Качели в пустоте

Колян рассказывал, как за проходку на Версус зазвал телку ебаться, пошел к ней в итоге, потому что ей страшно было ехать на Купчинскую вписку с ебаными маргиналами, за стенкой спала ее мамка, а они заперлись в ванной, порвал пальцами у нее между ног капронки, сдвинул трусы и ебал на корзине с грязным бельем, под телкой прогнулась и рухнула внутрь корзины крышка из мягкого пластика, девчонка упала жопой туда же, вместе с корзиной опрокинулась на пол, не держал ее и не помог подняться, додрочил себе и кончил на кафель, заставил ее подобрать языком капли, а днем не то, чтобы наебал с проходкой, просто не встал вовремя и вообще был не в настроении, сам в Семнашку тоже не поперся, ничего личного, крошка. Поржали, разлили, ебнули. Мама говорила, есть вещи, которых делать нельзя, потому что нельзя никогда, но это хуйня. Нет печати зла, грязь смывается за раз, солнце снова встанет, как ни в чем ни бывало, а ты встанешь тоже и пойдешь, куда надо. Вчера заборол Жида, сегодня ставился по вене, сидя на кровати, пока Гена спал, и с третьей попытки поджог ему челку зажигалкой, а завтра пилишь по Ваське, на тебе ни следа, и никто не выкупает, толпа у метро примет всех, и тебя тоже, небо не свалится на землю, мама не сделает атата. После Жида, правда, стали чаще узнавать, но «узнавать» слово с наебочкой, никто из них тебя не знает и не узнает никогда, если об этом помнить, на душе спокойней. В протертом кресле на новой съемной хате сидел Юра Дудь и лошил твои треки, не дослушав ни один (наебнулся на припеве к «Я мечтаю», слабачок). Пропиздели три часа, а он так и не спросил, нахуя ты переехал в этот музей дегенеративного искусства. Не пришлось пиздеть лишний раз, пиздеть не хотелось, на случай, если вьюху посмотрят те, о ком пиздишь. Он вроде бы слышал что-то там про Рики Эфа, смехуечки про гострайтинг и даже конкретно сплетенку, что Гена писал Хованскому (успех, признание, зовите прессу). Кто такой Ден Чейни, он даже близко не ебал. Не ебал, что первая квартира Дениса, в которой ты прожил полгода, - на этой же улице, в трехстах метрах от вас. Не ебал, что такое шава на Девятнашке, что такое зима на острове, «что такое есть» и каково два раза в одни сутки услышать: - Слава. Как будто этим вообще все сказано, хотя ты уже заказал дубликат ключей и два месяца продержался в завязке, отпидорасил пол в прихожей и приготовился любить до гроба. Отъебал Оксимирона. Ты же отъебал Оксимирона. Не считается, что ли? После баттла две недели синячил без перерыва. Карину в перископе приняли за твою телку и создали отдельный тред на двачах. Поднял пол-ляма на рекламе Балентайна, вылечил сестричке зубы, купил пароварку маме. Джигли шутил, что вот он, звездный статус, филки есть, но наркотики раздают бесплатно, и чтоб с тобой пошайбить, чуваки строятся в ряд. Таскались на матч Ска-Хабаровск, так долго ходил угашенным, что перестал чистить зубы и бриться, на улицу выперся в тапочках. До стадиона остановили четырнадцать раз, вы опоздали на игру. На трибуне пацаны сели вокруг тебя, взяли в кольцо вождя, ебаная срамота, все равно кто-то поднялся с нижних рядов и просил селфач. Лыхна из горла. Водка от Ашота в полвторого ночи. Обзор сырков на Первом, переговоры с СТС. Сорокалетний мужик, которого снял в баре гостиницы, в Москве, узнал и уже в номере попросил автограф для сына, у тебя губы были влажные от его слюны, расписался на полтиннике (как Окси Аббалбиску). Нищий хайп, пьяный фристик, неразборчивое блядство – три кита баттл-рэпа по версии уральского историка Дениса Чудиновского (не слыхали, Юрий?). С блядством стало туго. Еблан, которого ты не помнил по имени, обещал, что продаст твой адрес, если не заплатишь. Ты сказал – ебашь, но осадочек остался, удалил два ака и ушел с «доски». Начал понимать Оксану, даже написал в телегу, поделился осознаньем, предложил замутить голландский штурвал, но Оксана зачеэсила. Грусть-печаль. Предложил Сашку Тимарцеву, он благодушно отправил веселенький стикер, и где-то в этот момент ты окончательно укрепился в мысли, что теперь тебе можно все (кроме того, что нельзя). Утром после баттла за окном было