивался тревогой в шум дождя голос Роуз. Она подползала на ощупь, пыталась утешить взвинченного друга, уговаривая перестать сопротивляться и прислушаться к себе. Но всё это лишь в мыслях - скованная его истерикой, тщетно преодолеваюшая свою. Доктор бился о прозрачную стену и твердил: – Они знали... Они узнали... – но, так же резко остановившись, когда Роуз вытянула из себя призыв вернуться к разуму: - Он неприлично громкий! Он слишком много возомнил. Пусть... пусть катится к чертям твой разум! И уже более сдержанно, не без нажима: – В том-то и дело, что его не заглушить ничем. После признания она не увидела, а, скорее, почувствовала, как его кроткое лицо обезобразилось судорогой ужаса: – По всем фронтам, - немного растягивая гласные, свистящим шёпотом, ещё не договорив, Доктор вскочил, размахивая руками, и бросился в безуспешный поиск прохода. Роуз не видела отчаянным зверем в клетке заметавшегося Доктора, но она не могла заткнуть уши от его воплей, наслоившихся на вой взбунтовавшейся бури. Внутри поднимался ответный гул, нарастая штормовыми волнами и норовя исказить её лицо мунковским криком. Но именно поэтому, в отказе вторить Доктору, она, сжавшаяся, вжавшаяся в землю, сидит с зажмуренными глазами – мина замедленного действия. Как в омут, по самую макушку, Доктор погружён в страх. И прикосновение будет тяготить его не меньше, чем это стиснутое пространство, где до незримого потолка ладонью подать. Но в этот раз она, похоже, ошибается: он, безудержный, подлетает к ней сам, и, обвивая в ласково-нервном жесте белокурую голову паучьими пальцами, прижимает к себе. – Милая, спаси, - Роуз, ко всему готовую, этот полушёпот оглушает. Попытка обнять его – но он увёртывается, выставив локти вскинувшихся к лицу рук. В проглоченных всхлипах падает к её ногам и, побитой собакой, прячась и отворачиваясь, безостановочно бормочет: – Догнали... темницей... запретили звёзды!.. Кубик – вот и весь твой дом... не орёл, а попугай из клетки. Пробирочная жизнь... ах, предел стремлений?.. Дай же вам боже червяка воссоздать... Ха! Рождённый ползать... уютненько? Сколько же можно опытами смешить... и умерщвлять... Пусти! – крикнул Доктор не то Роуз, не то кому-то ещё (себе?) и, вздыбленный, закружился юлой. – Душно! Душно!.. – повторял он, захлёбываясь собственным криком и струями дождя. Роуз догадалась, как не проступавшая сквозь мглу длиннопалая лихорадочность рвёт иллюзорную удавку. Она уже почти поймала Доктора за трясущиеся руки (сила разве что от бессилия взялась), и здесь всё кончилось. Таймлорд беззвучно растянулся на земле, открыв лицо высокой бездне. Отрешённый, в распятом одиночестве, подобно атланту, опустившему небосвод. И, одновременно, - в позе прокажённого, точно раздавленного безличным сапогом. Так широк и безмерно мал - никогда Доктор не был собой столь явно, и при этом столь далёк от себя. Теперь он покинут – собой, всеми – кем угодно, только не ею. И, кажется, появилась свобода. Желанная? Ну так что же ещё ему остаётся терять? Промозглая тишина и пропавший ливень оттеняют равнодушный шепоток: – Пришли и ушли – это их удел... растаяли... маски? так блестят, переливаются в свете... нет, переверни... занавес! ...и это тоже. Пустота – великая сила. Вот только... Беспросветная... Меня нет... и их, стало быть... ...кого? ...Да никого. Роуз, склонившаяся над ним, отпрянула, приклеив ладонь к губам. Невыносимо смотреть в эти пустые глаза, даже не отражающие мрак, а соперничавшие с ним в густоте. – Наполним небо пустотой. Свернувшаяся подле калачиком, она могла ощутить крупную дрожь, пробивавшую всё его измождённое тело. А вдруг, это кульминация безвременной болезни? Как ей хотелось, чтобы эта ночь решила, выйти из кризиса Доктору или... Но он не видел слёз Роуз: – Тшш... милая, к чему они? Не по кому. По никому... Когда остекленелый таймлорд вновь, стеная, забился в корчах, Роуз выдохнула. Не будь это с ними, будь это даже сон, наверно, вспыхнула бы восторженная улыбка: в панике Доктор – вернулся. Он борется за себя! Это могло значить только одно: он жив.