Как не писать идиотский сюжет и иные советы

      Когда я читал комикс «Убер» — там был такой момент. Сперва расскажу зачин: значит, нацисты под самый конец Второй мировой («конец» с точки зрения нашей истории) нашли способ изготовления сверхлюдей, которые умеют стрелять магией, низводить гром с небес, неуязвимы для большинства видов оружия и т.д. С помощью своей новой силы нацисты начали контрнаступление. Из-за этого Сталин оказывается перед выбором — или дальше позволить нацистам наступать, или создать своих сверхлюдей. Для этого надо ввести в тело человека вещество, которое скорее всего его убьёт. Но с малой степенью вероятности оно сделаете его сверхчеловеком. Сталин приказывает тупо силой сгонять советский народ на процедуры по внедрению в тело этого вещества. Среди русскоязычных обозревателей комикса возникло возмущение, мол, опять нас показали в духе «бабы ещё нарожают».       Однако, давайте спросим, что сценарист комикса изобразил недостоверно? Давайте спросим: исходя из того, что нам известно о Сталине, можем ли мы сказать, как бы он поступил в такой ситуации? У меня нет сомнений, что характер Сталина передан достоверно. Судя по всему тому, что мы знаем о Сталине, он бы поступил именно так.       Относительно недавно вышел фильм «Зоя» — в нём Сталин внезапно показан как сострадающий интеллигент, который очень переживает по поводу того, что должен отдать приказ, в рамках которого будут уничтожаться деревни, где живут граждане СССР, которых оккупировали немцы. Этот образ высмеял Баженов — и верно, исходя из того, что мы знаем о Сталине, мы можем сказать, что он не был таким. Мы знаем, что во время Великой Отечественной войны советские войска были вынуждены вести бои с немцами, которые засели в ранее захваченных городах и деревнях — потому множество советских граждан погибло во время этих боёв. Данный факт печален, но не вызывает возмущение ни у кого — ни у тех, кто вынуждено громил свои же собственные города, ни у тех, на чьи головы летели бомбы по этому поводу — так как все понимают, что немецкие войска представляли собой колоссальную опасность. Испытывал ли Сталин особые душевные терзания по этому поводу? Нам известно, что он, например, преследовал ЛГБТ — лично вернул УК за это [1] — то есть, не имея никаких реальных причин, Сталин был готов бросать в тюрьмы и лагеря людей, которых бы там ожидала участь хуже смерти — мы знаем, как заключённые относятся к ЛГБТ: они не считают их за людей, они их насилуют, они держат их у параши и т.д. То есть Сталин был готов обрекать людей на участь хуже смерти даже тогда, когда в этом не было ни малейшей необходимости, только из личной неприязни к их способу совокупления. Из этого мы можем сделать вывод, что такие качества, как сострадание, милосердие, элементарная человеческая порядочность не имели к Сталину никакого отношения, либо имели столь малое, что ничего не возымели (не больше, чем у Гитлера, который пощадил еврейскую девочку, о которой речь пойдёт ниже). Из этого можно сделать однозначный вывод, что будь Сталин в ситуации, когда надо класть людей на смерть по реальной необходимости, сердце Сталина бы не дрогнуло. Теперь давайте зададимся вопросом: существует ли злодеяние, на которое Сталин не пошёл бы ради личной власти и ради своего могущества? Осмысляя поведение Сталина, мы видим, что такого преступления нет, ибо внутренних тормозов у Сталина мы не видим — почувствуй он нечто такое при большой заманчивости совершить злодеяние, он выбрал бы злодеяние, а не порядочность.       Вопрос, может ли Сталин, в том случае, когда он делает зло по необходимости (как в «Убере») вызывать сочувствие? Нет (как и возмущение) — у меня он никого сочувствия не вызывает. Сочувствие может быть вызвано как минимум только тогда, когда лицо, его творящее, испытывает душевные муки.       Но это не единственное условие для полностью легитимного сочувствия. Как хорошо заметил Толкин, обсуждая с читателем эпизод, где последний заподозрил жалость у тролля, не имеет никакого значения, испытывает злодей жалость или нет, если эта жалость не способна ни на что его сподвигнуть. Потому чтобы ни испытывал тролль, это чувство было не в силах заставить тролля измениться в лучшую сторону.       