–
Нолофинвэ в свои совсем юные годы был довольно умен и предусмотрителен, что удивляло старших и вызывало уважение к совсем еще зеленому второму принцу. Откуда он всего этого понабрался, никто понятия не имел. И только один человек из всего окружения знал истинную причину появления таких качеств в эльфе-подростке. Феанаро завязал высокий хвост, второпях проигнорировав несколько выбившихся прядей, отчего выглядел тем еще растрепышем, но его это мало волновало — хотелось скорее за письменный стол к своим пергаментам и перу, да записать то, что пришло в голову, пока он так беззаботно лежал, растянувшись на кровати, в довольно поздний для пробуждения час. В итоге за столом молодой нолдо сидел босой, в просторной ночной рубашке и темно-алом халате с закатанными до локтей рукавами, слегка лохматый, с еще не сошедшим следом от подушки на щеке, но с горящими глазами и едва заметной улыбкой на тонких губах. Таким его застал Нолофинвэ. Он неслышно просочился в покои старшего брата и едва ли не стараясь слиться с мебелью, прокрался к пуфику у стола Феанаро, который, он точно знал, был здесь поставлен специально для него, пусть другие и не понимали, на кой этот предмет мебели сдался такому практичному и вечно занятому старшему сыну Финвэ. Он забрался с ногами на мягкое сиденье и стал украдкой наблюдать за увлеченно выводящем что-то на пергаменте братом, стараясь дышать не так взволнованно и шумно — отвлечь от работы Феанаро хотелось меньше всего, ведь в противном случае он накричит и выставит Ноло за дверь — если не словом, то вытолкает силой. Он это правило тишины уяснил уже давно, как и многие другие, дабы иметь возможность проводить время со старшим братом, к которому с детства отчего-то так тянуло, пусть и тяга эта зачастую приносила боль, причем боль не только моральную, но и вполне себе ощутимую физическую. Правило номер один: никто не должен знать, что он с Феанаро. Нолофинвэ никогда не задавался вопросом, почему должно быть именно так, да и брат никогда не говорил ему ничего подобного и не ставил таких условий. Просто начиная с детства, когда Ноло во всю уже говорил, бегал и стал довольно смышленым ребенком, он начинал замечать такую закономерность: если никто не знает, где Феанаро и Ноло, если они находятся только вдвоем и их никто не видит, то можно прекрасно провести время, весело и интересно, брат в таких случаях добр и внимателен, много рассказывает, показывает, играет с ним, но если хоть кто-то узнает, что они проводят время вместе, или увидит, то будет больно — Феанаро мог и накричать, и обозвать, и наговорить гадостей как ему самому, так и отцу, а мог и ударить, что тоже бывало нередко. Не раз на теле Нолофинвэ оставались синяки или шрамы от старшего брата. Правило номер два: никогда не обращаться к нему «брат» и не поднимать тему семьи и семейных отношений. Здесь действовал тот же принцип, что и со свидетелями их общения: если назовешь братом, если заикнешься про мать или скажешь что-то про отца, то Феанаро тут же помрачнеет и либо уйдет сам, либо выпроводит — с руганью и побоями или без них. Правило номер три, что действовало прямо сейчас, а появилось с того момента, как старший брат всерьез увлекся языками и кузнечным делом: если Феанаро занят, не отвлекай, не шуми, лучше вовсе притворись, что тебя здесь нет. И Нолофинвэ так и поступал, ибо знал, что после того, как брат освободится и заметит его наконец, именно с ним первым он поделится своими достижениями, именно ему, Ноло, он расскажет, что придумал, покажет, что создал, а там уж и чему-нибудь научит на волне энтузиазма. Юный принц давно уяснил все эти негласные правила их общения и старательно соблюдал, зная, что потом будет вознагражден вниманием и теплом брата, проведенным с ним временем, что нельзя было сравнить по своей полезности и наполненности