пасмурно, а в комнате холодно. Дэнчик вылез из-под одеяла и поправил за собой край, прижал ладонью, чтобы от тебя не уходило тепло. Он подбирал одежду с пола. Засосы у него на ляжках, следы от зубов у него на попе. Можно мужскую жопу называть попой или это все-таки излишняя сентиментальность, пацаны не поймут, джентельмену не гоже? Ты смотрел, как он надевает трусы, как на правильную сторону выворачивает носки – не садясь обратно к тебе. Ты понял, к чему идет, быстрее, чем хотел бы, и надо было остановить его, но слова никак не собирались на языке. Руки так хорошо помнили, какими были на ощупь его бедра, в невидимых светлых волосках, его гладкие круглые плечи. Он спросил: - Закроешь за мной? - Ты кофту забыл. - Без нее пришел, она дома. Что ты мог сказать ему, если сам себе затвердил наизусть, как молитву: стыдно обосраться – не стыдно не стараться? Но ты ведь старался. Не честно. Ты старался. - Я победил Оксимирона. Он энергично, убежденно закивал. И ведь его ебло. - Пять ноль, в куски. Я охуел там просто. - Да поебать. - Слав. - Поебать. Ты проснулся на полчаса раньше него и смотрел, как он спит. Хуже ссаной пидовки был, ну что уж теперь. Едва-едва подрагивали его ресницы. Усталые складки в уголках его рта, мешки у него под глазами. Ты к нему не прикасался, чтоб не разбудить, только кончиками пальцев гладил подушку возле его бритой башки. Да ебаный стыд. - Давай похаваем вместе пожалуйста? Ладно? - Меня тошнит по утрам. От лекарства. - Так ты ж его не пил еще. Ты выскочил из постели, свалилось на пол одеяло. - Щас, подожди, погодь, я бутеров нахуярю – - Слав… - Блядь, закрой ебало, не спешишь ты никуда. У тебя голос дрожал, он виновато и растерянно пожал плечами. Ох блядь неожиданность, что тебя перекрыло, а он думал, рукой махнешь и обратно заснешь. - Можно я – ладно, хуйня… - Да говори уже, чо как баба, бля? - Я в душ можно тогда? Дал ему свое полотенце. Подрубил музяку на кухне. Уже знал, что больше Паровоз-Анархию у Монгол Шуудан ты слушать не будешь. Дэнчик запах твой смывать пошел. Тебя целиком заодно. Ты пошарил в холодильнике, собрал на стол. Шум воды за стенкой совсем не похож был на вчерашний шум дождя. «Мчался с ревом паровоз! Песни горлопанили А в вагоне под селедку жрали медный купорос Напилися до того, что командира ранили!» - Вот им бы по-хорошему, кстати, реальную премию должны дать за сохранение культурного наследия и прочее такое. Денис на ходу вытирал полотенцем бритую голову, футболка висела на плече. Раздражало его красивое, старательно сделанное тело. Тоже, блядь, помирать собрался, пять вечеров из семи – в качалке. - Ты уже говорил. - Серьезно? - Раз десять уже. Если не двадцать. Денис почесал затылок, повесил полотенце на стул. Футболка скрыла его мускулистый, хорошо прорисованный живот: как будто занавес закрылся на антракт. - Вообще не помню. Ты помнил. Про культурный вклад Монгол Шуудан он тебе затирал осенью четырнадцатого, когда писал курсач о революционном фольклоре и дергал у них треки вместо того, чтобы набирать материал по архивам. А ты потом рассказывал про их культурный вклад Гене, он серьезно кивал, пока ты умничал, и в итоге купил билеты на их концерт. Это, значит, уже был март-15. В июне-15 ты знакомил его с дружочками, и ему нельзя было пить, но он делал вид, что ему нравится темная Балтика, потому что очень хотел понравиться сам, Денису больше всех. И ты рассказывал, что Дэн историк, и Гена так внимательно слушал тогда все, что ты говорил, и раз Денис был историк, ему, наверное, интересно было бы про Монгол Шуудан и их невероятный вклад, и Гена рассказывал твоими (его) словами, а Денис сжимал полторашку Жигуля так, что треснул пластик, и вообще из смятой бутылки потом невозможно было нормально налить. Он ничего не сказал тебе сразу, не такой Денис человек, чтобы высраться в один присест, нет, просто ты две недели не мог до него дозвониться, и на ивенте он говорил со всеми, кроме тебя, а на тебя – так уж получилось – не смотрел, даже когда ты стоял совсем рядом, но незадолго до его отъезда в Челябинск эта хуйня начала всплывать, и еще раза четыре он поминал ее, пока Гена респектовал