Более того, это изменение в лучшую сторону должно приносить соразмерные злодеянию плоды. Скажем, Гитлер был не против общаться с детьми, чтобы делать совместные фотографии. Однажды ему хитрая мама подсунула свою полуеврейскую дочку — Берниль Ниенау — эта фотография девочки с идеально арийской внешностью не первый случай такой злой иронии, когда человек с внешностью истинного арийца оказывался потомком Авраама. Гитлер очень расстроился, когда узнал, что эта милая девочка оказалась, по его представлениям, аналогом иранской дэвы. Но убивать он её не стал, со временем разорвал общение, и, возможно, приказал не трогать (во всяком случае её не тронули до 1943, когда она умерла от болезни) [2]. Это не единственный раз, когда нацисты испытывали жалость к своим жертвам — или даже помогали отдельно взятым евреям — это, однако, не мешает нацистам делать то, что они делают. Потому Толкин был прав — жалость не характеризует злодея как достойного сочувствия, если она не способна толкнуть его на действия, соразмерные с тем, чтобы исправить свои злые дела.       Возможен ещё вариант, когда злодей сильно страдает — но он всё равно злой. Тогда какое-то сострадание он может вызывать, но если злодеяния его велики, то это чувство не может сподвигнуть как-то возмутиться его печальной участи. Например, серийный убийца, садист, насильник и педераст Игорь Анатольевич Иртышов — рос в неблагополучной семье, отец и мать были алкоголиками; в десять лет попал в автокатастрофу и получил серьёзную черепно-мозговую травму — ему поставили диагноз «олигофрения в степени умеренной дебильности», после чего мать отдала его в специальный интернат, где над Иртышовым постоянно издевались и насиловали. Когда Иртышов вырос, то сам начал насиловать и иногда убивать мальчиков — скажем, изнасиловав девятилетнего мальчика, Иртышов вырвал у него голыми руками девять метров кишечника, после чего покинул место преступления, а мальчик ещё несколько лет умудрился выживать после такого. Едва ли, несмотря на те ужасы, которые пережил сам Иртышов, он может вызвать сочувствие, которое бы как-то повлияло на наши действия, применимые по отношению к нему в любом варианте — подобных ему можно или быстро прикончить — или замуровать в клетке до конца жизни, при этом из соображений той же жалости лучше сделать первое (но так как мораторий на смертную казнь у нас ввели, то Иртышов успел буквально сойти с ума в камере за долгие годы заключения — так что это название для него вышло куда более суровым, чем быстрая пуля в лоб). Тут, как верно заметил Харитонов, некоторые люди настолько испорчены Ахриманом, что лучшее, что можно сделать для них, это их побыстрее убить.       Потому у меня вызывают жалость члены Консульта — так как они обречены на адские муки и знают об этом — я этого не стесняюсь, так как вечный ад делает жалость легитимной к любому, кто страдает за любые конечные преступления.       Однако давайте возьмём личностей, которые не были столь безнадёжно испорчены. Те, кто себя не просто ненавидят, а способны измениться или же действовать так, чтобы избежать впредь того, что они сделали раньше. Скажем, когда я писал свой фик РВФ — см. прошлую часть — я выписал Хиро как персонажа, сделавшего немало неприятных дел: он и киллером работал (отвечал за ликвидацию политических врагов своих начальников), и в геноциде принял участие (который не он начал, а начали его начальники), и дочку свою бросил — однако он сожалеет об этом — вплоть до раскаяния в ряде дел — в иных делах Хиро был бы тоже рад раскаяться, но каяться можно только тогда, когда ты считаешь, что был неправ — в свою очередь далеко не все дела, которые сами по себе ужасны, могут быть неправильны: Хиро совершил и такие вещи, которые он находит правильными, при том, что дела эти ужасны.       При этом я отказываю в праве на жалость тем своим злодеям, которые творят злодеяния, тоже обусловленные чем-то, что их может оправдать в духе «времена были такие, так все делают» — так как подобно Сталину, не было никакого преступления, на которое бы эти личности не пошли, ибо они уже дали знать о себе, как о тех, к кому порядочность, сострадание и жалость, не имеют никакого отношения, а если и имеют, то малое и глобально непродуктивное. Скажем, думаю, я хорошо показал, как доброжелательно заботились о Хиро и его будущей жене лидеры Логриса (политической партии, на которую потом работал Хиро) — подобно Сталину и Гитлеру, в порывах хорошего настроения, они могли давать конфетки детям, спасать их от репрессий и т.д. и т.п. — но ничего из этого не характеризует тиранов как достойных сочувствия — как тех, кто уже показал себя в деле. В конце концов, чтобы лучше раскрыть Хиро, я поставил его на место его бывших начальников, и показал, как сильно Хиро переживает, держа в руках бразды правления — и боясь, что он может стать таким же. В свою очередь те, кому Хиро идейно противопоставлен, знают только одну политику: любые дела, любые преступления, только лишь бы я добился успеха быстрее — и всё это с совершенно каменным сердцем и философией: в жизни все говно, будь и ты дерьмом.