Лунная дорога

       Доверие.       Максвелла уже и след простыл, а Джейкоб всё ещё смотрел на то место, где он только что стоял, и не мог поверить в произошедшее. Мутный алкогольный туман рассеивался, уступая место прохладному ночному воздуху и запаху стали, имеющему место быть в вагоне поезда. Джейкоб задумчиво осмотрел своё обиталище и решил прогуляться, уж больно пустым и нелепым казался ему вагон после их с Максвеллом попойки. Скрежет колёс ознаменовал остановку, и ассасин шагнул в ночь, вдыхая прохладный Лондонский воздух полной грудью. Холод отрезвил, взбодрил разомленное тело, разум начал работать быстрее, цепляясь за всякие несущественные мелочи, вроде больших луж на мостовой, отражающих звезды, словно огромные зеркала, или влажных красных кирпичей, блестящих от влаги россыпью алмазной крошки. Ржавые пики оград, устремленные в черное небо, и уличные фонари, как маленькие сердца, бьющиеся в промозглом и холодном городе. Всё, вплоть до борозд на земле, оставленных массивными колесами экипажа, казалось Джейкобу удивительным и родным.        Это Его город.       Джейкоб Фрай брёл по тёмным улицам, слушая мимолётную болтовню пьяных барыг, и чувствовал себя прекрасно. Оставшись наедине с собой, он внезапно ощутил смутное облегчение, будто услышал отдалённые раскаты грома, грозу, что миновала его и теперь бушевала далеко за горизонтом, казалось, что в параллельном мире. Здесь же у него был чудный ночной Лондон и светлое летящее чувство, распирающее грудь, названия которому он придумать ещё не мог. Как и не мог осознать в полной мере, в отличие от Максвелла, что, в действительности, произошло сегодня, опыта недоставало, но почуял это каким-то звериным чутьём, присущим только ему и никому более. Джейкоб Фрай брёл сквозь ночь, чувствовал беспричинное счастье, мурлыкал под нос заезженную мелодию, название которой не знал, и даже не подозревал, что…       Влюблён.       Он влюблялся и раньше, конечно, но то чувство было лишь бледной тенью неосознанной любви, которая прорастала в нём теперь тонкими и крепкими стеблями, постепенно расцветая, превращаясь в крупные, благоухающие бутоны. Это не было страстью, к которой со временем Фрай привык и перестал воспринимать как нечто новое, но было чем-то более глубоким и сокровенным, что могло существовать десятилетиями, не нуждаясь в вымученных попытках продлить его искусственно. Все это было в Джейкобе Фрае, но сам он об этом не знал, к счастью или нет. Точно так же он не знал, как пришёл к знакомому театру. Ноги сами принесли его сюда, и теперь он стоял перед освещённым входом, растерянный и недоумевающий, испытывая острое желание зайти внутрь, немного подразнить хмурого Льюиса и провести остаток ночи за широким деревянным столом в компании Максвелла Рота.       Останавливало лишь то, что пренебрегать гостеприимством Джейкобу отчаянно не хотелось, ведь они расстались всего пару часов назад. Правда, небосвод уже тронул рассвет, и, чисто с практической точки зрения, уже наступило утро, то есть завтра, однако, в действительности, это было лишь глупой отговоркой, и он прекрасно это понимал. Ему просто хотелось увидеть Максвелла ещё раз. Не потому, что тот обладал неземной красотой или был приятен чисто с эстетической точки зрения, но его присутствие успокаивало Джейкоба, давало ощущение жизни, стучащий в голове ритм крови, блеск в глазах. Казалось, что пока они проворачивают свои безумные аферы, все проблемы и тревоги тонут в безумной гонке за глоток воздуха, и ассасин никак не мог остановиться, жадно глотая солоноватый металлический воздух раскалённого адреналина. Правда, дело было не только в этом. Риска ему и до Максвелла хватало, просто Рот умел делать это весело. Джейкоб улыбнулся собственным мыслям. Да, он умел веселиться на полную катушку, не оглядываясь назад, не смотря на то, что скажут ему остальные, и совершенно не заботясь о последствиях. Но всё же он дал ему время, чтобы вывести детей.       Максвелл его послушал.       Эта простая мысль повергла Джейкоба в шок. Да Рот в жизни никого не слушал! Ассасин заметался, меряя мостовую широкими шагами и пытаясь понять, что конкретно в этой идиоме приводит его в восторг и пугает одновременно. Тамплиер поступился своими принципами, это было ясно как день, ведь вся суть Максвелла заключалась в его наплевательском отношении ко всем моральным ценностям в этом бренном мире. Но, несмотря на это, «ни одна сиротка не пострадала». Двадцать минут могли сыграть с ними плохую шутку, и, возможно, они бы не вернулись живыми, но Максвелл дал ему это время, чтобы Джейкоб сделал то, что должен, словно это доставляло ему удовольствие. Ведь он всегда делает только то, что хочет. Фрай задумчиво уставился на алевшую в сумерках вывеску «Альгамбры», словно она могла дать ему ответы на все его вопросы, но та оставила своё мнение при себе. Множество смутных догадок вилось в голове подобно рою пчел, но ни одна из них не была достаточно весомой, чтобы походить на правду. Главный вход, призывно освещенный тёплым светом керосиновых ламп, манил в лоно красных партеров и софитов, но все мысли были немного левее, в темном невзрачном переулке, где была ещё одна дверь, которая вела за кулисы. Эта дверь была только для своих, для тех, кого приглашал лично Максвелл Рот, который, возможно, давно уже спал и не ждал гостей.       