***
— Ты знаешь кто? Они лежали под звездным небом на небольшой цветочной полянке. Очень близко, но недостаточно для того, чтобы почувствовать хотя бы тепло тел друг друга. Чимин повернул голову в сторону Юнги. Тот смотрел на небо и о чем-то думал. Такой легкий и безмятежный. Как только Мин перестал надевать маску, Чимин перестал смотреть по сторонам и смотрел только на духа. И сейчас он просто глазел, пока Юнги делал вид, что совершенно не замечает его взгляда. Смотрел, мысленно проводя кончиками пальцев по идеальным чертам лица. Смотрел, мысленно рисуя мокрую дорожку из поцелуев от лисьих глаз до фарфоровой тонкой шеи. И так хотелось прижать Юнги своим телом, поднял его руки над головой и сделать с ним то, о чем так мечтается холодными ночами вот уже три года. Паку так хотелось хотя бы переплести свои пальцы с пальцами Юнги, но он вовремя останавливался, зажмуривая от безысходности глаза. В такие моменты подушечки пальцев почему-то жгло, а по всему телу проходил противный озноб. Паку с каждым днём становилось все труднее сдерживать себя от мощных порывов прикоснуться, обнять, поцеловать Юнги. Он чувствовал себя жутким человеком, когда думал о том, что можно один раз позволить себе… всего одно касание, чтобы хотя бы узнать, действительно ли его кожа такая гладкая, как выглядит. Под солнечными лучами она так вообще сияет, словно обсыпана блёстками. Красиво до ужаса. До такого ужаса, что хочется просто плакать о того, что эта красота так близко и так далеко одновременно. — Кто? — медленно повернул голову Юнги в сторону Чимина. У Пака на секунду перехватило дыхание, и рой бабочек затрепетал где-то внизу живота. Юнги смотрел на него с такой теплотой, что можно было подумать, что Чимин тут не один такой влюблённый дурак. — Ты сахар, — прошептал зачарованно Чимин. — Сахар? — в такой же тональности переспросил дух. — Да, — все так же шёпотом, как будто рассказывает великую тайну, продолжал Чимин. — Потому что у тебя такая белая кожа и вся светится при солнечном свете, да даже под лунным светом ты такой… волшебный, — облизнул пересохшие губы. Мин как-то рвано вздохнул, проследив за языком парня напротив. — И ты такой… сладкий, — закусил он нижнюю губу, очень сильно надеясь, что эта ночь скроет от Юнги покрасневшее от смущения лицо Чимина. Чимин никогда и никому не говорил ничего подобно, да и вообще сейчас он сказал это, потому что просто уже не мог сдерживать всю эту влюблённость внутри. Все эти чувства — они так и просились наружу, и если уж их нельзя передать тактильно, обнимая и целуя, то пусть хотя бы долетают мимолётным влюблёнными фразами. — Боже, ты прости, я совсем не то имел введу, я не должен был такое говорить. Юнги лишь по-теплому улыбнулся и повернулся к Паку профилем, переводя свой взгляд на небо и опять о чём-то думая. «Какой же дурак. Надо же было такое ляпнуть» — отругал себя мысленно парень и перевел взгляд на звездное небо, которое в эту ночь было действительно прекрасным. «И зачем мне эти звёзды, если я могу смотреть на тебя?» — пронеслось у Пака в голове. — Чимин? — не отрывая взгляда от звёздного неба, тихо позвал его Юнги. — А? — Как понять, что ты влюблён? Чимин вздрогнул. — Эээ, ну, это когда тебе очень хорошо с человеком, и когда не хочешь ни на секунду расставаться с ним. — То есть, если мне с тобой хорошо, значит ли это, что я влюблён в тебя? — Юнги повернул голову в сторону Чимина, тот под пристальным взглядом лисьих глаз нервно сглотнул ком в горле. — Не обязательно, может быть, это просто дружеская симпатия, — с долей грусти сказал Чимин. — Тогда как понять, что я влюблён? Чимин сглотнул. Он сел, и, опустив свой взгляд, чтобы Юнги не мог прочитать его эмоции по лицу, начал теребить растянутый рукав своей кофты. — Это когда… когда в твоей голове нет ни одной мысли о себе, потому что всё занято этим человеком. Ты засыпаешь, просыпаешься и живёшь с его именем на губах. Это когда идёт дождь, а ты думаешь не о том, что забыл зонтик и придется бежать