эмоциями ни с чем другим. То, что мог дать Феанаро хорошего, всегда перекрывало, превосходило ту боль, что он причинял, если Нолофинвэ делал что-то не так. Ради этого он готов был стерпеть от старшего брата многие унижения и мучения. Но только где-то глубоко-глубоко в душе все еще сидела обида за первый удар, полученный от Феанаро, когда он сам привел Ноло к себе в комнату, чтоб показать составленные им и придворными эльдар карты, обнимал его, показывая все и рассказывая, а потом вдруг так больно толкнул и обвинил перед отцом в том, чего не было. Шрам, оставшийся на лбу, справа, у самой линии роста волос, все еще напоминал о ножке стула, о которую приложил его Феанаро с тем толчком. – Ноло? – тихо позвал Феанаро задумчиво склонившего голову младшего брата, который скрестив босые ноги, сидел на низеньком пуфике подле него. – Снова чуть проснулся за работу, да, Феанаро? – беззлобно усмехнулся Нолофинвэ, вынырнув из своих мыслей. Тот в ответ пожал плечами, мол, как видишь, и потянулся. – А ты давно тут сидишь? Феанаро расслабленно откинулся на спинку стула, сложил руки замком за головой и, вытянув под столом вперед ноги, пару раз повращал затекшими от неподвижности стопами, прежде чем развернуться полностью к Ноло и, забравшись с ногами на стул, зеркально повторить его позу. – Не знаю, не считал. Хотя… – тот вытянул шею, заглядывая на стол и отмечая, что исписанных листов пергамента стало больше. – Судя по тому, сколько ты исписал с момента моего пришествия, то долго. Феанаро на это только неопределенно хмыкнул, улыбаясь чему-то, и плотнее запахнул разошедшиеся полы халата. – Что сегодня придумал? Нолофинвэ игриво указал взглядом на лежащие на столе письмена и совершенно не скрывал своего любопытства, наоборот, всем видом старался показать, что готов слушать. – Придумал… – нараспев повторил Феанаро и искоса поглядел на листы. – Как бы тебе объяснить это… О, знаю! Его лицо вновь преобразилось, освещенное тем воодушевлением, что вызывала в нем возможность сделать что-то обычное необычным. Нолофинвэ был так знаком этот огненный блеск в глазах брата, и мурашки прошли по телу в предвкушении. Старший сын Финвэ поднялся со своего места, уверенно расправил плечи, приосанился, словно был в парадном одеянии на празднике, а не в ночной рубашке у себя в комнате, и привычно властно протянул руку брату. Ноло, глядя на него, не мог не отметить про себя, что этот молодой нолдо все-таки прекрасен в любом виде и ситуации, даже вот такой растрепанный и уж очень по-домашнему простой. Восхищавшие все больше с каждым годом гордая натура и пламенный темперамент старшего брата, могли необыкновенно гармонично проявлять себя даже тогда, когда того не ожидаешь. Да, мысленно соглашался сам с собой Нолофинвэ, это красиво — видеть отпечаток характера Феанаро в его облике и жестах. – Только тебе нужно полностью мне довериться, – добавил Феанаро, легко сжав в пальцах протянутую ему в ответ ладонь, получив тем самым согласие. – Ты же знаешь, я тебе доверяю. – Хорошо. Феанаро кивает, неспешно обходит Нолофинвэ и становится у него за спиной. – У тебя очень напряжены плечи. Хотя еще начало дня, и вряд ли ты тяжело трудился над чем-то. Сначала бы ими заняться, а потом уже объяснять. – О… Как скажешь… – растерянно пробормотал младший в ответ и поднял руки, позволяя брату стянуть с себя тунику. Не так давно Нолофинвэ заметил, что Феанаро нравится разминать ему спину и плечи, нравится проявлять именно такую заботу о нем, пусть и проявлялась она всегда очень неожиданно. Получалось это у Феанаро действительно талантливо и умело, как и все, что он делал, оправдывая слова о своей гениальности, которые говорились в его адрес всегда, сколько Ноло помнил; его рукам, как ничьим другим, можно было полностью доверять — как в боли, так и в удовольствии