Как не писать идиотский сюжет и иные советы

      Я очень люблю спорить. Когда мне не с кем спорить, я начинаю спорить в уме сам с собой, защищая разные тезисы. Это для меня спорт и тренировка мозгов. Потому я ношу за плечами очень большой опыт споров на самые разные темы с самыми разными людьми. За это время я научился отмечать самые разные проблемы споров. Содержательно описать спор — это очень важно, потому что спор — это вообще-то такой же бой. Только вместо ножей и пуль там слова и смыслы. Спор — такой же экшен с перестрелками.       Поговорим о том, что нужно для хорошего спора. В первую очередь участникам необходим тезис. Тезис — это позиция, которой придерживается персонаж, она пистолет — аргументы всего лишь пули. Тезисы сторон должны быть известны им обоим. Конечно, возможно и обратное, но по-настоящему эпический спор предполагает, что противники по-настоящему понимают друг друга. Как это хорошо было показано в одном зороастрийском тексте: встретились Ормазд и Ахриман — посмотрели друг на друга, так как они боги — им взгляда хватило, чтобы понять друг друга — и Ормазд говорит: «Мысли наши не схожи».       Для начала должен сказать, что есть такое понятие, как деструктивный спор — это слишком длинная фраза, я назову его свар. Такого слова нет в общем употреблении, но я один раз где-то слышал фразу «скатиться в свар» в смысле «скатиться в деструктивный спор». Свар начинается тогда, когда участник вместо опровержения аргументов и тезиса, старается выставить идеи оппонента в максимально тупом виде, это может делаться в рамках политической борьбы, в качестве троллинга, в качестве банального удовлетворения желания противоречить. Многие дискуссии на острые темы в Интернете скатываются вот в это. Например, я говорю «не стоит провоцировать насилие без нужды» — мне говорят «так все считают, что нельзя провоцировать насилие без нужды, даже Гитлер — чем ваше мнение лучше мнения Гитлера?» Понятное дело, что разница между умеренным (то есть не абсолютизированным) пацифизмом и гитлеризмом имеется, но чтобы эту разницу показать, потребуется излагать содержание и того, и иного учения — а в рамках спора это невозможно, и всякая попытка эту разницу подчеркнуть отдельно и на неё сослаться также будет перековеркана оппонентом. Я говорю «не стоит провоцировать конфликты» — мне говорят «да, а зачем вы тогда спорите?» Пацифизм он про вопрос физического насилия, а не про споры — но противник либо настолько поглощён жаждой противоречить, что данный очевидный факт уходит от его сознания (и тогда он просто неадекватен), либо он намеренно издевается. Потому тезисы и аргументы улетают в трубу при сваре.       Один из классических методов свара, это резкое вырывание слов оппонента 1 из одного смысла в совершенно другой, после чего критика на том основании, что эти слова теперь-то выглядят глупо в том контексте, который использовал сам оппонент 2. Например: Оппонент 1: Вы использовали здесь приём «это другое» — это как сказать, что «это не война, это спецоперация». Оппонент 2: О, ещё один умный нашёлся! Спецоперация — это часть войны, это как противопоставить Вторую мировую и Великую Отечественную.       Оппонент 1 здесь использовал противопоставление «война и спецоперация» («это не война, это спецоперация») в пропагандистском смысле, Оппонент 2 же выдернул его из этого контекста и использовал в структурно-аналитическом смысле («спецоперация как часть войны») — хотя возможна вероятность того, что человек просто честно вас не понял, подобная акробатика — верный признак того, что вы имеете дело либо с троллем, либо с идиотом — с первым дело ясно, со вторым тоже — нет ничего глупее, чем объяснять идиоту, что он — идиот. Дело в том, что умный человек и идиот всегда сражаются не на равных — идиоту нужно меньше времени и сил, чтобы говорить свои глупости, в свою очередь умному потребуется несоизмеримо больше сил для того, чтобы изобличить все глупости. В сваре имеет смысл быстро показать, что противник — хамло, дурак или безумец, после чего закончить спор в позиции победителя, но не потому, что вы доказали свой тезис, а потому что противник был признан недостойным спора. Такое пояснение я сделал, чтобы отделить свар от, собственно, нормального спора, где важны тезисы и аргументы.       Одним частым элементом именно вербальной вражды будет приём под названием argumentum ad hominem circumstantiae — суть его заключается в том, что позиция оппонента объясняется и потому обесценивается через обращение к неким его жизненным обстоятельствам. С технической стороны — это демагогический приём, так как он обращается к личности оппонента, а не к его тезису. Приведу примеры: — Не буду далеко ходить — в прошлых комментариях хейтер объяснял и потому обесценивал мою мизантропию — моей травмой на почве гомофобии, а мои пацифистические взгляды — моей выученной беспомощностью. Я, разумеется, ещё раз подчеркнул в прошлой части, что в реальной жизни терпеть хамство и демагогию не намерен, потому сразу буду отправлять в бан за такое. До того обычно только религиозные оппоненты пытались «обесценивать» мои взгляды апелляцией к тому, что я хочу жить во грехе. Другой хейтер так вообще говорил, что если я делаю что-то на основе эмоций, то моя деятельность обесценивается. Для меня же — направить свои негативные эмоции на конструктивную деятельность — это самое лучшее, что я могу с ними сделать. — Немировский не использовал этот аргумент напрямую, но как сугубо личное мнение, даже со словами «я не буду это доказывать, просто скажу», заявил, что его идеологические оппоненты под своими высокими идеями просто маскируют желание творить различные гнусности (при этом он оговаривается, что допускает, что есть искренние адепты подобных взглядов, но он говорит только про большинство). — Хиро из моего фанфика, чья оценка списана с примера выше, постоянно утверждает, что идеология Саурона и ВИРМ не имеет никакой ценности, потому что основана только на их желании потакать своей мании величия. Правда это он говорит не им самим в дискуссии, а своим союзникам или соратникам. Потому что Устроители Будущего будут взамен упрекать Хиро в мелочном гедонизме и эгоизме. — С точки зрения Кхорна тот факт, что Слаанеш является мерзким пидором, обесценивает идею Слаанеш реализовать себя через потакание гедонизму; аналогично — то, что Слаанеш думает про Кхорна. — Злодеи де Сада и вообще разнообразные социальные дарвинисты, вроде Эсдес, склонны полагать и заявлять, что позиция их оппонентов обусловлена их слабостью или трусостью. — Григорий Климов прямо заявлял, что те, кто ему не нравятся, являются садо-мазо-извращенцами, которым нравится рваться к власти и прикрывать свой сексуальный мазохизм готовностью