Город брошенных чудес

Я раскрываю слипшиеся веки. Вновь выхожу из глубокого, пронзающего сознание, сна. Веки закрываются в очередной раз, не желая открываться с первого раза. Словно на ресницах слепленная какой-то крепкой паутиной, а, может, лентой, расположилось царство пауков или блох. Они смотрят на меня, когда я сплю. Смотрят в то самое мгновение, когда я моргаю и не вижу ничего, кроме мрака. А они видят всё. И смеются надо мной. Но я так давно не слышал их смеха. Мое сердце очерствело и больше я не проявляю к "городам на веке" ни жалости, ни ненависти или же отвращения. Когда-то я медленно, часами раскрывал веки, чтобы города успели разорваться на два берега, не боясь пасть в бездну моих черных глаз. А в иные дни я вздрагивал, когда одно из жителей "города на веке" махал мне рукой. Нужно говорить об ужасе, что меня тогда охватывал? Нет, думаю, что нет. И все же в городе брошенных чудес быстро учишься ничему не удивляться. Когда-то я слышал, что надежда умирает последней. Хм... Нет. Глупость, на самом деле. Последнее чувство, которое умирает - это страх. Чтобы понять это, у меня ушло... я поднимаю взгляд в небеса, но не вижу солнца за черными тучами. Трудно следить за временем, когда не известно, сколько прошло часов или минут. Я опускаю взгляд на своё запястье. Зачем? Я уже не помню. С некоторых пор я стал вести свое времяисчисление по количеству снов. Например сейчас был третий сон с последнего принятия еды, и пять с того момента, как я умылся. Двести три, как я начал вести это исчисление и более чем четыреста, как я проснулся впервые. Мои ноги окрепли. Первое время мне приходилось очень часто падать. Воздух и земля здесь очень тяжёлые. И улицы как будто выложены многотонным слоем пепла. Что это за пепел? Не знаю. Он так чёрен, что мои белые ботинки из крокодильей кожи после нескольких шагов окрасились в перламутр, а вскоре в иссиня-черный цвет, пока не приобрели такой оттенок темноты, который я никогда не видел. А каждая попытка стряхнуть его оборачивались жуткими ожогами, что заживали в промежутке доследующего сна. Тридцать два сна, как мне пришлось в последний раз обжечься. Ноги я не беру в расчёт. Я не вижу в этом никакой причины. Почему? Потому что они у меня всегда обожжены. Здесь нет никаких мазей для нежной кожи. А она у меня очень нежная. Но вскоре она начала интенсивно грубеть, так что любой жар стал мне не страшен. Ноги привели меня к двери, к которой их вёл голод. От плоских стенок моего желудка, вверх в мозг, а после снова вниз, к ногам. Я снова уснул. Веки не хотят раскрываться. Пальцами я разжимаю их, и два города на веках кричат от невероятных разрушений. И оба города обращаются пеплом, опадая на горячие дороги. Ноги вытанцовывают, притаптывая разрушенные города. Здесь много прохожих, но никто не посмотрит на тебя, если ты сделаешь какую-то странность. Какое-то время мне приходилось испытывать чувство крайнего изумления, когда я видел "странности". Но никаких странностей вовсе не было. На самом деле здесь нет странностей. Вон идет рыцарь. Забрало его посеребренного шлема опущено. Сквозь щелки едва видны такие же чёрные глаза, как у меня. А позади пират с зачесанными набок бледными волосами. И проходя, они даже не посмотрят друг на друга. Никто не поднимет взгляд в небеса, когда крылатый змей низко пролетит над высотками города, едва не затрагивая крыш. Один взмах этого хвоста способен уничтожить целый район. И всем будет плевать. Позади меня революция начинается, а впереди оканчивается. А где оканчивается одна война, начинается другая. Четыре сна назад мне в голову пришла