Потоптавшись у двери, Джейкоб вышел обратно к главному входу и перешёл в парк напротив, чтобы не искушать себя лишний раз. Даже в предрассветных сумерках Стрэнд был наполнен жизнью, из глубины парка доносилось оперное пение, пьяный смех и звук льющейся воды фонтана. Устало опустившись на одну из пустующих лавочек, Джейкоб разглядывал гирлянды из бумажных фонариков и размышлял о том, почему один из них не горит, даже не подозревая, что из темного окна Альгамбры за ним пристально наблюдают. — Мистер Рот? — комната осветилась полоской света, льющегося из дверного проёма. — Да, Льюис, — отозвался Максвелл, удобно устроившись на подоконнике и не отводя взгляда от прозрачной поверхности стекла. — Кажется, у нас гости. — Знаю. — Мне пригласить мистера Фрая войти? — Не стоит. Он зайдёт сам, если захочет.       Максвелл улыбался, рассматривая разгуливающего под его окнами Джейкоба Фрая. Он следил за каждым его шагом, начиная с того момента, как знакомый цилиндр замаячил около «Альгамбры», даже не пытаясь удержать в узде разливающееся в груди тепло. Никто не видел его лица за тёмными безликими окнами театра, горящих в сумраке зеленых огней, улыбки столь вдохновленной, что позавидовала бы Мона Лиза. Ночь выдалась прохладной, но Рота грели мысли о Джейкобе, его присутствие взбадривало, и казалось, что он может провести без сна ещё неделю, просто любуясь ассасином, разглядывающим светильники в парке.       Он любовался им.       Как любуются порой произведениями искусства, так и Максвелл Рот любовался Джейкобом Фраем. Ему нравилось наблюдать за ним со стороны, пока тот его не видит, подмечать такие мелочи, как походка или наклон головы, отмечать про себя разворот широких плеч и неосознанные мимолётные жесты. Ненавязчивое ощущение тепла и целостности не покидало его, это было новым чувством для Рота, и он смаковал его как должно, как смакуют дорогое вино. Джейкоб не видел его, у него не было причин приходить в Стрэнд сегодня, но он продолжал околачиваться неподалёку, словно притянутый магнетической силой или приведённый звериным чутьём. Луна пробивалась сквозь пелену облаков, освещая его расслабленное лицо. Ассасин выглядел сонным, немного растерянным, но больше довольным, словно думал о важных и радующих его вещах. Максвеллу казалось, что он может сидеть так вечно, наслаждаясь незримой, но крепнущей с каждой минутой связью между ними. Мрачными тучами всплыли воспоминания о несущемся сквозь Лондонскую ночь поезде ассасинов и доске с изображениями тамплиеров, где было и его лицо. Рот ничего не стал говорить о ней, как и о маленькой модельке кареты между беспорядочных книжных рядов, чертежах дворца, игриво выглядывающих из выдвижного ящика комода, голове зебры, взирающей со стены, и скрипке, скромно спрятанной у подставки для нот. Целый калейдоскоп маленьких цветных стёкол, собирающихся в жизнь Джейкоба Фрая, словно драгоценные камни, они сверкали на солнце, заманивая своими историями. Но в той же мере все эти вещи были белыми пятнами недосказанности, пробелами, которые Максвелл стремился заполнить. Его не волновал черный список ассасинов, в который он просто не мог бы не войти, но волновали следы прошлого Джейкоба, о котором он ничего не знал.       Задумавшись, Максвелл пропустил момент, когда Джейкоб вновь пришёл в движение и оказался прямо около главного входа. Сердце предательски пропустило удар. Фрай замер посреди большой лужи, в которой купались ночные звёзды, ещё не согнанные с небосвода рассветными лучами. Он смотрел вверх, напряженно вглядываясь в то окно, из которого за ним наблюдал Максвелл. Тамплиер замер, широко распахнув глаза и пытаясь запечатлеть этот момент в своей памяти, запомнить каждую мелочь, каждый осколок звёзд под ногами Джейкоба, выражение красивого лица, глаза, в которых читалась надежда, и собственное колотящееся о рёбра сердце. Видавший многое, переживший огромное количество бед Максвелл Рот растерялся, ощутив мерное и неспешное движение светил по ночному лону. Казалось, что весь мир вдруг пришел в удивительную для него гармонию, столь слаженную и далекую от хаоса, что настолько взбалмошное существо, как Максвелл, в нём совершенно потерялось. На самом деле он понимал, что это лишь крошечное мгновение, подаренное ему вечностью, прекрасный сверкающий осколок калейдоскопа, засевший глубоко в жадно бьющемся сердце. Джейкоб стоял среди звёзд и искал его взглядом, смутно ощущая его присутствие, пытаясь разглядеть знакомый силуэт в провале темного окна.       Невыносимо.       Максвелл закрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание. Новое чувство накрывало его с головой, бурлило в жилах, прожигая грудную клетку невнятными мотивами, а затем вдруг сжалось, став плотным и осязаемым, приобретая форму вполне конкретного желания. Локомотив, несущийся сквозь туман, вырвался под чистое звездное небо, высекая колесами искры из стали рельс. Бездонная чернота неба захватывала дух, и от того казалось, что поезд несётся прямиком в космическую бездну. — Льюис!       Джейкоба за окном уже не было, он исчез вместе со звёздами, уступая рассветному солнцу. Не задерживаясь больше ни на минуту, Рот стремглав мчался по сонным Лондонским улицам к единственному месту, которое могло унести все его тревоги.