они были непревзойденны. Всякий раз от его массажа Нолофинвэ, едва не мурча под нос, растекался по кровати сладкой медовой лужицей от удовольствия. Да вот только сейчас, кажется, придется сидеть, хотя обычно брат заставлял лечь на живот, когда сам устраивался на бедрах сверху. – Мне, может, лечь? – откинув голову назад и посмотрев на Феанаро, на всякий случай спросил Нолофинвэ. – Нет, это не обязательно, сиди так. Феанаро привычным движением провел пальцами по плечам, собрав уже длинные и такие же черные, как у него самого, волосы брата, неспешно закрутил их в узел на затылке и обвязал лентой, снятой со своих волос, — небрежно собранный хвост распался тяжелыми прядями по плечам. Первый раз он прикасался так к волосам младшего брата, и мысль «а не заплести ли ему что-нибудь потом» сформировалась сама собой. Но это потом. Сейчас же он прошелся ладонями по еще угловатым юношеским плечам и рукам до самых кистей, огладил лопатки и, взяв со столика позади себя пузырек с маслом для массажа, наконец принялся за дело. Все шло своим чередом: сначала кожу нужно было разогреть, подготовить к дальнейшим действиям; нужно было растереть, прогреть мышцы и дать маслу частично впитаться, а после приступать к самому основному. Он начинал всегда с шеи и был с ней предельно аккуратен, особенно в такие моменты, когда выглядела особенно тонкой и хрупкой, не обрамленная по обыкновению волосами; после сдвигал ладони в стороны и ниже, разминая плечи и мышцы над лопатками. Сейчас Феанаро был внимателен более обычного, прислушиваясь к дыханию Нолофинвэ, к его слишком чувственным вздохам, когда пальцы давили чуть сильнее, дабы лучше разработать определенную мышцу; следил на этот раз не только за той частью тела брата, что находилась во власти его рук, но и за всем телом. И только сейчас он замечает, как чуть напрягаются мышцы живота, как поджимает Ноло пальцы на ногах, издавая тот самый вздох. Феанаро неплохо знал реакции брата на его действия, но сейчас, чтобы максимально полно объяснить этому эльфу-подростку то, что тот сам и попросил, нужно было больше, а оттого и больше открывал он для себя. – Ноло, – тихо, на грани шепота зовет Феанаро, склоняясь к уху брата и одной рукой скользя по его груди. – Да? Феанаро замирает на мгновение от вновь прозвучавшего слишком чувственно для этой ситуации и своего возраста голоса Ноло, но после продолжает исследовать ладонью тело брата, прислушиваясь к реакции и выискивая нужные рычаги управления этими реакциями. – Замечал ли ты, что шея твоя столь изящна? – так же тихо спрашивает Феанаро и нарочито медленно скользит кончиком носа от острого края уха Нолофинвэ до мочки. – Видел ли ее кто-то, кроме меня, такой же открытой, Ноло? А рука все вела по груди, по животу, отмечая напряжение мышц, частоту сердцебиения. – Нет, Феанаро, – голос ломается даже в шепоте. – Я ни перед кем не убирал волосы так… Я вообще их не убирал. Феанаро удовлетворенно улыбается, скользнув ладонью по едва ли не вибрирующему от напряжения животу к груди, где загнанно колотилось сердце. – Не хочу, чтобы этой красотой мог наслаждаться кто-то еще. В голосе старшего чувствуется улыбка, и он целует мочку уха, еще не тронутую украшениями, ощущая как под ладонью на вдохе грудь Ноло замирает, а после — Феанаро слышит — воздух выходит торопливым стаккато через приоткрытые губы. – А теперь запомни это ощущение, Ноло. Чувствуешь, как твое тело все напряглось? Чувствуешь, как твое сердце трепыхается, как попавшая в сети паука бабочка? Или как птичка, так наивно залетевшая в клетку, но более не имеющая возможности выбраться… – Феанор продолжал говорить брату на ухо, ощущая в малейших изменениях его желание сконцентрироваться на том, что ему говорят. – Такое же ты мог почувствовать, если бы шел на суд к Валар. Страшно, да. Но слова «страх» недостаточно, чтоб описать твое такое состояние. И мы в таких случаях используем слово «трепет». Оно у нас обозначает большую силу страха и преклонение перед тем, кто его вызывает. Верно? – Да, но… – Но. Именно «но», – усмехается Феанаро, – Но это отрицательные чувства, что ты испытываешь, если говорить о суде, допустим. Но сейчас твои ощущения, реакция твоего тела точно такая же, какой она бывает в состоянии, именуемым трепетом. Только, Ноло, разве тебе до такой степени страшно, что твое сердце так бьется? – Нет, не страшно. Нолофинвэ поворачивает голову и ловит взгляд брата на минимальном расстоянии. Сердце под ладонью Феанаро зачастило с новой силой. – Вот и я так же думал. Ведь трепет — это не столько чувство, сколько реакция нашего тела, смешанная с эмоциями, которые вызвали такой отклик. И сейчас, благодаря тебе, Ноло, я еще раз в этом убедился. А раз так, нельзя этим словом именовать только нечто негативное, да и использовать его лишь в описании чувства. Это будет неверно. – Значит, – вновь собираясь с мыслями и продолжая так же смотреть на брата через плечо, заговаривает Нолофинвэ, – у этого слова теперь будет другое толкование? И появится еще одно значение? – Верно, Ноло, так и есть. И ты, как никто другой, понимаешь это все и ощущаешь на себе, почему значение и употребление этого слова нужно менять. Феанаро выпрямляется и раскручивает прическу брата. – Согласись, объясни я иначе, ты едва бы понял, – усмехается старший и забирает свою алую ленту. Плечи Нолофинвэ поникают. Он второпях хватает свою тунику со спинки стула и натягивает на себя, попутно проведя ладонью по тому месту, где должно биться сердце. «Как птица в клетке», – растерянно отмечает он, и встает. – Надеюсь, ты не будешь остальным так же объяснять значение этого слова? – с усмешкой говорит Ноло, оборачиваясь к брату. Но губы дрожат и неестественно кривятся. – Боюсь, меня на всех не хватит, – смеется старший и, обходя, шлепает брата ладонью по бедру. – И кто в тебя такие мысли вкладывает, маленький бесстыдник! – Не такой я и маленький уже, Феанаро, – с улыбкой, но вдруг довольно серьезно говорит Ноло, кладя руку на спинку стула, на который вновь уселся старший брат. Видимо, собрался работать дальше. – Для меня еще маленький, – безапелляционно отвечает Феанаро. – И сейчас я намерен все более качественно изложить, да и мысль еще кое-какая появилась, поэтому… Объяснять ничего не требовалось. Нолофинвэ обходит брата со спины и коротко целует в макушку. – Успешной работы, Феанаро. Я в тебе не сомневаюсь. На это Феанаро как всегда молчит, но больше не сдерживает улыбку, слыша отдаляющиеся шаги. Но у самой двери они затихают. – Феанаро, – робко зовет Ноло, боясь, как бы не разозлить брата сейчас. Но тот не злится — спокойно оборачивается и глядит на него. – Что такое? – Феанаро, то, что ты сказал, это правда? – Что… Нолофинвэ отводит взгляд. Руку, которой он убирает волосы на одно плечо, дабы открыть шею, пробивает дрожь. – Ах, вот… – хищно щурится старший принц, глядя на оробевшего брата. – Надеюсь, выйдя отсюда, ты лишишь окружающих привилегии видеть твою шею, Ноло. Феанаро отворачивается, готовый кусать губы, лишь бы не улыбаться, лишь бы не показать своей радости от того, что Нолофинвэ внял его словам о красоте. – Я был серьезен. С тех пор высокий ворот одеяний стал отличительной чертой второго принца, единственного, кто скрывал свою шею за одеждой и не носил на ней никаких украшений.–