странная мысль. Как мне кажется, я всегда стремился к хорошей жизни. А что есть хорошая жизнь? Помню лишь слова, которые хорошо звучат: отдых, женщины, деньги. И еще слова, которые плохо звучат: работа, одиночество, бедность. Только это я могу вспомнить, но точно помню, что добивался жизни в смерти. И миллионы, если не миллиарды людей вроде меня, также добивались жизни в смерти, даже не подозревая, что сбегают от жизни в смерть. Помню еще баннер: бегущий мужчина радостно улыбается и из его губ исходит фраза: движение - жизнь!.. Сейчас, в абсолютном покое, в городе, где деньги не важны, а женщины везде и всегда готовы тебе отдаться... я почему-то не чувствую себя счастливым. Я могу поселиться в самом высоком небоскребе города, но зачем мне это? Стать ближе к пасмурным небесам? Конечно. В этом городе еще есть мечтатели и фанатики, верящие, что когда-то, где-то под небесами покажется луч света. А где-то тихо проносится гортанный голос под стук цепей, но разобрать слов невозможно. Слишком далек голос и слишком сломан проигрыватель. Хм... я злобно усмехаюсь. "Слишком сломан". Зачем? Зачем я заношу эти слова в свой блокнот, как некое великое изречение непризнанного философа? Я смотрю выше, где другие изречения также похожи на прошлые и следующие. "Слишком печален". "Слишком испуган". "Слишком"... Есть слова, без которых невозможно что-то выразить. Это роковые и с тем самые важные слова. Чтобы не произошло, они должны быть. Это основа всего. "Слишком" - одно из таких. А также есть люди, без которых не существует чего либо. Они существуют, и их часто называют "слишком". Ведь лишь став чем-то "слишком", чем-то большим, можно выделиться оттенком из чёрного пепла. Сейчас, вслед за "слишком сломан", мне приходится писать под скрип карандаша и урчание желудка: "слишком голоден". На осколке тарелки мне удалось вынести остатки своей трапезы. Продавщица, не попросив какой-либо помощи или возмещения, протянула мне пакет, чтобы убрать еду. Она была нема и глуха, а потому я показал покачиванием головы, что мне не нужен пакет. - Я унесу так, - глухо произнес я губами. - Спасибо. Она кивнула. Уверен, меня она не запомнит. Как и того старика, что сидел в дальнем углу. И если там, вдалеке я искал хоть зачаток логики, здесь я ищу зачаток нелогичности. Хоть одного повода посмеяться. Но как не ищи, видишь одну безысходность. И выбирая между злобной насмешкой и шуткой построенной на правде, я предпочту насмешку. Глаза снова слиплись. Еще одна странная мысль. Города рвутся у меня на веках, моля, чтобы я не уничтожал их. Но что я могу поделать, когда они мне мешают? Конечно, ничего. Сжав веки, города смыкаются. Молитвы утихают. Уши мои перестают жужжать от ропотного обоготворения. И когда мне надоедает их мольба, или же они обо мне забывают, веки резко раскрываются. Сколько раз мне доводилось издеваться над ними, медленно смыкая глаза и медленно раскрывая их. Но сейчас мне было не до них. Я хотел увидеть то, за чем мне пришлось взобраться на эту вершину. По бетонным ступенькам и разрушенным стенам, в которых стучал бушующий ветер. И сидя на краю, отлично видно, как там, чуть ниже, такие же стоят на коленях и молятся небу. Молятся на каждой крышей, и перед тем как подняться на вершину, мне пришлось пропустить двоих поклонников погасшего солнца. В иной раз думаешь, что каждый сам создает своего бога. То тут, то здесь, кто-то останавливается, чтобы вознести руки или же наоборот, опустить их. И было со многими, кто хоть как-то напоминал борцов. С чем они боролись? Я не знаю. Сам еще этого не испытал. Можно сказать, не нашёл своё божество. И