страдать за идею. — Оруэлл заявил, что его политические оппоненты просто хотят удовлетворить свою жажду власти. — Мой друг Balduin считает, что Мартин и Бэккер проповедуют аморальное поведение и тем содержательно исчерпывается их позиция. — Такая оценка характерна для религиозных фундаменталистов и для религиозных учений вообще. Скажем, Тим ЛаХей прямо исходит из той картины мира, в которой все, кроме христиан, всего лишь хотят жить во грехе и ненавидят Христа, потому готовы иметь любые другие убеждения, кроме правильных (например, массово поклониться Антихристу) — просто потому, что между неправильными убеждениями в сущности нет никакой разницы. Юлия Вознесенская утверждала, что атеисты выдумали теорию эволюции потому, что не хотят верить в бога, чтобы удовлетворять свои низменные желания, дескать, если человек произошёл от обезьяны, то он — животное, что, следовательно, оправдывает жизнь во страстях. Вообще любой божественный антагонист описан в таком стиле, что он — прямо отождествляется с ложью (Сатана, Ариман), называется идиотом (гностический Демиург) и так далее. Средневековая философия, в конце концов, чтобы подчеркнуть это, прямо исходила из того положения, что зло и дьявол не имеют «субстанционального содержания». Аналогичных взглядом на позицию Мелькора был Толкин. — Троцкий объяснял позиции своих политических оппонентов от Гитлера до Римского Папы «профессиональными (читай корыстными) интересами».       Короче говоря, большинство однозначно враждующих сторон конфликта в нашей жизни (это может быть заочный спор или непосредственный) склонны исходить из того, что их противник — средневековый дьявол — его позиция на самом деле не имеет содержания и он просто хочет творить что-то плохое в силу порочных желаний, собственной глупости, психической травмы и так далее. Конечно, возможен вариант, когда обе стороны признают друг за другом свою правду и, возможно, даже друга друга уважают. Если позиция оппонента признаётся как «не имеющая содержания» — то всякая полемика против него рано или поздно (скорее рано) будет представлять из себя апелляцию к личности, то есть это будет демагогический аргумент.       Например, конфликт Гало Тимоса и Крейя Форсайта — первый утверждает, что не может принять план второго (модальная сфера). Все дальнейшие споры сводятся только к технической стороне, где Крей, ясное дело, побеждает (он — специалист, а Гало — просто говорит глупости, чтобы оправдать желание не делать так, как предлагает делать Крей). Казалось бы, коль уж речь идёт о спасении хоть какой-то часть человечества, нам, зрителям, следует болеть за Форсайта. Но чтобы мы этого не делали, авторы аниме делают позицию Форсайта бессодержательный — оказывается, Форсайт просто хочет потакать собственной жажде власти — именно поэтому он организовал спасение части человечества с умирающей Земли: оказывается, он просто хочет, чтобы все видели его мессией, спасателем и чтобы он правил колонией выживших. Когда бог из машины спасает мир, то Форсайт оказывается очень недоволен — и говорит, если я не буду править колонией, то уж лучше бы мы тут все погибли. Тем самым показывая, какая он сволочь в душе.       Поехали дальше — в области гуманитарной (а нас интересуют именно такие споры, именно им посвящена художественная культура) зачастую смысл понятия зависит от контекста конкретного человека. То есть, прежде того, как спорить, необходимо понять, что имеет в виду оппонент. Например, один мой друг с Украины написал в ЖЖ пост: «Настоящий украинский нацизм» — в этом посте он утверждал, что все бандеровцы и прочие тому подобные мужи — главным образом ряженые популисты, но в качестве настоящего зла он противопоставил им одну известную украинскую феминистку, ссылаясь на её слова о том, что изнасилование девушки, поехавшей в Крым, оправданно — дескать, сама к оккупантам поехала, так ей и надо. В комментариях сразу возник спор «а оправдано ли обвинение жертвы относить к нацизму?» Мой друг заявил, что понятие «нацизм» давно утратило какой-то смысл, кроме просто фразы «великое зло». По итогу, если мне не изменяет память, был сделан вывод — настоящий фашизм был только у Муссолини, а всё остальное, что фашизмом пытаются называть, это другое. Как не трудно заметить, этот спор о понятиях, имеет очень древнюю историю и уходит в Средние века, когда наметилось движение номиналистов и реалистов. Я не буду тут уходить в философию, просто внесу ясность в следующий момент — гуманитарные споры требуют прежде всего понимания к тому, что говорит конкретный человек, его мысль первичная, а термины — вторичны.       Приведу ещё такой пример. Злодеи Маркиза де Сада и Синдзи в моём фанфике придерживаются того представления, что все люди — эгоисты. Какой смысл тут имеет понятие эгоизм? В обыденной речи мы привыкли делить желания, цели и поступки людей на те, которые направлены на их собственное благо и на благо окружающих, первые мы вносим в рамки понятия «эгоизм», вторые — в рамки понятия «альтруизм». Что делают злодеи де Сада и Синдзи? Они берутся рассматривать, что вообще стоит за всеми этими желаниями, поступками и целями. Они рассуждают так: «когда мы совершаем тот или иной поступок, мы стремимся удовлетворить ту или иную потребность внутри своего психического мира, а так как нам доступен только наш психический мир, то, следовательно, удовлетворяя что-то у себя в голове, мы первично работаем на себя, выгода для других тут вторична. А что такое работа на себя? Эгоизм. Так как мы можем работать только на себя, ведь нам доступен на уровне ощущений только наш внутренний мир, то, следовательно, все наши дела — эгоистичны, альтруизм — это вообще ложное понятие, не существует во Вселенной такой вещи, как альтруизм». Именно так эти персонажи доказывают свою позицию оппонентам из числа простых людей, которые привыкли различать эгоизм и альтруизм, и эти люди действительно так видят мир и именно так осмысляют поступки других. Скажем, когда Жюстина помогает злодею Ролану, то он в ответ ей говорит: «ты помогла мне, чтобы сделать лично себе приятно, почему за это я должен быть тебе благодарен?» Когда злодей Нуарсей вытаскивает Жюльетту из тюрьмы, она начинает благодарить его, на это Нуарсей резко отказывает ей принимать благодарности и подробно объясняет, что это он ей помог только потому, что ему с ней было интересно проводить время, потому он не заслуживает этих благодарностей. Синдзи у меня в фанфике так же осмысляет отношения с окружающими людьми. Более того, их так осмысляет его возлюбленный Каору и любовницы Рей и Аска. Как вы понимаете, тут у нас мрачная драма, потому мышление персонажей тут строго такое. Каору осмысляет свою любовь к Синдзи так: «Моя собственная жизнь не имеет для меня никакой ценности, я бы с удовольствием умер, отправил собственное сознание в небытие, но я испытываю сильное желание быть привязанным к Синдзи, потому именно в силу этого желания я придаю своей жизни смысл — то есть цель: быть с Синдзи». Дальше Каору совершает всевозможные героические и самоотверженные поступки ради Синдзи — такое поведение сами герои осмысляют как эгоизм. Разумеется, если герои Георгия Массадова видят мир именно так, то сам Георгий Массадов видит его именно так — у меня даже была такая дискуссия в комментариях к этому циклу, где я доказывал, что все люди — эгоисты. Сейчас я так делать не буду, потому что понял, что никакого «универсального эгоизма» нет (ровно как и «универсального нацизма» и т.