Неясная надежда

После ответного матча с "Зенитом" к Суаресу было страшно подойти, и никто из одноклубников даже не пытался сделать это. Луис, как раненый зверь, метался по раздевалке, по его лицу текли злые слёзы, само лицо было перекошено в мучительно-злобной гримасе. Порой до спешно переодевавшихся красных доносился горячечный шёпот: "Проигрыш! Какой нелепый! Чёрт дери, чёрт дери!!!" Этот максималист, как всегда, проклиная всех и вся, прежде всего винил себя — не дотащил, не сумел, помешали... помешали! Всегда приятнее скинуть часть тяжкого бремени вины на кого-то другого. Разумеется, виноват Губочан — кинулся под ноги. "Мразь смазливая, блондин карикатурный!" — набатом стучала в висках навязчивая идея виновности Томаша. Какое ещё, к чёртовой матери, удержание мяча? Хотел помешать! Помешать — и всё тут! Наплевать, что сам толкнул — упал-то под ноги он! Схватив сумку, Суарес молча вылетел из раздевалки, провожаемый взглядами молчаливых одноклубников, что не рисковали произносить в его присутствии что-либо, связанное с прошедшим матчем. Да и вообще что-либо произносить — каждому из них хотелось ещё некоторое время пожить. А Луису просто хотелось никого не видеть, чтобы всё обдумать, взвесить и хотя бы самую малость успокоиться. Но чёрт, какое тут спокойствие?! Будто бы назло, из гостевой раздевалки в одиночестве и явно самым первым вынырнул понурый Губочан, заставивший Суареса так распсиховаться сегодня — нет, он по-прежнему не считал себя виноватым. Луис встряхнул гудящей головой и решительно направился наперерез Томашу. Когда он подошёл к нему чуть ли не вплотную, тот внезапно поднял взгляд и посмотрел на него. Узнав в приблизившемся человеке Суареса, он чуть отшатнулся назад, а в серо-голубых глазах заплескались какие-то сдавленные испуг и затравленность — и без того явно не думавший ничего особенно положительного о Луисе Томаш теперь, казалось, окончательно убедился в верности своего вердикта. Шедший же с намерением выговориться и спустить пар Суарес, взглянув в эти выразительные глаза, в которых отражались все мысли их обладателя, казалось, просто-напросто потерял дар речи, чувствуя, что если тот его и не боится, то, по крайней мере, испытывает крайнюю неприязнь и намерен сторониться его до последнего. Луис чуть ли не в первый раз в жизни растерянно отвёл взгляд в сторону и спросил, наверное, о самой банальной и очевидной вещи, о которой только в принципе мог: — Я теперь противен тебе, да? И скептически-удивлённо приподнятая светлая бровь Губочана, ирония которого маскировала неуверенность и неприязнь, лишь лишний раз подтвердила это. — А разве тебя это волнует? А действительно, какого же это чёрта Суареса вдруг стало волновать, что о нём думает блондинчик сине-бело-голубой расцветки, который стоял рядом, сверлил своими глазищами и усиленно делал вид, что ну вот ни капельки не ждёт ответа? — А что, если так? — Да вот меня интересует, если это действительно так, почему ты не подумал об этом на пару часов раньше, когда старательно втаптывал меня в газон? Луис и сам толком не понял, что на него нашло, когда он поднял взгляд на всё так же пристально разглядывавшего его Губочана и чуть охрипшим голосом спросил: — Было больно? Томаш вместо ответа хмыкнул, развернулся спиной и задрал мастерку, демонстрируя красноречивые следы шипованной подошвы на бледной коже. И Суарес, привычно послав в задницу все условности и наплевав на всё, что сулит ему этот поступок, протянул смугловатую руку, контрастировавшую с белой кожей Томаша, и коснулся отпечатков, слегка огладив кожу, тут же покрывшуюся мурашками. Тот вдруг развернулся и в едином порыве, боясь замедлиться, зная, что за замедлением последует поток здравых мыслей, которые отобьют всё желание, прижался к губам Суареса, тут же углубив прикосновение и укусив того за губу — болезненно, до крови, желая отомстить. Так же внезапно оторвался, будто бы испугавшись, в последний взгляд окинул Луиса — чуть ли не впервые в жизни растерянного, непонимающего, со стекающей из уголка рта струйкой крови — и, круто развернувшись, заспешил к автобусу, должному отвезти команду, к тому моменту начавшую всем составом выползать из раздевалки. А ещё более разбитый, чем только после конца матча, Суарес растерянно провожал его взглядом, не зная, что сказать, что подумать. И остро ощущал, что физическая боль не может пойти ни в какое сравнение со случайно данной, пусть даже в желании отомстить, неясной надеждой.