держа свой поёк на осколке тарелки, я пытаюсь найти его. Того, кого мог назвать отцом. Это мой последний сон в этом городе. Скоро я уйду за пределы тех далёких стен. Они такие же серые, как пепельные улицы. Что ж, может, там меня ждёт что-то иное. В самом начале своего пути я хотел сбежать отсюда. Что-то как будто гнало меня прочь из этого умирающего города. Какая-то часть жизни билась во мне и бьется до сих пор. И оглядываясь, я ищу глаза, что смотрят на меня. Но нет, только взгляд - и никаких глаз. На всю пепельную улицу. На весь мир. Я достаточно повидал, чтобы больше никогда не вернутся в этот город. Я устал от повелителей времени и священников. Я устал от всего этого перевернутого мира с его философами и чистыми душами, и истерзанными телами. И если раньше я молился на свою нищету, то здесь и молиться нечему. Хватит, я ухожу. Собираю последние пожитки. Голова? - Есть. Счастье? - Будет лишь мешать. Злость? - Обязательно. Лишь злой человек будет идти и перебирать ногами, несмотря ни на что. Главное не схватить с собой глупость, иначе злость уведёт меня не в те дали. Продолжаем. Совесть? - А вон она, прихрамывает. Устала, бедолага. Но ничего, поставим галочку. Что дальше? Точно, прощальный взгляд. Ах, этот взгляд! Словно последние слова в горячем споре - дарует чувство победы и легкое сердце. Но вот я стою у этих врат. Вавилонские врата. И вот, я за ними. Бросаю прощальный взгляд. Но почему так тяжело на сердце? Словно я оставил что-то важное за этими проклятыми стенами. Точно. Я поймал прощальный взгляд. Закованный в латы крестоносец смотрит мне в спину и ждёт, когда я обернусь. Я оборачиваюсь. Машу ему рукой. Он машет мне. Я смеюсь. И Вавилонские врата смеются надо мной. А затем - тишина... Отброшены все сомнения и начат долгий путь в царство мрака. *** Я шёл через пепельную пустошь. Ту пустошь, что зрела тонким пластом за Вавилонскими стенами. Но стоило сделать первый зевок, как я понял: пустошь куда больше. Древний Вавилон остался далеко позади. Всё меньше были его стены. Всё тише взрывы и смех. Через сотню шагов, моим глазам открылись виселицы. Иссохшие тела чуть вздрагивали на скрипучих веревках. Стоило пройти десяток шатающихся шагов, как моё сердце забилось чаще. Тело вздрогнуло. Трудно не заволноваться, когда над твоей головой каркает ворон. Он машет крыльями и смотрит на меня злобными чёрными глазами. Так и хочет впиться своим потресканым клювом в моим глазницы и вырвать мои глаза. Но я насмехаюсь над ним, ведь это он, а не я, доживает свой век... Всё же, как это приятно, когда тебя встречают. Пусть злобно и непристойно. Пусть. Это всё же лучше, нежели абсолютное безразличие. И ворон стал мне чем-то вроде друга. Хоть очень злого друга. Он сразу запрыгнул мне на плечо и стал бить крыльями. Вцепился клювом в мои волосы и кричал, словно говоря: тяни, вытяни меня, тварь! Что ж, мне ничего не оставалось, как заставить его спрыгнуть с моего плеча. Взмыв вверх под низкие облака, он вернулся и уже снова сел мне на плечо. Так он сидел долгое время, пока чёрт не уговорил его цапнуть меня за ухо. Теперь он летал и сидел на горячем пепле. Но ему видимо не привыкать. Умный ворон всегда находит, где сесть: то на перекладине виселицы, то на обглоданном черепе, то на острие затупившегося копья. Да, это был древний, мудрый ворон. Достаточно одного взгляда в его чёрные глаза - это именно та злость, что вырабатывается долгими годами практики. Укусит, отступит. Дождётся, когда потеряешь бдительность - и вновь нападёт. Не зря говорят - злые люди ещё спляшут на наших могилах. Быть может, секрет бессмертия