до дома без ничего и промокать до нитки, а том, как же там он, где он, в теплом ли месте и в безопасности? Пак в этот момент грустно улыбнулся, вспоминая каждый дождь в своем родном городе, без Юнги. — Это когда так сильно хочешь поцеловать этого человека, что так больно. Так больно, Юнги, — закусил он нижнюю губу, пытаясь не зарыдать. — Просто невыносимо, — парня охватил такой ужасный озноб, как будто его кинули в холодный океан на растерзание акулам. — Когда просто за шанс хотя бы обнять этого человека и уткнуться ему в шею ты готов отдать всё на свете. Абсолютно всё. Это как будто тебя душат, но тебе это так нравится и ты просишь ещё, пока не наступает смерть. И последнее, о чем ты подумаешь перед самой смертью — это будет его имя. Юнги, — всё-таки не сдержался и зарыдал Чимин. — Я так хочу тебя поцеловать. Юнги, — вытирая слёзы, дрожащими губами промычал он. — Я тебя тоже, — так горько прошептал дух. — Что нам делать? Что нам делать, Юнги? Я так больше не могу. Я завтра уезжаю и не увижу тебя целых грёбанных девять месяцев. Я умру. — Уже поздно, пошли я провожу тебя, — встал Юнги и повернул голову в сторону такой знакомой и родной тропинки к дому Чимина. Дух надеялся, что Пак не заметит предательской слезы, которую он не смог сдержать, как бы не старался. Он должен скрыть. Должен. Ради Чимина. Ради них. Юнги потом поплачет. Один. Как и всегда. Когда Чимин уедет. Чимин хотел возразить, хотел и дальше орать о своей любви и о жестокой судьбе, но лишь захлебнулся в слезах, и слова все куда-то пропали, хотелось просто кричать и ломать всё вокруг. Юнги подхватил с земли палку и протянул её Чимину, чтобы тот как и всегда взялся за другой конец, но парень, увидев этот ненавистный им предмет, лишь сильнее зарыдал. — Пожалуйста, не плачь. Мне больно, когда я вижу твои слёзы, — тихо прошептал, смотря на небо, на чёртовы звёзды. Смотреть на рыдающего Чимина было выше его сил. Дух не видел его слёз с тех пор, как они впервые встретились. С тех пор, как он нашёл рыдающего заплутавшего в чаще леса мальчика. Юнги, все так же не смотря на парня, потряс перед ним палкой, чтоб тот наконец-то за неё ухватился. И когда он почувствовал, что Чимин это сделал, он перевёл взгляд на него. Тот смотрел себе под ноги и вытирал мокрые щёки рукавом свитера. Так сильно хотелось его обнять и сказать, что всё будет хорошо, что они что-то придумают, что всё изменится, но дух не стал бросаться пустыми надеждами. Лучше так. Больно, но зато правда. Пусть Чимин помучается день или неделю, возможно, месяц, но не всю жизнь. Юнги и так занял слишком много места в его жизни. До того места, где они попрощались впервые одиннадцать лет назад и куда теперь так не хотелось возвращаться вновь, они шли молча, каждый думая о том, есть ли у них шанс. Они шли неспеша, пытаясь запомнить в друг друге всё, пытаясь продлить эту ночь ещё хотя бы на пару мгновений. К сожалению, у любой дороги есть свой конец. Дойдя до конца тропинки, Чимин всё-таки не сдержался. — Я… я думаю, что попрошу родителей остаться тут ненадолго, чтобы мы разобрались во всем, да, Юнги? Мы же… найдем выход, да? — Чимин… — попытался его перебить дух. — Мы найдем выход? — повторил с надеждой. — Чимин, послушай… — Я не хочу уезжать, — с надрывом признался Пак. Глаза вновь предательски начало жечь. То ли от тлеющей где-то злобы на этот мир за всю пережитую боль, то ли от бессилия. — Не приезжай, — голос Юнги ровный и чистый, будто он и не ощущает в груди сотни тысяч маленьких осколков, на которые, кажется, разбивается сердце, пока с губ срываются эти слова. А есть ли оно у духов, сердце?.. Никто никогда не ответит. Но Мин точно знал, чувствовал сейчас, что оно есть и оно просто нечеловечески болит. — Что? — Чимин ожидал чего угодно, но не этого. — Забудь меня, не приезжай. Не думай обо мне, Чимин. — Что ты такое говоришь? — во взгляде, тотчас взметнувшемся вверх, маленькими искорками вспыхнула злоба. — Найди себе хорошего человека, влюбись в него. Я