ему в перископах и спрашивал тебя, почему Денис так сильно его не любит и как бы это поправить. Сука, Денис приплел культурный вклад Монгол Шуудан даже после первого кроссовера, когда ты записал на Гену диссочек. Ваня кинул видос в конфу, Денис написал: «охуительно», как-то не по сердцу было молчать в уголочке, и ты спросил: «Понравилось?». Голосовуха с перерывом в полтора часа, шум города на заднем плане: «Ага. Знаешь, вот прям, блядь, премию можно давать. За ебанический культурный вклад». И еще два месяца молчания. А на ваш баттл под бит (первый баттл уебка со Слова в Основе) он просто не пришел. А теперь, значит, «вообще не помню»? А он эту кухню вспомнит через два года? А как ты гладил по спине и вы раздетые лежали, пока стекали по вам тени от дождя на стекле? Тоже не вспомнит, «вообще»? Тряслись руки, когда пытался плавленный сырок намазать на хлеб. Он забрал у тебя нож и коротко сжал твою руку. Горячая сухая ладонь. Ложное чувство успокоения. Он домазал бутер. Ты боялся, что, если лишний раз откроешь рот, он еще быстрее уйдет. Ты – что, ты затаишься и пересидишь, не впервой, и кто докажет через день, через год, что сердечко рвалось? На мясе заплаточки, на харде мемасики, в верхнем шкафчике граммчик, но ко рту поднес чашку, и не получилось сглотнуть. - Слав… - Ты когда в душе был, я хотел твои шмотки спрятать. - Славка, ну – - Ну не надо. Пожалуйста. Как стремительно пиздой накрылось твое партизанство, смотрите-ка. Пол был грязный, ты коленкой попал на кусок сухого корма, Денчик оказался зажат между тобой и стенкой, шарахнулся, когда ты схватил за руки, но отодвинуться было некуда, ну нет, нет, не выпустить, сам виноват, ну куда, тебя не учили, Денисочка, как воспитывать любимцев домашних? Вчера было можно, сегодня опять нельзя? Кто так делает-то, ты чего ожидаешь на это вообще? - Славка… Потянул к себе, лишь бы ты руки не целовал ему. Засмущался, что ли? Мило как, славно как. Денисочка, ну чего толкаешься, возьми на коленочки, пожалей еще, пожалей немножко, поцелуй, где болит. Очень болит. А там и хуй пососать недолго. Авось задержишься до вечерочка, и куда ехать ночью? Оставайся до утра. И вот уже он рядом с тобой, на полу. Кто тебя еще обнимет так крепко? Держать его и молчать, молчать и не спугнуть, лбом прижался к твоему плечу, но вот волна откатила, ослабли его руки на тебе, не вышло отмолчаться, даже Поезд Анархия у Денисочки ехал бы четко по расписанию, «Слава, надо», ну кому нахуй надо, ну, сколько это будет повторяться все? Не привыкнуть, но по первому звуку научился узнавать прощание. «Эх, правда матка, грязная тряпка Режь ее Напополам!» - Почему? - Слав? - Почему? Я – нет, ответь, серьезно. Вот я, я всё – Ты размазал сопли рукавом, он вытер тебе мокрое под веком большим пальцем. Это Дэнчик, это ничего. Он и блевотину за тобой подтирал, и даже разочек-другой спермачку. Это не беда и не конфуз почти даже. Не попеняет, что ты посреди кухни сидел на заднице и ревел, как телка, и просил остаться. Не в первый раз, опять же. Ну такой он отличный кореш, такого бы каждому. - Ну почему нет-то? Очень хотелось ему двинуть в доброе печальное лицо, в этом лице все было вранье, от и до, только, конечно, ты не ударил, ты лизал костяшки его пальцев вместо того, чтобы целовать. Его брезгливая гримаса. Полезло, наконец-то, изнанка. Покажись, Денисочка. - Не юродствуй. - Что хочу, буду делать. - Как скажешь. Но когда он встал, ты схватил его за лодыжки. - Здесь жить останешься, не пущу никуда. - Обязательно делать вот это вот, да? Притомился взрослый Дэнчик. Так ему с тобой было скучно. Пять лет на оффлайнах, шестнадцать баттлов в кругу (и Окси вынес, не забываем), а все равно так унижать скорбных ебланов ты не научился, куда тебе до генерала. «Яблочко лопнуло, черви вылезли Зарубил я бабу ту, Комиссарскую вдову…» Денис скривился и выключил музяку. Нервно хлебал чай из твоей кружки. В голове так красиво и так сразу простроилось: вот вы встанете, дверь закроешь за ним, подметешь маленечко, и можно подбухнуть лайтово под Сопранцев. А еще, говорят, ты Мирона вынес, надо же. А потом, лет через сорок, если не через пять, вы