– Феанаро, сын мой, – Финвэ приобнимает одной рукой сына за плечи, вместе с ним следуя по залу дворца, – меня все беспокоит, не одиноко ли тебе? Ты так часто один, так часто за работой. – Отец, это к чему же ты клонишь? – хитро щурится старший принц, искоса глядя на отца. Тот не выдерживает этого взгляда пропускает короткий смешок. Он качает головой и вновь заговаривает. – Феанаро, просто скажи, когда найдешь ту, с которой захочешь провести жизнь. Просто предупреди, чтоб для меня это не было сюрпризом, когда о том уже в курсе будет весь Тирион, – вздыхает Финвэ. – В гавани у тэлери недавно был случай, когда все вокруг уже знали об отношениях двух юных эльдар, но их родители, в силу своей вечной занятости, узнали последними и не от детей своих. Так что… – Ох, тэлери! – фыркнул Феанаро, закатывая глаза. – Сын! Ладно Ноло, вокруг него хоть и увиваются уже все, кому не лень, но он еще юн, а ты-то! Ты давно уже завидный жених. Так что… – … просто без сюрпризов, чтоб твое отцовское сердце не волновалось. Знаю, – Феанаро остановился и, наконец проявив почтительность, приклонил голову перед отцом и королем Тириона. – Я и так не раз приносил в твое сердце тревоги. В этом, обещаю, буду предусмотрителен, и ты все узнаешь первым. Но теперь хитро щуриться пришла очередь Финвэ, что в такие моменты выглядел скорее как еще юный, озорной нолдо, чем король, чья судьба сложилась довольно необычно и сложно по мерками остальных. – Правда? А Нерданель? – Отец! – вспыхнул Феанаро. – Да, сын? – насмешливо протянул Финвэ, приподняв скептически бровь. – Нерданель — мой друг. Только друг, отец. Не каждый день встречаешь все же таких умных, талантливых и сильных духом дев. Я ее очень уважаю и ценю, но мы дружим. И ее отношение ко мне ровно такое же, как и мое к ней. С этим все давно определено. Так что прошу не выдумывать, владыка Финвэ! Отец поднял взор к небу, наигранно-страдальчески вздыхая. – Ты невыносим, Феанаро. Похоже, женишься на своих пергаментах и молоте! – Отец! – Сын! Ты законченный трудоголик. Будь я на месте Нерданель, точно уж не рискнул с тобой строить какие-либо отношения, кроме дружеских, – пробурчал Финвэ, пихнув локтем в бок Феанаро. – Когда ты в таком расположении духа, отец, ты просто невозможен, – чуть слышно отозвался принц, насупившись. – Все, иди теперь. Воспитательная беседа окончена. Ох, с тобой в твоем-то возрасте проводить их все сложнее. – Со мной в моем-то возрасте их стоит прекратить проводить. – Да, конечно. Все, иди, мой дорогой, на все четыре стороны. Мне еще перестройкой конюшен заниматься надо. Финвэ махнул рукой, второй взявшись за ручку двери в свои рабочие покои. – Спасибо, что проводил, – сказал он напоследок, прежде чем закрыть за собой дверь. – И этот нолдо — правитель Тириона, – Со снисходительной улыбкой покачал головой Феанаро, уходя прочь от отцовских покоев. И пусть такое поведение отца было не совсем соответствующим его статусу, да и походил он больше на юного эльфа, у которого еще огонь в крови и шило в одном месте не дает спокойно жить, Феанаро был рад видеть его таким. И не важно даже, что причиной была Индис — ненавистная замена его матери. Главное, что отец был бодр и весел. Проходя по коридору, где располагались покои всех трех принцев, Феанаро остановился у дверей Ноловинвэ. Да, увиваться тут есть за чем, мысленно отметил кронпринц, чувствуя, как в груди жаром вспыхнуло что-то темное, смешанное с желанием запереть Ноло в этой самой комнате и не давать никому возможности увиваться за ним. Феанаро закрыл глаза, пока яростная вспышка не утихла, прислушался к звукам вокруг и вошел в покои второго принца. Здесь Феанаро был до этого момента лишь дважды, пусть соблазн зайти сюда всегда был велик. Но еще весомее было понимание, что оправдать себя ни перед кем бы то ни было, ни перед самим собой он, находясь в комнате Ноловинвэ, не сможет уже никак. Особенно перед собой, допустившим кому-то увидеть, до чего может опуститься сын, место чьей матери заняла другая женщина, — до проникновения в покои отпрыска этой женщины, до навязывания ему своего общества, до желания быть с ним рядом, позволив себе поддаться тяге к нему. До проявления