уж давно открыт. Просто злые люди слишком умны, чтобы нам, глупым его открыть, и слишком хитры, чтобы слишком часто показываться на глаза, и с тем, свое бессмертие. А ворону... ему всё равно. Что человек скажет другим? И если во мне есть хотя бы осколок разума, я промолчу про свою безумную, глупую и смешную догадку. А иным этого вполне хватит, чтобы посмеяться надо мной и издевательски, нежно погладить ворона по голове. И я продолжаю свой путь. Оборванный плащ веером развевается чуть вдали. Я сорвал его. Следы крови остались там, где выглядывают колени. Но это ничего. Я поглубже укутался в плащ, поправил у плеч, натянул кусок ткани на лицо до самой переносицы и двинул дальше, накинув на себя капюшон. Ворон насмешливо усмехнулся надо мной и перемахнул через капюшон. Низко пролетел над пеплом и сел на раскаленный камень на подъеме. Он вырывал перья из черных крыльев, в ожидании меня. Я следую за ним. Ворон - верный мой спутник. Он громко мне кричит, когда я двигаюсь не туда. Я повинуюсь его крику, даже если этот крик предвещает мою гибель. Всё же здесь одна дорога. И по ней он ведёт меня. Чем дольше я иду, тем тяжелее дышать. Я так стремился в этот путь, что позабыл - нет ничего, кроме пустоши. И я вспомнил то, что забыл. Вспомнил белую рубашку и чёрные штаны. Смоляные ботинки и зализанную прическу. Вспомнил улыбку на своих губах. Но это лишь воспоминания. А воспоминания одного человека - не более, чем след на песке. А бриз так близок. Так близок ветер. Он бьет меня по лицу. Он бьет меня по ногам и поднимает песок, чтобы ослепить меня. Ему это удалось. Я ослеп. И ослепленный, я не увидел, как иду в неизвестность. И ворон забился под полами моего плаща. Глупец! Я доверился ему. И теперь он рвет мою плоть на куски. Дождался бы, пока я умру! Сгину в этих песках. Но нет. Он хочет отведать свежей, сочной плоти. Я сую ладонь под плащ и отрываю его от своей груди, и бросаю в начавшуюся пепельную бурю. Громко крича, он был подхвачен ветром и унесён прочь. А я, сопротивлялся. Бился изо всех сил, пока ветер всё же не победил меня. Ноги подкосились и я пал на землю. Вот, что мне уготовано за моё тщеславие и самоуверенность. А столетний стервятник еще посмеётся надо мной, пожирая моё тело, кусок за куском. Так и есть. Я уже слышу его крики. Моё лицо уже наполовину вкопалось в пепел, как раздался очередной крик. Все ближе. Все более неизбежно. Я открыл глаза, чтобы напоследок взглянуть в эти злые глаза. Но вместо ворона я увидел человеческий силуэт. На его плече гордо восседал ворон. Дряхлыми пальцами человеку подцепил меня и поднял. Слишком сильный для старика. Слишком молчаливый для героя. И снова "слишком". А я слишком глупый. В глазах помутнело. Я понял, что теряю сознание. Пепел закатился мне за воротник и больно колотил по онемевшей спине. Спаситель взял меня на свою широкую спину и гонимый бурей, быстро бросился вниз. Он скакал также быстро, как и моё сердце. И подходя к пику жизни, пику своей активности, я понял, что веки закрыты, и вокруг воцарилось тишина. Словно в затяжном прыжке, я потерял сознание. И лишь толчки изредка доносились до меня, словно перекаты волн. Толчок вправо, и вот волна обращается бризом у правого берега. Толчок влево, - поднимается гигантская волна и бьет по скалистым берегам. Третий толчок, четвертый... Шум обращается тишиной, а блеск перекатов волн светом. Я уже слышу, как далека пепельная буря. Как меня сбросили с уставшей спины и тихо что-то шепчут. Ворон громко каркнет. Ему ответят шепотом, и он умолкнет. А затем послышится треск костра. Я открою глаза. И снова "города на