Город брошенных чудес

Вслушайтесь. Где-то вдалеке, тихо, едва слышно звенят колокола. Тихий трезвон медных, бронзовых, серебряных и золотых колоколов, и от каждого из них, исходит свой звук, и своя песнь. Один тихий, частый, звонкий, другой громкий, редкий, глухой. Каждый из них раздаётся по своему, и по своему прекрасен. Но нравится мне, лишь один из них. Вон тот, раздающийся не часто и не редко. Не достаточно тихий, чтобы его не расслышать и не достаточно громкий, чтобы быть самым сильным. Это один из колоколов в центре всего шествия звука. Отлитый из белого серебра, с орнаментом из листьев, и выгравирован надписью: Это лишь звук, сотрясание воздуха, что захватит душу и вырвет сердце из груди. И поверьте, эта мелодия прекрасна. Вы не представляете, на что, на самом деле способна музыка. Музыка исцеляет лучше, чем самое сильное лекарство. Музыка способна вернуть человеческому лицу улыбку, а душе прекрасные волнения. Музыка навеивает ветерок перемен, тогда, когда кажется, что больше выхода нет. Музыка дарует силы, когда человек падает на колени от бессилия. Музыка дарует воспоминания, и навевает мысли о будущем. Музыка тихо шепчет на ушко тому, кто желает творить. Музыка манит танцевать и любить. Музыка делает людей прекрасными. Музыка – воздух, без которого трудно жить. Я, не могу без неё жить. Когда же колокола стихли, я подорвался с места, сделал полный круг вокруг себя, стряхнул пыль времени с разноцветных одеяний, и твёрдым, размеренным шагом направился туда, где стихли колокола. Я не спешу, зная, что успею во-время. Я взберусь по стёртым тысячами ног ступеням, и войду под свод полуразрушенной, но все также величественной, старой церкви. Я вошёл через высокую арку. Ладан проникал в мои лёгкие, окрылял душу, облегчал тело. Я присел на одну из немногих скамей – пришёл послушать песнопение. Передо мной, в белых рубищах застыли фигуры с опущенными вниз головами. Веки мужчин были зашиты тонкой нитью, а у женщин покрыты воском. И стоял во главе хора церковнослужитель - слепой старец. Его веки открыты, а потускневшие глаза обращены к небу. Когда же наступила тишина, старец пропел высоким и тонким голосом. Он умолк и вслед за ним запели другие. Сначала мужчины первого и второго ряда. А затем присоединились женщины третьего, четвертого ряда. Я раскрыл глаза. Их голоса проникали в меня. Я чувствовал, как сердце бьётся всё сильнее с каждым новым словом. Они пели, и где-то вдалеке, на каменистых равнинах прорастала сочная трава. Там, словно ладьи под порывами ветра, плывут облака. Где-то там, у финикового дерева пасутся дикие лошади. Они взмывают пышной кривой, гордо топчут землю и их ржание раздаётся на много горизонтов вперёд. И всё это в пении слепых монахов и монахинь. Они пели, как молиться отчаянный человек, и мольба их была жива. Мольбой, они умиляли своего бога. Мольбой, они навевали грёзы на каждого, кто их слышал. И я чувствовал на себе взгляд тех лошадей. Видел, как взмывают гривы. Слышал, как бьют копыта о землю. Пребывая в тени финиковых деревьев, я ощущал их мощное дыхание. Только вольные лошади так дышат. Чёрная грива отливала в утренних лучах золотом, и ветер скользил по траве. Еще никогда и нигде не было, и не будет таких лошадей. Они исчезнут, лишь стихнет мольба, но навеки останутся легкой дымкой воспоминаний в душе тех, кто видел их. Служители смолкли. Песнопение стихло, и сгинул прекрасный сон. Я открыл глаза в ожидании, когда вновь раздастся голос старика, а за ним, все остальные. Ждать пришлось недолго. Совсем скоро, тишина обратилась тонким звоном. Раньше я не слышал такого тонкого звона. Звон нёс за собою холод, серые оттенки и спокойствие. Вокруг была лишь степь. Белая, как хлопок и холодная, как крещенская вода. Небо затянула серая полоса перистых облаков, а впереди, одна белая дымка неизведанного. Это так похоже на пустующий нимб. А на самом деле, это песнь снегов по ушедшим навсегда. Они там, где-то за горизонтом. Дымка укрыла их и заглушила их шаги. Но они там. Конные и пешие. С поводьями в руках или с посохом. В латах или в лохмотьях. Святые и грешные. Живые и мёртвые. Они все там, где их никто не видел. Они там, в краю неразгаданных загадок, и пустых небес, что пахнут грозой, травой и солнцем. Они все там, вдалеке от любопытных глаз. И даже друг для друга они скрыты дымкой. Каждый из них одинок. Служители смолкли. Ещё много и много раз песни смолкали, и вновь раздавались. Песнь об алой розе, что терниями опутала замок, и впилась шипами в невинного младенца. Песнь о страннике, без устали пересекающем север, запад, юг и восток. Песнь о могучих звёздах, что хранят в своей сокровищнице погасшее солнце. Песнь о небе и любви. О Фортуне и Терезе. О свете и мраке. Начале и конце. Много песен, отрывков, отголосков о прошлом от великого творца, безумного гения. И последняя песнь - о пустоте. И я погружаюсь в эту пустоту. Я весь её слуга. И где-то в глубинах меня, едва слышно, раздаётся: “А несмотря ни на что, Изабелла была права. Когда отворачиваешься, травы просто нет, и гаснет целый мир. Её логическая догадка, стала безумием для тех, кто не мог её понять. И для Людвига тоже. Все мы частичка мира, и нет мира без нас, как нет нас без мира. В бушующем море пустоты, только наше существование гарантия реальности вокруг. И когда мы умираем, мир, гаснет вместе с нами. Нет, не так. Мир существует как прежде. Но теперь никто не скажет, что этот клен так прекрасен, а вон та ветка сирени так благоухает! Мы этого не скажем, и уже никто не узнает, как прекрасны те листья, и те цветы. Мы уйдем навек, забрав с собой, нечто большее, как эти монахи и монахини”. Я открываю глаза. Служители старой церкви застыли, подобно статуям, без вздоха, без выдоха. Они спели песнь мира, оставив только воспоминания тем, кто всё слышал. Но когда придёт время, они запоют вновь… А я, буду ждать. Я дождусь, и вновь увижу то, что сгинуло в пустоте, за моей спиной.