д.), просто это разные слова, которые используют люди для маркировки того-то и того-то. Хуже того, такие понятия, как эгоизм и альтруизм — вообще дихотомия. Они имеют смысл только тогда, когда противопоставлены друг другу. Имели бы смысл понятия «левый», «свет», «жизнь» если бы мы не знали понятий «правый», «тьма» и «смерть»? Нет, не имели, они дихотомии. Следовательно, для злодеев де Сада, для Синдзи и для прошлого меня вообще теряет всякий смысл говорить об эгоизме, когда мы пытались доказать, что понятие «альтруизма» не имеет содержания. Чтобы лучше это понять, вспомните мою идею совершенного существа, для которого вообще все ощущения хороши. С его точки зрения все вещи — добро. Потому самих понятий добра и зла в его мышлении не будет, оно их просто не сможет придумать, возможно, оно сможет их узнать от тех, в чьей голове они есть, но для него зло — это как для существа, не имеющего нервных окончаний, понятия боли или чесотки.       Вопрос о том, есть ли такие «универсалии» (универсальный эгоизм, универсальный нацизм и т.д.) — ключевой для спора реалистов и номиналистов в Средневековой философии. Сейчас я продемонстрировал один из примеров того, что такое схоластический спор — спор о границах понятий нацизм и эгоизм — такой спор может быть интересен, он может иметь исключительную важность, чтобы показать то, как персонаж видит мир, но сам по себе он легко может быть признан лишённым смысла, если постулировать, что «универсалий» не бывает (а я склонен считать именно так — почему я так считаю, оставлю за рамками этой статьи), и потому, повторю, всегда важен контекст и всегда надо помнить эту относительность языка.       Далее, теперь необходимо, чтобы тезис вообще должен быть возможен для опровержения. Вот скажем, о чём могут спорить Кхорн и Слаанеш? Кхорн считает, что суровое по отношению ко всем насилие, в том числе по отношению к себе, это самый верный способ реализовать себя, а Слаанеш — мерзкий пидор. Слаанеш считает, что предаваться изнеженному гедонизму, это самый верный способ реализовать себя, Кхорна он считает грубым варваром. Сам Кхорн при этом согласен, что он — грубый варвар, но считает, что это хорошо. Слаанеш аналогичного мнения про мерзкого пидора. Возможен ли тут спор? Конфликт идей абсолютен, но вот никакой возможности что-то логически оспорить тут нет.       Чтобы вы лучше поняли эту проблему, я приведу несколько споров как из своего опыта, так и из опыта наблюдения за другими спорами: • Я спорил с нацисткой. Она говорит, что Гитлер ничего плохого не делал, когда убивал умственно отсталых детей, дескать, это то же самое, что и аборты (и это демагогия, так как дети имеют сознание, а эмбрионы, когда их можно уничтожить, — нет). Она же находит морально оправданным уничтожение евреев, но считает, что лучше их конечно было просто изгнать из Германии куда-нибудь в Африку. Я не смог тут ничего по существу возразить — потому что тут мне можно только процитировать Ормазда. Если человек считает допустимым убивать детей ради абстрактного блага популяции, то что я ещё могу сказать? Именно спор в содержательном смысле здесь невозможен. • Я спорил с одним коммунистом по поводу моего отношения к Сталину. Я ему говорю, что ненавижу Суку народа за то, что он преследовал таких, как я. На что коммунист начал что-то там такое плести, что, мол, моя ненависть не оправдана, я не помню, что он там такое говорил (лень это искать) — но суть в том, что моё отношение к товарищу Кобе вообще не было тезисом. Я просто говорил о собственном отношении. Это не тезис. Я не предлагал ему признать такую ненависть оправданной или неоправданной (модальная сфера), я просто сказал, что у меня такое отношение (техническая/описательная сфера). Как это можно опровергнуть? Да никак, это суждение вообще из другой области, не из области спора. Потому, чтобы спор был содержательным, необходимо, чтобы позиции были именно тезисом, то есть тем, что входит в модальную сферу, видится желательным или нежелательным, добрым или злым, а не является просто констатацией своего мнения. • Один рационалист (не я) спорил с христианкой на тему абортов. Она заявляет, что аборты недопустимы потому, что — нет, не потому, что Иисус так сказал — а потому что невозможно провести точной грани между тем, в какой момент эмбрион становится человеком [1], потому его следует считать человеком с момента зачатия. На это оппонент ей сказал — здравый смысл позволяет сходу различить группу клеток, червячка и плод с уже полноценным мозгом — и сказать, кто тут кто. Это был пример, когда один оппонент верно поразил другого, ибо ответить тут содержательно в общем-то нечего. • Иногда вообще можно пролететь мимо тезиса, в том числе и потому, что тебе настолько хочется ударить в оппонента, что ты даже не видишь, что он прикрыт от этого удара своим тезисом. Например, Клим Жуков, когда спорил с идеологией «Звëздного десанта», заявил, что рабочим надо выдать права голоса потому, что без них у военных ничего не будет. Я на это ответил тем, что сказал — Жукову тогда следует выдать право голоса своему ослу. Тезис идеологии критикуемого романа как раз в том, что рабочие (и простой народ вообще) не способны адекватно голос подать, они слишком безответственные для этого. Именно против этого тезиса надо было выступать Жукову. И если бы он это делал, ему было бы гораздо сложнее. Скажем, в Германии и в России значительная часть простого народа в переломные моменты истории поддержала вовсе не тех, кого она должна была бы поддерживать, по мнению Жукова. Может ли народная масса быть ответственной? Жукову надо было бы думать вокруг этого вопроса.       