помрете оба, и о чем тут горевать, в чем тут сомневаться, все легко и просто, и все как всегда. Это если раньше один из вас не скажет: «Вообще не помню». А когда ты в прошлый раз так подумал и вложил хуйца, он немножко еще походил тоже, дела поделал, мерчик выпустил, вьюху записал, а потом пустил себе кровь, и некому было унять, а ты не знал еще четыре дня, и если бы его не спасли тогда, ну что ж поделаешь – ты бы тоже двинул дальше, варил пельмешке на кухоньке, читал рэпчик в домашний майк, пил чаек по ночам, забивал в бульбик гаш, всех потерь – что не трогал бы этой ночью шрамы у него на ногах и не ставил на себе лишние заплатки. Колотушечки. Ощутимо так трясло. Он ровно поставил стулья и вытер со стола. Последний ломоть хлеба намазал и положил на тарелку к остальным. - Дэнчик. - Что я должен, Слав, ты что услышать хочешь? - Что-нибудь. Ты подвинулся, чтоб ему удобней было мимо тебя ходить. Коха не показывалась. Спасибо, родная, спасибо, милая, жалела бы тебя, с ней тебя бы совсем растащило. Дэнчик заварил тебе свежий пакетик. Он во сне держал твою голову, как мать младенцу. - Я с человеком с другим живу. - Вообще поебать. - Федя сказал, ты хозяйские вещи договорился вывезти, Гену переехать зовешь после баттла. Федя хуем – - Федя хуем пусть подавится. - Он не знал, что это секрет, скорей всего. Выкинул пакетик. Тебе капля попала на плечо. - Я еще не говорил. Ну. Гене еще – - Ну сейчас похаваем, да я поеду, позвонишь-скажешь. - Без тебя, блядь, разберусь как-нибудь… - Вот именно. - Дэнчик – - На полу не сиди, от окошка тащит. И чего было сидеть, в натуре, когда все произошло, как-то незаметно и вообще без тебя, но уже непоправимо, прекратили забастовку, бутеры крутые, кстати, вкусный сыр, принес Андрюха, ты поставил на заметочку – - Я не хочу без тебя. - Слав – ну ебана, ну у тебя кошка в доме, ну руки всполосни хотя бы. - Ебать заботушка такая трогательная, да? Ну давай игнорить все, что я скажу, хули, чо взять-то с объебоса. - Злиться тебе не на что. - Забавная хуйня такая причем: типа раньше дело было в том, что я торчал. А я и не торчу. А нихуя, не поменялось на селе… - Ты рано или поздно всяко будешь без меня. - Ты это третий месяц повторяешь, эмарь ебаный. Чо-то все здесь пока. Чаечком балуемся. И хуже всего, на самом деле, был не этот его взгляд. И не его тихое: - Ну есть накладки, да. Не журчанье в трубах, не стук коготков из прихожей, не необходимость смириться с тем, что и это будет в порядке вещей, не выворачивающая пронзительная жалость, не слезная острая боль, как будто сам себе вспорол нутро, и даже не то, что ты успел понять, как же ебано это прозвучит, еще не открыв рот, но все равно сказал. Хуже всего было то, что ничего другого он от тебя и здесь не ждал. - Дэнчик. Денисочка… - Ну как бы в двух словах, Слав. - Не честно. - Вызовешь мне таксиху? Я телефон дома забыл. - Это не то все. - Позвони Гене, правда. - Нет. - Ты заслужил, чтоб все хорошо уже. - Нет! Я не – я не хочу Гену. Я не хочу звонить. Я не хочу – не уходи, ну ты стебешься, что ли? - У меня дела еще сегодня. - Нам было же хорошо. Ну я видел же. И – тебе было, и – ты же пришел вчера. Нахуя это все тогда? Нахуя вообще ты приперся? - Слав. - Отпизделки ебаные. Ну я те чо, МиккиМаус обоссанный, что ли? Или – хуй знает – Макс Вести Рэпа? Ну мне-то можно не пиздеть… - Слав, уже пиздец, и это я еще держусь. Ты утерся рукой, он дал тебе полотенце: дал, не кинул. Ты шумно высморкался. - Из-за тебя пиздец потому что. Смесь растроганности и брезгливости в его взгляде. - Ты как думаешь, мы с тобой как быстро друг друга в куски порвем? - Шокирующая сенсация, блядь, разорваны по кускам молодые люди, вот в самом сердце Петрограда, обратите внимание, силами трагедии ебаной… - Ну понеслась. - …по триста рубликов кусок, злодеи продавали прям с лотка, прям вот идешь – тут корюшка, тут огурцы, значит, тут новый альбом Томаса Мраза, а рядом рэперы, кусками… - Я не смогу, если ты с другим мужиком. Может, для тебя это «трагедия ебаная» и показуха все. Может, ты прав, я не знаю. Ну вот так. - Я – Дэнчик. Я не буду. - Слав… - Я правда – не буду, я – правда, я тебе