любви к этому полубрату. Сейчас Феанаро старательно ограждал себя от мыслей о том, кем приходится ему этот очаровательный эльф, так и не заметивший его присутствия, ибо сейчас хотелось позволить себе насладиться тем, что все годы запрещал себе Феанаро, позволив лишь дважды, тем, из-за чего, быть может, Нерданель для него друг, а не возлюбленная. Хотя не только поэтому. Но все же… Нолофинвэ, как ему было привычно, расположился на полу с пером, бумагами и флейтой, что выточил некогда сам, пусть и наученный старшим братом. Лежа на животе и задрав вверх неизменно босые ноги, он рисовал нотный стан и записывал, кажется, новую мелодию для флейты. Просторные, тонкой ткани штаны сползли к коленям, рукава задраны, но никогда не закатаны, как это делал за работой Феанаро. Он выводил несколько нотных знаков на бумаге, закрывал глаза, легко кивая в такт звучащей в голове мелодии, проводил кончиком пера по губам, подбородку, шее, потом удовлетворенно выдыхал и записывал еще несколько значков на бумаге. Феанаро, стиснув зубы от увиденного, отвернулся. Взгляд прошелся по аккуратно застеленной кровати, нежно-голубым шторам, столу и подоконнику, заставленными цветами лаванды, которую так любил Ноло. От него часто так одуряюще пахло лавандой... Только вот этот запах не мог никогда успокоить Феанаро, не мог унять жара в его груди. Чем старше становился Нолофинвэ, тем больше расцветал он, подобно этим самым нежным и ароматным цветам, тем прекраснее становился он для взора любого, кто глядел на него. И в особенности для взора Феанаро. К желанию говорить с юным Ноло, делиться знаниями, просто находиться рядом с ним, к нежности, которую один только вид его рождал в сердце, примешивалось все больше и больше горячее вожделение, и противиться ему становилось для первого принца с течением времени тяжелее: все чаще ученые разговоры заканчивались объятиями, прикосновениями к телу и волосам Нолофинвэ; все чаще беседы их прерывались, растворялись в потоке неосторожных, будто бы случайных соприкосновений рук, плеч, тонули во взглядах и смущенных вздохах Ноло; все чаще замечал Феанаро дрожь в пальцах брата, когда позволял себе касаться его лица и шеи в особенности, что не была ныне уже просто чем-то прекрасным, право лицезреть которое Феанаро посмел сохранить исключительно за собой, а скорее превратилось в нечто столь же вожделенное до прикосновений, сколь и запретное — как желал он коснуться ее губами так, как того требовал огонь в его теле. И хорошо, думал он, что Ноло носит одежду с высоким воротом. Большее, что смог позволить он себе — легкие, но частые прикосновения подушечками пальцев, когда расчесывал волосы Ноло гребнем, который сам сделал в дар для него. Сейчас этот гребень лежал на прикроватном столике с парой лент. Феанаро помнил еще то волнение, с которым глядел на свое творение, коему посвятил столько времени, и сомневался, достаточно ли хорош он для Нолофинвэ, подойдет ли ему серебро, понравится ли резной узор, придется ли по душе украшение из самоцветов. Но восторг, читаемый на лице брата был самой большой наградой для Феанаро. Феанаро вновь перевел взгляд на лежащего на полу Нолофинвэ и тихо, боясь спугнуть, позвал, шагая к нему. – Ноло, здравствуй. Но тот все же дернулся, оставив на пергаменте каплю чернил, прежде чем обернуться. – Прости, я не хотел тебя напугать. Феанаро с сожалением поджал губы, глядя на мгновенно расползшееся по листу черное пятно. – Перепишу, – отозвался Ноло и поставил перо в чернильницу. – Не хотел тебя отвлекать, мой юный менестрель, но… – Не страшно. Я дописать ее смогу в любой момент. Это уже концовка. – Как скажешь. Не буду чувствовать своей вины за то, что помешал рождению музыкального шедевра, – с улыбкой проговорил Феанаро и положил горячую ладонь на стопу брата. – Опять ледяные… – Феанаро, я