не принесу тебе счастья, ты даже обнять меня никогда не сможешь… — задрожал его голос на последних словах. — А кто-то другой, думаешь, принесёт?! Не решай за меня! Блять! А о себе? О себе ты подумал? Что ты тут будешь делать без меня?! — хотелось схватить Мина за плечи и хорошенько встряхнуть, выбить из его головы все эти мысли, закричать «Ты же любишь меня, Юнги, хватит, прошу тебя!». — Я справлюсь, — попытался твёрдо сказать дух, но неуверенность так и сочила от этих слов. — Юнги… Ты любишь меня? — с дрожью в голосе спросил он, как будто если ответ будет положительным, это всё изменит. — Я не хочу, чтоб ты приезжал. Больше никогда. — Нет. Пошел ты! Я приеду, — почти прошипел Пак, не сводя с Юнги взгляда, который с каждой секундой наполнялся всё большей и большей злобой. — Тогда я дотронусь до тебя, — посмотрел он прямо в глаза Чимину. Он видел злость, но видел и прячущиеся за ней обиду за неспособность изменить хоть что-то и горечь, в которой, казалось, можно было утонуть. Он видел, как злость растворяется, и как всё ярче горит в глазах Чимина что-то, чему Юнги не нашел бы достойное описание. — Что?.. — шёпотом переспрашивает Пак, смотря в такие любимые глаза. «Нет, нет, нет» — бьётся в голове одна единственная мысль. То, в чём так нуждаешься, о чём грезишь и что не даёт покоя ни на секунду и есть то, чего нельзя допустить. Жалкая ирония судьбы, осознание которой сжигает в уголь сердце. — Я хочу, чтоб ты был счастлив. — Блять, ты вообще слышишь, что ты говоришь? Я не буду счастлив без тебя! — Ты и не пробовал. — Я пробовал! Все эти одиннадцать лет! Каждые девять месяцев от каждого грёбанного года! Я пробовал! Я даже ходил на парочку свиданий, но сбегал, потому что это не ты. — Не приезжай, Чимин. Пожалуйста, не приезжай, — прикусив губу, замотал он головой. — Иначе что? — с вызовом спросил парень. — Я уже сказал. Я сам покончу с этим. — А точнее с собой! Ты грёбанный сукин сын! Ты делаешь мне так больно! Я разве заслужил это? Заслужил?! Как же мне хочется тебя ударить… — Так давай, ударь. Думаешь мне легко? Ты сказал, что плачешь, потому что не можешь даже прикоснуться ко мне. Я тоже плачу, Чимин. Тоже! — Так давай… всё оставим как есть? Как было? — Во взгляде мелькает надежда и нежность, что окутала сорвавшиеся с губ слова. — Я не могу. Уже не могу. Я устал. Уходи, Чимин. Прошу, уходи, — по щеке лишь покатилась одинокая слеза, тут же сорвавшаяся и упавшая куда-то в траву. Пак надрывно усмехнулся и вскинул глаза кверху — что-то их снова стало жечь — прикусил щёку. Он хотел уже развернуться, уйти, оставив все попытки достучаться до Юнги, но остановился, потому что нащупал в своём кармане подарок, который он хотел подарить Мину в эту ночь. Чимин вытащил маленький предмет из куртки и, посмотрев на него, усмехнулся. — У меня для тебя есть подарок на память, — парень поднял взгляд на духа. — Это кулон. Знак инь-янь, не знаю… возможно, ты про него слышал. Тут две половинки, — подошёл он ближе к духу, чтобы показать ему. — Чёрная и белая. Это как земля и воздух, или как огонь и вода, или… как я и ты, — улыбнулся он. — Они такие разные, но всё-таки их тянет к друг другу. Пусть… пусть моя будет чёрной, а твоя белой. Чимин отделил две половинки друг от друга и белую протянул Юнги. Тот опешил на миг, но поднял руку и аккуратно взял кулон, как будто это был самый ценный предмет во вселенной. Юнги с благодарностью посмотрел на Чимина и хотел уже что-то сказать, наверное… наверное, он хотел сказать «не уходи, без тебя так пусто. Ты просто не представляешь как пусто. И ещё одного года в ожидании я просто не вынесу», но не сказал. Не смог. Чимин как будто всё прочел по глазам духа и горько усмехнулся. Он последний раз посмотрел на Юнги и, улыбнувшись, развернулся и ушел, так и не услышав, как Юнги, упав на землю, прошептал такое нужное «не уходи»Знаешь, этот знак… он как будто про нас. Мы такие разные, что нам нельзя быть вместе, хотя отдельно друг от друга существовать невозможно.