обещаю, я хорошо буду себя вести… Потянулся к нему, но в этот раз он не дался. - Слав, вот этого не надо только. Ты послушно откатил, подтянул ноги на стул. - Мне что, чтоб ты поверил? Ну что ты хочешь? Ну Гена – я… ну я скажу ему как-нибудь. Он, по-моему, не очень расстроится, честно-то говоря. Он попивал чаек, ты взял свою чашку. Отменная такая беседа светская, достойные сэры собрались. - Ну может быть, да. - Такой хороший ты. - Сейчас, может. А как прогресс у Гены? - Отлично. И кушает он хорошо еще – - Ну здорово. Таблетки подобрал удачно? - Перестань. - А когда он слетит – у него когда был последний спад? После последнего «все хорошо»? – ты как будешь выбирать, кто подороже? - Не будет так. - Соревнование по вскрыванью вен, на скорость, и Вячеслав с ведром. В твоем духе панч такой. - Ему лучше сильно. - Пока. - Ну чего ты загадываешь? Ну должно же когда-нибудь – и причем здесь я вообще, хорошо? - Не причем, Слав. Серьезно сейчас. Ты тут ни в чем не виноват. Я просто не… не знаю, как я переживу, если выбирать придется. Как тебе будет, я даже представлять не хочу. Считай, я зассал. Ну, хорошо, да: я зассал, без «считай». И Дэнчик твой уехал. Дэнчик допил чай и помыл за собой кружку. И крикнул тебе от двери, что ее захлопнет. Ты сидел долго и сидел бы еще, но очень уж захотелось отлить, и вечно скорбеть невозможно, так что ты отлил, поел и тяпнул, позвонил Андрюхе, не дозвонился, и Гене тоже позвонил, и Гена трубку взял. Он съел последний бутерброд, а ты специально не менял белье после вас с Денисом, но он ничего не заметил или ничего не сказал. Он был медленный и сонный, часто моргал и шевелился больше на автомате, но тебе было хорошо, как всегда с ним, и он не обращал внимания, что у тебя закрыты глаза и что от тебя совсем нет толку. Он не читал твоих мыслей, так что было не очень стыдно, что твой стояк в основном на тему чужого голого живота, влажного после душа. У тебя в голове край черной футболки медленно опускался и едва закрывал Денису пупок, и ты кончил Гене в ладонь, а он не кончил вообще, и ты долго ему отсасывал, чтоб чего-то добиться, он в процессе задремал и проснулся, вздрогнув всем телом, и очень смутился. Он благодарно целовал твой вымазанный смазкой рот, потом ты вернулся к делу. Он тер твою ладонь, чтоб ты не так сильно сжимал его за ляжки. Ты спохватился, но уже, скорей всего, оставил синяки. Потом его все-таки пробрало, когда ты облизывал ему яйца. Крепко обнимались после оргазма. - Подол заляпал немножечко. Он отмахнулся, не глядя. У него слипались глаза. Щекой потерся о твою подушку, в уголке рта была детская мягка складка. Ты поцеловал его лоб под седой прядкой и сказал: - Давай, может, поживем с тобой чуток? Он улыбнулся, не открывая глаз, но ты все так же смотрел на него, и он почувствовал, что ты ждешь ответа, открыл глаза, устало сощурился. Всю ночь не спал, потом выяснилось. - Я выиграл Оксимирона, слухи ходят. Он пытался отгадать без подсказок, рофлишь ты или всерьез. Потом погладил по волосам, и у него стал до тошнотиков понимающий вид, прям как после вашего версуса. Даже «Слав» было как-то помягче (добрей и честней, блядь), чем у Дениса. Только это все равно было то же самое: - Слав. Может, он все-таки заметил, про постель или про твои припухшие губы. Дэнчик обиделся бы, если бы услышал, что они с Геной похоже говорят или похоже смотрят, вообще что угодно делают похоже, Дэнчик ответил бы: - Я столько не отожру. Хотя его много раз просили так не говорить и просили убедительно. Денис до сих пор называл Геночку исключительно Геннадий, и это было уже совсем против всяких правил, Гена был не виноват, что «Геннадий» звучало уебански, а «Денис» не звучало. С другой стороны, ты даже как-то начал ощущать, чем Гена так ему не нравится, потому что после своего: - Слав. Он никуда не собрался, а захрапел на три часа, потом почуял ужин, пожрал с тобой под Братство Кольца и набрал тебе ванну, мокрыми руками пытался свернуть косяк под твоим чутким руководством и чуток травы просыпал с края, тянул плотный дым у тебя из рта и кашлял, расплескивая воду, а потом вы целовались, и вода выплескивалась