не ребенок уже! – Заткнись, Ноло, и перевернись, – буркнул старший и щелкнул пальцем по косточке на лодыжке. И Нолофинвэ послушно переворачивается, зная, что тот собирается сделать. Феанаро опускается на колени рядом и берет в руки стопы второго принца, чуть сжимает, потирая ледяные пальцы, и прижимает их к груди. – Как идет работа над учебником? – заговаривает Ноло, ерзая, устраиваясь удобнее и подальше отодвигая письменные принадлежностей и флейту, чтобы ненароком не снести. Ноги снова согнуты в коленях, дабы быть поближе к Феанаро и хорошо видеть его лицо во время беседы, а руки убраны под голову — в таком положении они уже не раз проводили время бесед, когда Феанаро вдруг приспичивало отогреть вечно холодные ноги младшего брата. – Хорошо, но медленно. Нам бы школы полноценные построить, чтобы родители могли быть немного свободнее от детей и заниматься своими делами, а обучением детей занялись бы учителя. Я сам бы взял под свое руководство все это… Ноло вздрогнул, опасаясь, что сейчас Феанаро сам вспомнит про отца, про то, что сначала в таком деле придется посоветоваться с ним, а там уж и о том, что Ноло брат ему. И тогда он точно уйдет. Нолофинвэ с возрастом уяснил, что братом его Феанаро ни за что не хотел бы видеть и предпочел бы забыть об этом, как о досадном недоразумении. – Что такое? Кронпринц успокаивающе погладил уложенные на его груди стопы младшего брата. – Ничего, просто. Ноло пожал плечами, поняв, что гроза миновала, но в глазах напротив вдруг зажглось то пламя, которое каждый раз сжигало нить беседы и покрывало мурашками все его тело. И Феанаро это неизменно замечал. Заметил и сейчас. Только чем он мог спровоцировать такую реакцию брата, Нолофинвэ было совершенно непонятно. – Просто? Феанаро глядел до жадности внимательно, ловя каждое мельчайшее изменение в лице Ноло, в состоянии его тела, в частоте и глубине его дыхания. Дыхание сбилось. – Просто что, Ноло? Мышцы на ногах напряглись. – Ничего, правда, Феанаро, – прошептал Нолофинвэ, завороженно глядя на брата. Кадык под воротом легкой туники нервно дернулся вверх-вниз при глотке. – Согреваться просто начал, вот оно и… – И? Феанаро, казалось, не рядом сидел, а нависал сверху, и сердце сбивалось с привычного ритма вновь, вновь трепетало, как попавшая в паутину бабочка. Феанаро чувствовал это, видел и слышал, как воздух проходит меж приоткрытых губ Ноло. – И все. Феанаро, я… – занервничав, Нолофинвэ было и дернулся, чтоб встать, но неловко замер, приподнявшись на локтях и случайно скользнув ногой на плечо брата, потеряв первоначальный упор, который сохранила сейчас только правая нога. Он видел, как изменилось лицо Феанаро в этот момент, как резко раздулись ноздри, шумно втянув воздух, как сжались челюсти, отчего черты его идеального лица приобрели жесткость, которой он еще никогда не замечал, разве что во времена, когда он злился. Но сейчас это выглядело все равно иначе, и от этого новая волна мелкой дрожи прошлась по телу второго принца. Феанаро молчал и скрипя зубами замер взглядом на лице Нолофинвэ, ощущая, как то пламя, что вызывает в нем младший брат вот-вот испепелит его самого, потому что сдерживать его дальше стало просто не по силам. И всякий раз реакция Ноло, отклик его тела лишь подливал масла в огонь. Феанаро провел ладонью от обнаженного колена, куда съехала его ладонь под резким движением брата, к стопе, вновь обхватил ее пальцами, уже успевшую согреться, и, не отрывая взгляда от Ноло, оставил поцелуй под косточкой на лодыжке. Шумный выдох и разъехавшиеся локти — Ноло плавно опустился обратно на пол, и этого хватило Феанаро, чтобы все защитные ограждения пали под беспощадным огнем. – Неужели ты не понимаешь, что делаешь со мной? – прошептал Феанаро, чувствуя, как голос дрожит; как дрожат от желания руки, скользнувшие к бедрам, где