веках" кричат, вопят, чтобы я не открывал глаз. Но я не слышу их мольбы. Я раскрываю глаза и слышу, как бьётся моё сердце. Тук-так. Тук-так. И дыхание, как затяжное дыхание костра. Чуть подождав, я услышал тихий стон. Он то нарастал, то утихал. И все звучал, под ритм моего сердца. Тук-так. Тук-так. Ийе... Ийе - нарастал стон. Ойе.. Ойе - утихал человеческий вой. И лишь когда стук сердца умолк, а вой стих, спаситель приказал посмотреть на него. Я посмотрел. Ворон сидел на его плече и пронзительно смотрел на меня. Взгляд спасителя был точно таким же, но с тяжёлым оттенком усталости. Мне хотелось рассмеяться над собственной слабостью, ведь моим спасителям был старик в выпотрошенных, лоснящихся лохмотьях. Но я не стал смеяться, поняв, что выгляжу ничуть не лучше. Ворон сдавил когтями его обвисшее плечо. Старик ничего не почувствовал. Он чуть качался. Он усмехался. Я понял - старик пьян. Старик забил в барабан снова. Только сейчас я сумел понять, как точно он угадывал ритм моего сердца. Моё сердце билось в такт с его ударами. Он бил и говорил: - Зачем ты здесь? Я подумал, прежде чем дать свой ответ. - Чтобы жить. Внезапно, старик перестал бить в барабан. Он долго смотрел мне в глаза, прежде чем приподнять опавшие брови. Он протянул ладонь к костру. Огонь коснулся его руки; играл между пальцев и смеялся. Огонь что-то шептал старику. Старик молчал и слушал. - Но на что тебе жизнь? - Старик водил ладонью по веткам и бревнам, что-то выбирая для себя. - Я устал быть мертвым, - без сомнений ответил я, и робко протянул ладонь к костру. Гордый огонь обжег меня, и я отдёрнул руку. Он прошипел на меня. Я прошипел на него. - Не желаю более влачить своё жалкое существование. Ото сна ко сну. От смерти к смерти. Я хочу жить. Почувствовать морской бриз на моей огрубевшей коже, и луч солнца на моём бледном лице. - И что ты отдашь взамен? - Что?.. Старик все что-то искал среди дощечек. Наконец, когда пламя дошло ему до локтя, он вытащил дощечку. Она облазила в его руках. Один конец заострился и поднялся, а второй сжался, став абсолютно плоским. Старик поднёс плоский конец к губам и долго работая губами, сумел-таки выбить дым. Он тихо запел низким голосом, и дым срывался с его губ. Он вновь взглянул мне в глаза. Его взгляд был жесток; так смотрят охотники, выследившие свою добычу. Веки медленно сомкнулись. Он тяжело вздохнул и протянул мне трубку. - ... Дыхание огня... - всё, что он сказал. Это был приказ. Я взял трубку и стал вдыхать. Вдыхал долго, пока в голове не раздалось щелканье. Я тревожно отнял трубку от губ. Старик смотрел на меня без удивления, без осуждения. Лишь чуть заметно кивнул и вновь забил по барабану. И снова стук моего сердца сравнялся с мелодичным стуком о натянутую кожу. Тук-так. Тук-так. Ойе. Ойу. Я вновь вдохнул дым трубки. Треск стал сильнее. Ворон смотрел на меня всё также пристально. Я показал ему свою грудь. На ней не было и следа. Он сдержанно каркнул. "Вот видишь... - расслышал я, прежде чем он взмахнул крыльями и улетел во мрак. Взмах за взмахом. Стук сердца. Крик. Пепельная пустошь". Голова тяжелеет. Говорить становится всё труднее. А движения всё легче. Ещё мгновенье, и я взмахну руками. Я лечу. Лечу. Вслед за ним. Всё выше, под низкие облака. Но даже в небе есть волки. По небесным дорогам они скачут за нами. Ворон быстрее взмахнёт крыльями. Я за ним... Стук сердца всё чаще, и я танцую вокруг костра. Пляшу, извиваюсь, кричу и воплю. А старик бьёт всё сильнее, всё быстрее. Рвёт моё сердце на части и поднимает голову вверх. Развеваются реки волос по дряблой спине. И скачет, скачет душа жеребцом