снова, он тихо смеялся, прикрыв глаза, ты сжимал его мягкие предплечья и мягкие бока, и его тело было влажным, когда вы снова легли в кровать, и по случаю твоей победы Геночка разрешил себя трахнуть, но ты нервничал и все закончилось раньше, чем хотелось бы, так что в дело пошел утешительный риминг, его теплый язык скользнул тебе в очко, и ты даже не панчил на этот счет, у тебя дрожали коленки, ты опять закурил и ронял пепел на простыню. Ты спросил потом, как там Окси. Он ответил: - Я переживаю даже, если честно. Ужин в Мамалыге с Полозковой, заход по барам, плач над закрывшейся «Жопой» (ироничней некуда), новая подружка Маркула, девы с псифака, модели LMA, в два часа Полозкова строго скомандовала Марку вызвать ей такси, он маленько охуел, движ продолжился в Рюмочной, потом в Эль Копитас и Апотеке, узнавали фанаты, Мирон сбивчиво рассказывал, как бухали до открытия Версуса с Сашей Тимарцевым, очень хотел ностальгии, Ваня Рудбой хотел домой и уехал, без драм и такси от Марка, в какой-то момент на одной из кредиток у Мирона закончились бабки, Гена был очень кстати, в пять Мирон потащил его пешком искать банкомат, чтобы деньги отдать со второй карты, она нашлась за тройкой – - Тройка ему на кой? Он чо блядь, спустится в метро в Москве? По облакам или как? За время ночной пробежки у них даже выдалось что-то вроде разговора. Мирон спросил, кто победил, чтобы услышать Генино выверенное: - Мне надо пересмотреть еще в записи, я так не готов сказать однозначно, очень сильный баттл в любом случае, точно не пять ноль, ни с какой стороны. И обкатать на нем свое: - Нет, я считаю, оппонент выиграл заслужено. Молодец. Хорошо подготовился. И, конечно, Мирон спросил: - Вы же знакомы близко? Я все правильно понял? А Гена, конечно, хотел бы в свои двадцать минут с Окси поговорить о чем-то другом, об Аркхеме например, о БМ или на худой конец о месте в Основе, но послушно поддержал тему: - Давно знакомы, я бы так сказал. - Интересный персонаж. - Да! Не заскучаешь. Потом они зашли в Макдак и Мирон предложил убить дорожку в сортире, а Гена зашел с ним, но в последний момент отказался, соврав про больное сердце. В восемь Гена уехал в хостел с квартиры Мирона, а туса продолжилась. Через три часа его разбудил звонок, Мирон звал позавтракать с ним и с «Верой», до ее поезда. Гена запрыгнул в чистый шмот, надавал себе по щекам и рванул делать карьеру. - Намекаешь, что сюда я тоже карьеру делать приехал? - Нет? - Я возмущаться начну сейчас. - А чо, фиток – нет, еще один? Гена молча притянул тебя поближе и поцеловал, как целовал в самом начале, когда ты говорил веселые глупости, от которых его убирало в покатушки, а он затыкал тебе рот своими теплыми губами, и вы были чисты и счастливы, как дети. - А чо-кого, если Мирон Яныч подпишет на БМ? Тогда в Питер переедешь, нет? И он нахмурился серьезно. - Пока рано обсуждать что-то. Мраз вообще за три пизды сидит, Мирон путешествует сейчас в основном. Лично на зло Денису, ты проглотил вот это все спокойно и постарался быть мудрей, и утром ты украл у Гены футболку, вы возились в постели, когда он пытался ее отобрать, ты выкинул ее, она повисла на люстре, Гена смеялся, а ты щекотал его, и он отбивался, попал тебе в живот коленкой. Гуляли в Летнем, потом дошли до Марсового. Пикничок из Бургер-Кинга, длинные тени на истоптанной траве. Точно так же делали в ваше первое лето, а еще ты каждый раз встречал его с поезда и завел таблицу калорий дома, чтобы успокаивать его по фактам, когда он лопал твою стряпню. Он в восторге был от твоих друзей, и Денис неловко мазнул его кулаком в плечо, когда он стоял с протянутой рукой в Таврике. Ты вспомнил Генин взгляд и как он осторожно, утешительно потер свою пустую ладонь, когда на балконе до выхода в круг тебе вот так же не пожал руку Мирон. На мосту к вам подошел чувак и попросил фотку: но у «Рики», а не у тебя. - Это будет очень сожалеющий долбоеб, короче. Сказал Гена ему вслед и, извиняясь за левого чувака, потер твою спину. Ты не отвечал, и он смутился, стал объяснить сбивчиво: - Ну, когда баттл выйдет, я имею в виду. А когда выйдет, кстати? Не знаешь? - Спроси Мирон