складками собрались сползшие домашние штаны Нолофинвэ. – Неужели ты настолько слеп, Ноло, что ничего не видишь? Или ты специально меня выводишь из себя? Феанаро почти задыхался, произнося эти слова, ощущая, что легкие, кажется, отказываются перекачивать воздух в этом объятом безумием теле. – Не понимаю? Слеп? Что, Феанаро, неужели я больше для тебя не маленький? – с совершенно непривычным для слуха вызовом произнес Нолофинвэ. – Маленький, когда половина Тириона едва слюной не давится, глядя на тебя? – зашипел первый принц, обхватив под коленями ноги брата и опустив их по обе стороны от себя. – Ослепил бы каждого, кто смеет так смотреть на тебя! Как тяжело давались эти признания. И сейчас, говоря все это, Феанаро второй раз в жизни не мог смотреть в глаза тому, к кому слова были обращены. Впервые он чувствовал себя столь уязвимым, словно с него содрали кожу, словно содрали всю физическую оболочку, открывая для взора его пылающую фэа. – Феанаро, неужели ты… – речь Нолофинвэ оборвалась, когда только что сидевший у его разведенных ног брат опустился сверху. – Неужели я что? – прошептал Феанаро и, не дожидаясь ответа, прижался всем телом к Ноло. Второй поцелуй коснулся мочки уха. – Неужели я влюблен в тебя? – шептал Феанаро, понимая, что ничто его не сможет теперь удержать, никакая сила не остановит более, когда плечи ощутили объятия Нолофинвэ, когда его изящные пальцы, дрожа, прошлись по лопаткам. – Да, – продолжал Феанаро, ошалело скользя ладонью по телу брата, отчего тот дрожал и дышал громко и прерывисто. – Да, влюблен. Феанаро вцепился пальцами в застежки на вороте туники Ноло, лихорадочно пытаясь расстегнуть плохо поддающиеся пуговицы. Смазанные ласки, отдаленно напоминающие поцелуи, касались подбородка, щек и скул, оставляя после себя влажные следы. – Неужели я желаю тебя? – продолжая озвучивать возможные вопросы брата, Феанаро наконец справляется с туникой и распахивает ее. – Желаю, безумно, – полустоном отозвался Феанаро, жадно приникая к шее, и в мутном мареве захлестнувшей его страсти слышит такие знакомые вздохи Ноло, теперь казавшиеся чувственными до бесстыдства. Феанаро ощущал, как горит сам и как пылает под ним тело Нолофинвэ, как он отзывается на ласки, как сам жмется ближе, как ерзает и стискивает бедрами его талию. Он слышал как отчаянно сдерживает Ноло стоны, боясь привлечь внимание, как кусает запястье и хнычет, когда Феанаро ритмично трется о его бедра. – Феанаро, – полузадушенно шепчет Нолофинвэ, одной рукой еще крепче сжимая тунику брата, а второй хватаясь за его волосы – Феанаро… И первый принц наконец отрывается от истерзанной, всей в алых пятнах шеи и смотрит в лицо Нолофинвэ: расфокусированный взгляд, искусанные губы, из которых вновь вырывается вымученным стоном «Феанаро». Он припадает к этим губам поцелуем, таким, каким давно хотел к ним прикоснуться — передающим все пламенно-нежное безумие, что вызывал в нем младший брат. И стоило только проникнуть языком в открытый рот Ноло, как тот резко втянул воздух носом, всхлипнул, до боли сжав в кулаке волосы Феанаро, пару раз конвульсивно сжался, вдавливая скрещенными ногами бедра старшего брата в себя, и с гортанным стоном, потонувшем в поцелуе, обмяк. Мыcль о том, что он сделал с Ноло, добила Феанаро. И плевать хотелось, что уходить из его покоев придется с большей осторожностью еще и из-за перепачканных штанов. Высокий ворот одежд Нолофинвэ долгое время скрывал следы первой вырвавшейся на свободу страсти Феанаро, а сам наследный принц старался за семейными обедами и ужинами не смотреть на младшего брата, разрываемый двумя противоположными чувствами — любовью к нему, как к прекраснейшему, на его взгляд, созданию Арды, и ненавистью, как к сыну женщины, смевшей занять место его матери подле отца, и еще одному наследнику престола Финвэ.