Следующей важной особенностью спора будет склонность сторон абсолютизировать некий смысловой элемент, придавая ему первичное значение — не так важно, что это будет за спор: это может быть спор о том, кто лучше, женщины или мужчины, или спор о том, как работает человеческое общество. В таком случае каждый оппонент может бесконечно упрекать другого в том, что он видит что-то «слишком однобоко». Все мы, когда выносим некоторые суждения, с помощью языка и мышления, вычленяем из реальности некоторой аспект и пытаемся соотнести его с некоторым другим. Скажем, Никонов утверждает, что мужчины лучше женщин в том смысле, что мужчины двигают цивилизацию. Но что значит «двигают цивилизацию?» Мужчины не могут существовать без женщин, женщины вносят большой вклад в жизнь мужчин, в том числе поэтому у них нет возможности отвлекаться на всякие там изобретения — по этой причине, то есть в силу их роли в патриархальном обществе, у них не было доступа к тем ресурсам, возможностям и знаниям, которые были у мужчин. Вопрос стоял, кто лучше имманентно, мужчины или женщины, в свою очередь мы обнаруживаем, что те или иные достоинства и недостатки проявляются в значительной степени от среды, а не чисто по тому, что присущи женщинам в силу качества (про соотношение яйца и курицы мы ещё поговорим).       Рассмотрю следующий пример, уже сложный. Заочно спорят у нас трое — Клим Жуков, евнух Варис и Августин Блаженный по поводу, что есть источник власти. Я впервые увидел этот спор, когда Жуков комментировал сериал «Игра Престолов». — Варис спрашивает собеседника, что есть власть? По итогам сам на него отвечает — власть происходит от самой идеи власти, которая есть у людей в головах. Проще говоря, он отвечает на этот вопрос так: власть происходит от мема (культурной информации). — Коммунист Клим Жуков, естественно, возражает, сводя всё, как обычно, к экономике. Дескать, есть производственные силы и такова их природа, что они формируют правящий класс, который стоит над народом. Оставим пока Августина. Поговорим вот про что. Чтобы могли существовать производственные силы, необходимо, чтобы у людей в головах присутствовала мысль о том, что им надо что-то делать для того, чтобы эти силы вообще были — чтобы они могли изготовить орудия и начать производство. В том числе у людей должна быть идея власти, то есть мысль, что они вообще-то общество и что они должны кому-то там повиноваться, отдавать часть своего урожая господам и т.д. Тут возник вопрос — так что первичнее, идея или экономика? Яйцо или курица? Без одного не может быть другого. На мой взгляд ошибка Клима Жукова в том, что он абсолютизирует один из важных, но тем не менее, не первичных элементов системы, вообще выделять первичный было бы спорно само по себе. Я уже не говорю о том, что вожак есть даже у примитивных приматов, у которых нет производящего хозяйства, они жрут, что найдут, и как только они станут достаточно умны, чтобы разговаривать, у них будет идея власти — ещё до экономики даже самой примитивной. Но это по времени. А если смотреть как бы «в разрезе» и говорить, что экономика первична, то это подобно тому, как сказать, что курица первична потому, что она же несёт яйца — и до того, как появилась эта конкретная курица, была ещё одна курица, которая снесла яйцо, из которого вылупилась эта курица — потому курица первична. Как вы понимаете, аналогичный ход рассуждения возможен и в том случае, если вы будете абсолютизировать яйцо. Философ Парменид мог бы сказать, что времени вообще не существует, оно иллюзия, потому курица и яйцо — это вообще один и тот же объект, потому никто из них не является причиной и следствием, они в один вечный момент существуют как одно неизменное целое. Этот ответ, в некоторой переработке, применим и к нашему вопросу: действительно, производственные силы и идея власти в головах у людей, с некоторой точки зрения, существуют нераздельно, они вместе развивались по ходу прогресса общества — тогда, быть может, вопрос стоит поставить так: почему общество устроено именно так? Если мы обратимся к тому, почему каждый крестьянин в отдельности считает должным отдавать часть урожая аристократии и находит легитимной власть монарха, то он скажет: «чтобы порядок был, чтобы разбойники не набегали, чтобы соседняя деревня, если у них случится голод, не могла просто так прийти и ограбить нас силой», возможно, он скажет, что-то ещё — про благородную кровь и про бога, но он точно скажет про сторожевую роль властной вертикали. Можно ли попробовать свести наш ответ к порочной человеческой природе? Дескать, власть существует потому, что каждый в отдельности считает, что должен быть защитник одних людей от других людей, следовательно, не будь в людской природе укоренён первородный грех, не было бы института государственной власти. Где-то именно так рассуждал Августин Блаженный, выводя источником власти именно первородный грех. Именно так, к слову, склонен рассуждать и я — сводя в конце концов всё дело к Идее Зла. Однако я склонен отдавать себе отчёт в телеологичности своих рассуждений — потому, скажем, я вложил эту идею в уста Хиро из моего фанфика, чтобы он решительно отстаивал её в мире, где объективный идеализм научен. Но что можно сказать, так это то, что сложная система существует в целом виде, в целом она работает, и здесь нельзя однозначно говорить, что яйцо или курица первичны, точнее с той или иной точки зрения можно говорить о первичности того или иного, но только пока эта относительность осознаётся (и просто удобна для мышления). Потому множество споров могут уйти в никуда из-за поиска абсолютизированной причины и следствия внутри того, что существует неразлучно и не может быть представлено отдельно, как яйцо от курицы или как идея власти и производственные силы в людском обществе. Я повторю, что тема разговора может быть вообще самой-самой любой — я просто для иллюстрации выбираю те темы, которые видел и о которых думал сам. Таким образом всегда надо думать при выделении предмета для обсуждения и поиска причинно-следственных связей.       Приведу ещё один интересный пример моей мысли. Просветители Нового времени искали ответ, как сформировалось государство без божественных причин. С одной стороны, они верно предположили о том, что идеи государства, морали и т.