Яновича. - Эй. Гена примирительно наступил тебе носочком на кроссовок. И ты наступил в ответ. Он стоял так близко, что уже можно было смело орать про пидоров, но вот это как раз его не смутило. Ты победил Оксимирона, в конце концов. Не то, чтоб ты специально попросил у Ванечки доставочку и не то, чтобы специально ночью въебал не отходя от койки (как в ваше первое лето, Геночка). Не то, чтобы сам с собой пиздел, сидя на краешке, и не то, чтоб толкнул Гену, лишь бы он проснулся. Он не «проснулся» даже, когда ты перекатил его с пуза на спину. Челка падала ему на лоб и свет от фонаря гладил его щеку, нежную, как сливочное облако. И он сбил пламя со своих волос в секунду, когда ты их подпалил. Ну и ладно. Ты все равно промахнулся и поджег не ту прядь. Он сидел на кровати, подобрав ноги, и смотрел на тебя. Ты смотрел на его большое белое колено. «В ваше первое лето» за такие игры он хлопнул нахуй дверью и съебал на вокзал, забыв у тебя сумку. Геночка. Когда в первый раз он к тебе собрался, ты на двадцать минут раньше пришел на Восстания, психовал так, что крутило живот, и каждую секунду боялся – он не приедет, он потерялся в толпе и ты пропустил его, ты ему не понравишься, он ни за что не останется. Как было поверить, что он с тобой задержится. Его волосы пахли шампунем яблочным, и он терся лбом о твой подбородок, когда ты говорил: - А я люблю тебя. По десять раз на дню, как маме в детстве, а больше никому, даже когда был дохуя влюбчивым или дохуя обдолбанным. - Слав. Что такое с тобой? Невозможно уважать человека, который десять часов суммарно бегал за Оксимирона, чтобы ему подлизать (а потом в самом прямо смысле заявился подлизывать тебе). Ну никак невозможно. Ты почти послал его нахер, со всем пролетарским задором, но Гена поправил обгоревшую челку, мельком глянул на пальцы, стряхнул подпаленные волоски, а потом неловко подвинулся к тебе поближе. И кому было рассказать, если не Геночке. Сидели бочком к бочку у холодной стенки, тебя взяло, но лайтово, только пальцами вязал невидимый шарфик и связал метра три, пока думал. Долго молчал, и он не торопил, но все слова были по-прежнему не те, и ты полез (в карман – какой карман в трусах? О чем ты, Дима Шокк?) за чужими. - …Я к такому заранее не готовился. Безымянный парнишка с окраины мегаполиса… - Там по-моему «подросток». - Надо его зачесть в субботу. На концерт-то придешь ко мне? Гена скованно, нехотя пожал плечами. - Я не очень люблю. Если ты хочешь – пойду, хорошо – пойду. - Охуеть блядь от щедрот. - Ты такой приятный, аж забываю иногда. - А хули просто не сходить, нет? - Не знаю. Песни твои я и так слышал. - И в рот ебал. - Не все! Не все. У вас отдельный свой тусняк – - Каждый раз так говоришь. - Потому что – ну блядь – каждый раз потому что и есть так. Это твои чуваки, твоя семья что ли… - Семья. Ебать. Семья. Смешно шутишь, когда специально не стараешься. Ты угарнул и долго не мог остановиться, но Гена положил руку тебе на запястье и у тебя дрогнули пальцы, самопроизвольно. А еще хотелось, чтобы он сильнее сжал и держал подольше, вернул тебя на место. - Я серьезно вообще-то. Ну – то есть, я знаю, ты переживаешь, что Денис проект закрыл и вся хуйня… Он кстати как сейчас? - По-прежнему ждет, когда ж ты сдохнешь под мусоровозом. Ты прижал его ладонь своей. - Он крутой чувак, нам обязательно пообщаться надо как-нибудь, он поймет, что я никакого неуважения не имел к нему – - Да ему поебать, Ген, бля – - Не важно. Я к чему… если тебе сейчас нужен кто-то, потому что ты растерялся и хуй пойми чо будет после баттла. То тебе не нужен я. - Глупости говоришь, Геночка. Очень быстро полез ему возражать: потому, что была не совсем не правда. Гена. Ну прости, пожалуйста. Даже если не держишь зла. - Я не о том, погоди. Тебе не нужен я – в смысле у тебя всегда было, кому за спиной постоять. И есть сейчас, ничего не изменилось так уж, чтоб охуевать по ночам. Ты просил тогда: - Ну ты-то откуда знаешь? А утром проводил его на поезд и набрал Мишгану. Потом Ваньки. А потом Замаю, чтоб искал тебе новую бобрейную хатку. Огорчил свою хозяйку, она гордо зажала залог. Ты немножко переживал за бабки, но