во тьме. Её не остановить... Шамана не остановить. Костёр горит всё ярче. Пляска костра неистова. Его не остановить. И я ногой перепрыгиваю через него. Огонь обжигает мою обнажённую плоть. Я падаю. Горячий пепел укутывает меня в свои объятия. Меня ломает на части. Шаман опьянил меня. Шаман родил меня. Украл у смерти. И где-то там, за низкими облаками, на небосводе, горит моя звезда. Но я здесь, так далёк от неё. Я разбит, на дороге разрушения в поисках идеала. Нет иной дороги. Мой взгляд поднят в небеса - там лишь тучи. А закрыв веки, вижу всю ту же темноту. А барабан бьёт всё чаще. Шаман взмывает всем своим существом и бушует; срывает струны голоса, одну за другой, пока внезапно ладонь не слабеет, а губы безмолвно закрываются. Тело откидывается назад, из глотки вырывается хриплый стон старика. Лишь костёр всё также трещит. Огонь успокаивает. Огонь пожирает все сомнения и мысли. Остаётся лишь покой. Мои веки закрыты. Дыхание бесшумно. Я положил ладонь на грудь. Сердце... еле бьётся. Глаза закатываются. Костёр утихает. И вот, уже нет ни ночи, ни низких облаков. Есть лишь пепельная пустошь и чистое, багровое небо. Занимается заря. Моё сердце трепещет в груди. Колени дрожат и голос срывается в немой мольбе, в немом восхвалении. Вот он небосвод. Вот она восходящая звезда. Яркий, слепящий луч пронзает меня. Всем своим телом я познаю это. Я познаю высшую форму экстаза. Бог коснулся меня. Принял в свои объятия и нашептал на ухо: я с тобой... всегда. Но рано или поздно придётся проснуться. Это осознание, как звонок тревоги. По кусочкам, словно отсыревшая штукатурка, сон рушится на куски. И вот нет ни солнца, ни тепла, ни света, ни голоса. Костёр сгорел, и снова полусумрак царит вокруг. Я медленно поднимаюсь. Быстро натянув штаны, я обернулся на склонившийся силуэт, и увидел старика. Он о чем-то переговаривался с вороном. Чертова птица кричала на него, пока старик не умолк. Ворон отвернулся, опустил голову и стукнул клювом в знак согласия. Шаман улыбнулся, после чего погладил его по голове и взглянул на меня. Его глаза были полны доброты и ласки. Его взгляд согрел меня. Но ворон смотрел на меня совершенно иначе. Взгляд полный холодной ненависти пробежал по моей коже дрожью. Ветер пробежался под полами плаща, пронзая меня вновь и вновь жаром и холодом. Только сейчас я сумел почувствовать, что воздух пахнет железом. К чему бы это? Наступило последнее мгновение. Есть много мгновений: мгновение радости и отчаянья, мгновение любви и ненависти, мгновение выбора, мгновенье судьбы, мгновенье, за которым закрываются сотни дверей. Но не страшно. Все эти блестящие двери закрывают одну, исполосованную и перекошенную дверь, за которой скрыт целый мир. Шаман показал взглядом на ворона и сказал: - Теперь твоя жизнь принадлежит ему, и ты пойдешь с ним. - Не ожидая возмущений, старик сразу пояснил всё тем же спокойным голосом: - Если бы не его зов, я бы не успел тебя спасти. - Я не пойду за птицей, даже если она спасла меня! - прокричал я, решив, что старик в конец обезумел. - Быть может, - ответил он, как будто услышал мои мысли. А может не будто. - Но лишь он выведет тебя к берегам, где скрыта жизнь. Я ещё раз взглянул на старика, перевёл взгляд на птицу и усмехнулся. Всё равно я не знал куда иду и зачем. Уж лучше идти за обезумевшей птицей, нежели на поводу у собственного отчаянья, и рано или поздно самому обратиться этой птицей. Шаман подвинул барабан на пояс, взял несколько обгоревших угольков себе в сумку и бесшумно скрылся за пепельным холмом. Ворон смотрел ему вслед, пока тот не исчез. Так мы начали свой долгий путь.