д. имеют человеческое происхождение (а не божественное, как считалось ранее), но с другой стороны — в какой момент времени возникли эти идеи и связи, образующие общество именно как государство? Появилась в том числе и такая модель общественного договора — дескать, когда-то была война всех против всех, потому, ради взаимной выгоды, люди заключили некий договор, потому с тех пор стали жить в качестве государств. Эта теория, если попробовать прикинуть её работу в реальности, выглядит так: была некая хаотичная группа лиц, которая признавала за каждым право делать что душе угодно, и потом вдруг, устав от того, что они слишком часто друг друга убивают, насилуют и грабят, наши дикие люди единовременно решили выйти на сходку и порешали, что теперь они, значит, государство — большая часть людей себя ограничивает в пользу того, чтобы меньшая часть защищала большую друг от друга. Вопрос, с чего они будут соблюдать этот договор, если они заведомо знают, что для каждого из них нормально убивать, грабить и насиловать? Кто здесь будет доверять другому? Лучше всего эту концепцию высмеял либертарианец Елесев: «Вы бы сами согласились подписать договор, который обнулял ваши права в пользу неких лиц, которые получали бы по этому договору абсолютную власть над вами, при этом будучи неспособны гарантировать, что они не злоумышленники и не злоупотребят полученной властью?» Абсурд такого подхода становится очевиден. Да, государство имеет своим источником волю и желания человека, но здесь из верной посылки появился абсурдный вывод именно потому, что человеческое происхождение власти было выделено для рассмотрения именно в таком ключе. Ещё раз, тема может быть любая — я показываю вам частую ошибку в анализе, которую совершают вроде бы образованные люди, будучи неспособны адекватно связать причину и следствие, время и пространство, часть и целое.       Следующий вопрос, который нам важен, это вопрос, с точки зрения чего будет производиться оценка? Очень часто спор сводится к тому, чтобы оценить некие действия, события или явление, неких личностей или их решения. Я уже говорил вам о том, что такая оценка модальна — она субъективна и выносится с позиции некого индивидуума — сам он может руководствоваться этическими, эстетическими, политическими, религиозными, узко-корыстными соображениями, но они так или иначе субъективны, то есть не обязательны ни для кого другого и не могут по умолчанию быть доказаны как те, которые обязательны. Доказанным может быть утверждение, что если ты уже взял для себя некие аксиомы поведения, то обязан поступать именно так, а не иначе. Люди, живущие в социуме, признают положения о взаимной защите, взаимной поддержке, об отказе вредить друг другу и идею совершать групповые действия в пользу наиболее благоприятного выживания, из этого можно выводить самые разнообразные вторичные положения. Например, я люблю выводить отсюда положение о том, что запуск в космос Гагарина был пустой тратой средств. Связано это строго с моей личностью — я очень бережливый, расчётливый и экономный человек, не позволяющий себе лишних трат. Лишние (на мой взгляд) траты моих родственников вызывают у меня боль.       Приведу примеры использования оценки. Вспомним рассуждения Никонова на тему, кто лучше, мужчины или женщины. Вопрос, который возникает при попытках осмыслить спор между феминистками и Никоновым, с точки зрения чего мы будем измерять оценку, лучший или худший? Скажем, Никонов измеряет ценностью человека с точки зрения его пользы для прогресса и общества — но почему человека надо измерять этой точкой зрения? Почему тунеядец хуже рабочего? Почему пьяница, который валяется в грязи, лучше астронома? Да, можно сказать, что деятельность некоторого человека полезнее деятельности другого в некой сфере, но это техническая оценка, не модальная. Можно сказать, что деятельность пьяницы в грязи и тунеядца — бесполезна для общества, но на каких основаниях мы будем выводить из этого претензию? Общие модельные аксиомы для общества говорят о взаимной помощи, скажем, именно потому, если вам будет плохо, пьяница (если к тому моменту он проспался в луже) и тунеядец будут морально обязаны сделать то, что в их силах, чтобы вам помочь, но вот отказываться от своего бесполезного времяпровождения, чтобы пойти работать на благо голодающих африканских детей, они не обязаны (на практике этот момент во многом зависит от того, как принято в целом в рамках этого общества). Я вот, опять же, люблю называть полёт Гагарина бесполезной тратой ресурсов, которые лучше было бы пустить на лечение рака — вот будь я генсеком, я бы ни в коем случае не потратил ни копейки на космическую программу (если речь идёт не об оружии или о спутниках связи, конечно же, но вот запуски собак и людей никакой прямой практической пользы не несут, они могут нести пользу косвенную, но я не буду тут эту пользу рассматривать, так как в таком случае возник вопрос, а можно ли достигнуть этой пользы неким другим, менее растратным и окупаемым образом?). Когда в США начали бы запускать Нила Армстронга, я бы выдал распоряжение пропаганде распространять следующий постулат: «Западные буржуи ограбили рабочий народ для своих абсолютно бесполезных утех — астронавт хуже гомосексуалиста: оба творят противоестественное, но астронавт тратит на это кучу денег — лучше бы раздали эти деньги нищим!» И тогда весь советский народ исходился бы праведным гневом на капиталистов, которые не только грабят рабочий класс, но и выбрасывают награбленные деньги на ветер. Астрономия вообще может, с некоторой точки зрения, быть названа бесполезной, по крайней мере это то, что касается исследования дальнего космоса. В случае Никонова мы видим, что его оценка отсылает к прогрессорской парадигме — потому, с моей колокольни, Никонов не шибко лучше Протопопа Аввакума. Мне, как я неоднократно говорил, не только чужда такая оценка, я вообще ненавижу саму идею оценивать человека с позиции Высшей сущности, особенно, в данном случае к тому же неразумной. Таким образом все рассуждения Никонова теряют смысл в моих глазах — точнее весь спор можно закончить, процитировав Ормазда (и это будет единственный верный ход с моей стороны). К слову, Никонов — прогрессист-либерал — впоследствии начал выводить из своей парадигмы тезис о правильности убийства умственно отсталых детей (которые уже являются индивидуумами).       Спор должен исходить из неких общих начал, тогда он будет содержательным. Например, вот Советская армия вторглась на территорию Рейха. Гитлер говорит: «Ах, какая жалость, что в войне рас и народов мы оказались слабее славян. Теперь Провидение на их стороне. Мало мы убивали евреев, Господь отвернулся от нас. Теперь мы должны достойно встретить смерть — нанести как можно больший урон русским». Геббельс кричит: «Ой, какой ужас творят эти русские! Они бомбят наши города! Они убивают сотни женщин и детей! Варвары! Они насилуют наши девочек! Какие бездуховные сволочи! Животные!» Вопрос, можно ли попробовать оспорить здесь Гитлера? Нет, нельзя, потому что у нас нет никаких общих зацепок. Да, его суждения модальны, но я не разделяю его кхорнитскую систему ценностей. Можно ли оспорить Геббельса? То есть доказать неправомерность претензии? Ведь он возмущается, что русские делают что-то такое, а сам до того говорил про войну рас и народов, оправдывая нападение и истребительную расовую политику со своей стороны. Мы спросим Геббельса, а почему то, что можно немцам, нельзя вдруг русским в рамках «расовой войны»? Башня у этого танка крутится в обе стороны. Таким образом мы посадим Геббельса в лужу. Но не Гитлера — ему-то что? У нас с ним, как с Никоновым, нет никаких точек соприкосновения, он нам их сам не дал.       