Замай подогнал конверт от Дениса, и вы встретили вечерок Абаканским под свининку. Вбросили новый счет на двач, полистал личку. Андрюха хуел с того, что вы попали в новости. Еще хуел с ебланского текста на Афише. Дмитрий Быков написал, что Окси засудили, потому что он еврей. Вы минут десять осмысляли эту сентенцию, а потом еще с часок лошили его стешата. Когда Андрюху срубило, ты написал в Московию: как там Геночка, как домой добрался он? Как Багира-царевна поживает, передал привет ли? Добил Ванечкин подарок, потом переключился на синюю. На такси поперся к Дену домой. Тонкий расчет: нахуярился до того, чтоб тебя вообще никак было не выставить. И все равно он не открыл. Тебя на утро разбудил сосед-пенсионер, внушительно обещал вызвать милицию, если не съебешься. Ты вроде как вышел за ним, но хитро наебал и зашел назад, дождавшись, пока подвернется кто-то из жильцов. Сидел у него под дверью до обеда. Там и встретился с мышкой Мини, мышка на хвосте принесла, что Денис в Москве (и что ты мешаешь ей пройти, а у нее между прочим – ебать-ебать – от этой хаты ключи). Ты поправил – это Гена в Москве. Мини вообще не поняла, о чем ты. Она больше не дала тусить под дверью и даже вызвала гет, а потом отвела тебя вниз. Ты хотел сказать ей что-нибудь хуевое, но она тебя опередила: - Ты его не заслужил. Перед концертом вообще не спалось. Откопал древнюю, как Пинженин, интервьюху с вашего финала. Просидели тогда до пяти утра, Рома с камерой со своей, вы с Денисом, Анзор, Дашка и Монька, лучший рэпер на Руси. Встало солнце, и было не слышно в записи, но ты помнил, как за окном просыпались птицы. Лавина чистого света накрыла пустой город. И сколько обещаний было в этом утре. Сколько простора, сколько шансов, сколько щедрого безвременья, сколько ништяков, чтоб проебать не глядя. И ты не то, чтобы пересматривал запись со своего харда. Чо ты, пидор что ли. У тебя не то, чтоб была для такой хуйни папка. Ты не начал собирать ее в пятнадцатом году, когда почувствовал впервые, что что-то важное уходит безвозвратно. И важного у тебя ничего не было, никаких там обременений и воздаяний. И этот миг после рассвета тебя не тронул, ты не хотел его продлить, ты не сидел объебанный на кухне и не вытаскивал из личек и с мобилы смазанные фотки, ты не выдумывал название для папки, пока косяк тлел у тебя в руке. Ты вообще в отказ идешь уверенно, как отрицалый уголовник, и шел до этого лета, а потом Чейни дропнул вашу старую фотку с открытия первого сезона, и если у него тоже была своя папка, нахуя ж вы так старались не палиться, с каждым годом поднимая, поднимая скилл. "Вы не знаете, за что Грушницкий стрелялся с Печориным!" В то утро подхватывали друг за другом всратые бухие шутейки, и он смотрел на тебя, пока ты говорил, а потом улыбнулся, наклонился, и казалось, что точно поцелует тебя, в плечо или в макушку, но не поцеловал, конечно, снова выпрямился. Грустненько и стыдненько было смотреть, как ты дразнил его и тут же кололся, хихикал, как телка, следил за ним, как котенок за бантиком, он терялся, осоловело смотрел себе в колени (ладонь держал на своем, потом уперся в твое и как будто не заметил), улыбался так доверчиво, с тихой просьбой – ну Славка, ну что мне, ну три бутылки водки со спрайтом, ну дальше что, что на пятерых? Чейни пьяно заржал на слова Анзора про «первый опыт», и ты одинаково смутился – и одинаково разозлился, что смутился, - за моником и на видео. Иисус ходил по воде. У вас был забег по болоту, вслепую. Левые смехуечки, левый пиздеж, злой угар над Расселом в два рыла, вопросы про участников, Монька под столом. Не важно было, кто что скажет, кто что сделает. Вы с Денисом, не сговариваясь, играли в пятнашки: он открыл рот – ты открыл, он смеялся – ты смеялся, он уронил рюмку, ты опрокинул бутылку, он доебался до монтажера, ты на какой-то хуй за него заступился. Где-то на финише, по ощущениям, за последним ходом и последней ответкой, вас ждали – что? Признание, поцелуй и «первый опыт»? Чейни ответственно напомнил: - Скажи, что это шутка, в определенный момент. - Нет. Нет. Если тебе три года спустя все было очевидно, неужели ему – не было?