Теперь обращу внимание на ситуации, когда обе точки зрения правы. Однажды я видел такой заочный спор — украинский пропагандист Арестович рассказывает некую историю о зверствах российской армии, он говорит, что точно не уверен, что такая история правдива, но подводит итог «вот такая красивая история есть». Блогер Серж-13 упрекает Арестовича в том «а что тут красивого?» Да, с точки зрения повседневного быта, и это мягко говоря, нет ничего красивого в истории, чьё содержание — зверства, но Арестович глядит на это со своей профессиональной позиции (в бессодержательности которой любил упрекать своих политических оппонентов Троцкий) — он военный пропагандист, для него такие истории — оружие, он рассматривает их столь же позитивно, как обычный боец свой автомат, а уменьшение эмпатии — обычная превратность войны. Серж-13 же видит ситуацию с точки зрения мирного быта. С точки зрения войны — убийство и смерть зачастую становится позитивными и красивыми (обычно это урон по врагу), с точки зрения мира — убийство и смерть ужасны и чудовищны (это ещё раз к вопросу о кхорнитах — они видят исключительно с позиции войны и абсолютно отдали ей себя). Так что тут такой случай, что обе стороны по-своему правы.       Другой пример — я спорил с одним человеком по поводу содержания философии в науке. Я говорил, что философия — наука о глобальных закономерностях, раз эти закономерности выводятся неправильно, то философия — лженаука. Мой оппонент утверждал, что философия — набор общенаучных методов. После того, как наши аргументы пошли по кругу, я признал, что мы оба по-своему правы, так как границы понятия «философии» для нас расширены по-разному, а с моей точки зрения было бы неправильно искать тут «универсальную философию».       Теперь кратко о том, как в живую воплотить спор. В реальной жизни очень сложно спорить с людьми из-за того, что зачастую просто нет времени выложить свою позицию, пусть даже это честный спор. В живом споре люди зачастую неверно понимают друг друга, потому время уходит на уточнение и обсуждения этого уточнения. В живом споре сложно вот так с ходу придумать достаточно ёмкое выражение, чтобы передать нужный смысл. Сложно придумать достаточно внятный и чёткий ответ.       Когда вы пишете историю, вы не просто можете, вы должны сделать спор содержательным и лаконичным одновременно, убрав все эти лишние моменты — пусть оппоненты понимают друг друга, пусть они настроены на интеллектуально честный поединок. Описывать спор — это интересно: • Вам придётся влезть в шкуры двух или более лиц, чтобы защищать их позиции. • Аргументы сторон и возражения на них можно найти в реальной жизни. Их вообще прежде всего стоит искать там. • Спор стоит вести до тех пор, пока вам не покажется, что вы подошли к итогу — одна из сторон прижата, или пока вы не придёте к иному выводу — скажем, что обе стороны правы или не правы, или их точки зрения можно как-нибудь очень любопытно вывернуть. • Если спор не получается свести к выяснению правды (в том числе потому, что она неоднозначна), то можно изобразить различные логические ловушки, а также разные варианты победы противника в его же собственной игре. Например, заставить оппонента самого в пылу спора довести свою позицию до абсурда, тем самым вынудить его самого себя дискредитировать. Это один из наиболее характерных вариантов победы в вербальной баталии. • Отдельно стоит продумать подколки, троллинг, провокации, удары по эмоциям противника и так далее. Все эти вещи злят противника, а в гневе разум работает хуже — потому его слова станут менее упорядоченными, позиции — менее аргументированными, мысли — спутанными. Это, конечно, не совсем интеллектуально честно, но читать спор, где такие вещи вторичны по отношению к сути спора (а не первичны, как в сваре, где суть спора заменяется троллингом и хамством), тоже может быть интересно. • Следует помнить, что в споре надо искать прежде всего больные точки и слабые места построений противника — часто процесс сопровождается словесным мусором, который умелый спорщик игнорирует, чтобы бить туда, куда надо.       К слову, в некоторых случаях это буквально может быть бой — скажем, во франшизе «Когда плачут чайки» основные бои — это сражения высших существ, которые буквально дерутся с помощью концепций во время споров.       Вам не обязательно занимать чью-то сторону — вы вообще можете не поддерживать ни одну сторону, а просто позабавить ум воображением того, как вы ведёте полемику от лица совершенно несвойственной вам позиции, чтобы лучше узнать об этой позиции.       По традиции, я приведу пример простого спора из моего фанфика — вот так я воплотил эту задумку: герои обсуждают различные сексуальные практики: — А Рей — созданы на людской основе моей матери, — добавил Синдзи. — «Я это с сериала знал», — напомнил себе Северов. — То есть ваш роман был… ээ… — Он был чистой воды инцестом, да, я трахал свою мать, и я ничего не имею против инцеста, если мы предохраняемся или бесплодны, — ответил Синдзи. — Рей относится к другому подвиду человека разумного — она Homo Theanthropos. — Угу, понимаю, — сказал Виктор, сам думая: — «Гомосексуализм, групповуха, инцест — что дальше? Секс с Пен-Пеном? К слову, где он? Погиб в Токио-3?» Синдзи же продолжал: — Главная причина, почему инцест вреден — это большая вероятность того, что будет больное потомство. Потому так инцест — да, это плохо, ибо могут быть те, кому он может навредить. В остальных случаях — то есть когда отношения не предполагают деторождения — инцест не отличим от обычных отношений. Те, кто говорят о каком-то там отвращении перед инцестом — просто тупые иррационалисты. — А в зоофилии и некрофилии, по-твоему, тоже нет ничего… такого? — спросил Виктор. — Вам обязательно вести разговоры о таком? — спросила Мана. — Да, обязательно, — Синдзи отложил музыкальный инструмент, — мы должны просветлять невежд! Ко всему, Виктор, стоит подходить рационально. Чтобы ответить на твой вопрос о приемлемости некрофилии и зоофилии, мы должны спросить, а какой от этого вред? Трупу? Животному? Что касается трупа, то он неживой, как камень или как фекалии — вообще труп — это отход (и финал) жизнедеятельности человека, он имеет ценность, сопоставимую с кучей фекалий. Только иррационализм, противный разуму, заставляет людей как-то особо относиться к мёртвым телам. Но это другая тема. Если некий некрофил имеет все юридические права на труп — то это его имущество, он может делать с ним что хочет. То же самое можно сказать о зоофилии, но тут есть оговорка — всё же животное может страдать, и нельзя его мучить неоправданно. — Что значит неоправданно? — спросила Мана. — Можно уточнить? — Это значит, животное нельзя мучить ради одного хотения — это аморально, — пояснил Синдзи, — но его можно мучить из необходимости по морально оправданным рациональным причинам. Вот если животное надо заразить мучительными болезнями, чтобы проверить лекарство и потенциально спасти людские жизни — то это допустимо. Потому что, с нашей точки зрения, жизни людей стоят несоизмеримо выше жизни животного, но это всегда должно быть оправданно. А в остальных случаях — если, например, зоофил, не причиняет животному боль и вред, и даже — того лучше — доставляет ему удовольствие — то всё это нормально и полностью оправданно. — По-моему это половое извращение даже для нас, — высказала Мана. — С трупами? С животными? Фу! — Не верти свой сладкий носик — любые вкусы достойны уважения, даже если мы их не разделяем, в масштабах Вселенной они не лучше наших, а по-настоящему разумный человек мыслит лишь вселенскими масштабами, — парировал Синдзи. — Что касается «извращения» — то это бессмысленное слово, им обзывают всё то, что не принято в конкретной культуре. В Средние века в Европе, например, извращением считали позу женщина сверху. Так что это ничего не значит — только культура, основанная на рационализме, на господстве разума имеет право существовать! — Слушай, но даже с позиции самых толерантных толерастов зоофилия и некрофилия не считаются нормой! Они отвратительны большинству людей! — покачал головой Виктор. — Виктор-кун, ты сделал сразу два заявления — я отвечу на каждое, — продолжил разбираться Синдзи. — Для начала ты должен понять, что любая норма всегда существует в своей системе — и вне этой системы не имеет смысла, когда люди классифицируют сексуальное поведение человека — они могут что-то обозначить нормой, а что-то нет, но это просто их схемы, более они не значат ничего. Нас интересует моральный вопрос и вопрос социального поведения индивидов, — Синдзи старался говорить как можно больше в научном стиле. — Главный критерий допустимости социального поведения — вопрос о вреде. Но это другая тема. Мы говорим только про зоофилов и некрофилов — если их действия отвратительны большинству людей, то это не значит ничего, так кто угодно может требовать что угодно убрать и запретить на том основании, что его личным вкусам это претит. Мне может твоя рожа перестанет нравиться, тогда я столь же справедливо потребую у тебя её убрать. — Ладно, вижу, тебя не переубедить, давай не будем больше возвращаться к этому разговору, — попросил Виктор. — То есть тебе нечего возразить на рациональной основе? Тогда ты должен переменить свою точку зрения — ведь я рационально доказал тебе обратное, — заметил Синдзи. — Ты ведь вроде бы считаешь себя разумным, то есть рациональным человеком? — Да, но… — И ты отказываешься разделить рационально обоснованную точку зрения только потому, что она отвратительна тебе? Ха! Вот она — иррациональность людей! — насмехался Синдзи. — Пусть уж лучше я буду иррациональным — чем признаю зоофилов и некрофилов нормальными людьми! — Виктор сложил руки на груди. — Тогда почему ты ограничиваешься только этим? Признавай, что «2+2» не равно «4», ведь если ты в одном случае не признаёшь рациональные доводы, то почему бы тебе не признать их в любом другом случае? — Так, давай поговорим о чём-нибудь другом! Всех богов ради! — со смешком попросил Виктор. — Хорошо, давайте играть дальше…       Сам этот отрывок тонко-толсто пародирует фанфик «Гарри Поттер и методы рационального мышления» — дескать, почему бы Юдковскому не начать доказывать такое? Когда я писал спор, то хотел побудить читателя выдвигать аргументы против Синдзи, а также я хотел объяснить, почему не считаю пейринг Синдзи/Рей чем-то плохим потому, что там инцест. Этот спор чисто односторонний — тут только одна сторона атакует и больно бьёт по другой, Виктор и Мана ничего не могут сами сделать в ответ. Всё потому, что все трое участников сидят на общих основах (который моя идеология формулирует как Принцип Вавилонской блудницы), из которых Синдзи выводит всякое разное.       Вообще, когда мои взгляды формировались, я полагал, что есть «хороший нормальный секс» и «плохие извращения». Но логика требовала от меня решить — где проходит эта грань? У секса есть две функции — размножение и удовольствие. Так как люди главным образом занимаются им ради удовольствия, то это потребовало бы, в конечном счёте, признать позицию Синдзи, потому, какая разница, как технически он проходит, если с этой точки зрения главное, чтобы не было вредно и было приятно. Виктор (и Мана) тут олицетворяют мою старую позицию. Как я сказал в начале, когда мне не с кем спорить, я начинаю спорить сам с собой. Не знаю, есть ли такая привычка у вас. Приведу пример более насыщенного спора между теми же персонажами: — Ха-ха! Как мне нравится, что мы — особенно мы, ЛГБТ, — искажаем замыслы Природы относительно размножения, — сказал Синдзи. — Иногда мне кажется, что Мир разумно, чтобы мучить нас, создал половое размножение таким приятным, чтобы у него всегда были новые жертвы для пыток. Но мы обманули его. Задница, — похлопал Синдзи по этому месту Мисато, — лучшая дырка для детородного семени! Я придерживаюсь взгляда, «не заводи детей из любви к ним», как говорил, если не ошибаюсь, один античный философ, — Синдзи сразу же стал плотно излагать свою точку зрения по этому вопросу. — Потому я — чайлдфри. Я считаю, что если жизнь по своей сути — дерьмо, то лучше не заводить детей. Это нравственное и взвешенное решение, оно стоит выше видового эгоизма — лучше не продолжать человечество ценой пыток живых существ. «…» — Я бы не стал разделять таких взглядов, — возразил тут Виктор, достаточно хмуро восприняв такие разговоры. — Я конечно знаю, что вы ответите, философы; если я скажу, что — вот если бы все считали, как вы, то рода человеческого бы не было — для вас, интеллигентов, это не аргумент — вы бы тогда сказали, «очень замечательно, если бы рода человеческого вообще не существовало». — Совершенно верно, Виктор, — согласился Синдзи. — Можешь называть нас пессимистами, но на самом деле — мы реалисты. Кто посмеет возразить, что шлюха-жизнь какая-то иная, чем такая, как мы её описываем? У каждого из нас, — когда Синдзи читал одну из своих речей, все на него смотрели и внимательно слушали, — есть опыт боли и потерь достаточный, чтобы в этом убедиться. Живое существо можно уподобить кошке, жизнь — кактусу, а желание жить, саму волю к жизни — желанию поедать этот кактус. Кошка плачет, но кактус ест. Так вот, рассуждая логически, — говорил Синдзи, активно жестикулируя, — мы должны прийти к выводу, что деторождение — это зло. Ведь единственная возможная жизнь — поедание кактуса в слезах. Мы не имеем морального права убивать уже живое существо, но мы имеем моральное право привести в мир или не привести другое существо — я считаю, что правильно так распорядиться этим правом, чтобы никого в такую жизнь не выбрасывать. Ведь хороший родитель любит своих детей, потому, повторяю, из любви к ним он не должен их заводить. Синдзи сделал паузу, глядя на Виктора, который сейчас хмуро думал. — Виктор, что ты на это скажешь? Я вижу, ты со мной не согласен. Виктор покачал головой: — Не согласен, — он всё ещё думал. И сейчас проницательно посмотрел на Синдзи, — и ты считаешь, что хорошо было бы убедить всякую пару, которая хочет зачать детей, в том, что не стоит этого делать? Потому что «жизнь — кактус, а Солнце — ëбаный фонарь»? Да, я понимаю, Синдзи, ты же философ, тебе всё равно, если рода твоего, твоей страны не станет. После нас — хоть потоп. — Нет, в идеале не потоп и не абы что, а безболезненное и добровольное вымирание всего живого, — пояснил Синдзи. — Виктор, ты со мной, очевидно, не согласен, но я хочу выслушать твои конкретные аргументы. Ведь может я не прав и я готов буду это признать. Виктор, однако, не торопился что-то говорить, русский глубоко думал и сейчас закусил ноготь. — Мне по душе что-то более жизнелюбивое, — высказал он. — Неважно, Виктор, что лично тебе по душе: мне одно время и конец света мог быть по душе, важно — на чьей стороне аргументы, — Синдзи чувствовал свою силу в споре, но не напирал, во всяком случае он не хотел высмеивать позицию Виктора или рьяно доказать свою, он хотел услышать аргументы против своей позиции. — Есть интересны не только одной личности, — наконец возразил Виктор, — а интересы всего общества. В интересах общества — жить дальше, а это невозможно без размножения. Синдзи подумал: — На это я могу ответить так. Если мне удастся убедить каждого в обществе, что следует отказаться от деторождения, то каждый будет готов пожертвовать ради будущих детей каким-то благом. — Виктор уловил иронию: «ради будущих детей» — Синдзи говорил прямо так, словно речь шла о пренебрежении собственным комфортом ради воспитания детей, о бессонных ночах, от тяжести материнства, но Синдзи на самом деле вёл речь о смерти в одиночестве, о старости, когда не будет никого, кроме таких же стариков, кто бы быстро подал тебе кружку воды. Только ради того, чтобы эти дети не жили. Дети не родились ради самых себя. — Интересы общества — это совокупность интересов всех людей. И если каждый признает, что добровольное вымирание — это правильно, то почему совокупное согласие с этой позицией даст обратное? Виктор сейчас усмехнулся: — Обычно, когда говорят о благе детей, имеют в виду заботу о них. — А я говорю о предотвращении их появления на свет, — спокойно сказал Синдзи. — Я исхожу из того тезиса, что сама жизнь — это зло, как и воля к ней, которую все мы желаем ублажать. Точно так, как кошка вынуждена ублажать желание есть кактус — даже если ей плохо жевать этот чёртов кактус. Виктор, ты мог бы попробовать мне возразить, только если бы опроверг этот мой тезис. В конце концов, логика ничего не предписывает, логика всего лишь исходит из выбранных тезисов, — Синдзи много говорил. — Да, я не готов считать жизнь обязательно злом, — наконец высказал Виктор, — я понимаю, почему ты так считаешь, я знаю, что ты пережил, и я прекрасно знаю, что заставляет тебя так думать. Но я не готов думать так, как ты, понятно, Синдзи? — Но ты, похоже, не можешь высказать мне конкретные аргументы, — Синдзи немного нервно водил бровями — кажется, это был его очередной нервный тик. — Аргументы, аргументы… Я не такой, как ты — ясно? Какие могут быть аргументы? — уже уверено заговорил Виктор, смотря Синдзи в глаза и жестикулируя. — Ты сам говорил, Син, что люди не могут до конца понимать друг друга и так далее — если не ошибаюсь, это главная мысль того аниме про тебя, которое я видел в своём мире. Так вот, Синдзи, я не готов смотреть на мир столь мрачно. Я считаю, что нужно держаться до конца и поменьше об этом думать. — То есть твоя позиция — просто не думать? — приподнял бровь Синдзи. — И делать, как все? — В пределах разумного — делать как все. Синдзи… Синдзи, ты не думал о том, что этот самый вселенский ужас сводит с ума тех, кто слишком умный? Тех, кто слишком долго и, что самое главное, э-эм, слишком последовательно, слишком логично о нём думает? А? — Виктор говорил теперь уверено и даже убедительно, настолько убедительно, насколько эта позиция могла была бы быть высказана. — Виктор, я думаю не из прихоти, а из боли, — Синдзи повысил тон. — Я знаю, но я до последнего гоню прочь мысли, которые мне не нравятся. Потому что некоторые мысли — твои враги, — убедительно сказал Виктор, судя по тону, он верил в то, о чём говорил. «…» — Я, к слову, — вдруг заявил Каору, — хочу завести детей. Более того, я даже сделал одной женщине ребёнка. Я хочу, чтобы мы с Синдзи кого-то воспитывали, прямо как мама и папа. Улыбка Каору аж растянулась в порыве счастья, когда этот пассивный гей о таком говорил и думал. — Не могу согласиться с моим мужем, — покачал головой Синдзи со всем ярко выраженным на лице пессимизмом. Когда я писал этот спор, я исходил из следующих моментов: — Синдзи тут олицетворяет мою позицию, при этом в предельно радикальном виде: я-то не предлагаю отказаться от деторождения другим — а вот Синдзи тут начинает выводить именно такие предложения. Это правильно — если у тебя есть позиция, то надо довести её до апогея, иначе будет не интересно — а, кроме того, это будет хороший шанс узнать собственную позиции поподробнее. И не только её сторонникам, но и противникам — моралисты любят упрекать чайлдфри в эгоизме, а вот я люблю им на зло показывать, что башня у этого танка вращается в обе стороны — они-то явно не готовы к тому, что я буду выводить аморальность размножения из-за воспроизведения заведомо обречённых на боль и смерть существ, особенно это касается адептов тех религий, у которых есть ад, у этих вообще легко доказать, что лучше не рожать существ, для которых есть хотя бы минимальный риск пасть в вечные муки. Этот факт меня всегда забавлял. — Мне надо что-то придумать, чтобы оспорить Синдзи. Когда ты ведёшь игру, естественно желать победить, но когда твой враг — ты сам, то это становится в разы сложнее. Ведь ты сам про себя думаешь, что щиты твоя прочны, броня крепка, меч — остр. Это, к слову, причина, почему люди часто придерживаются мнений, которые развалились бы от одного тычка при честной и профессиональный дискуссии. Они не могут взглянуть со стороны и увидеть, что броня у них ржавая, щит с дыркой, а у меча обломан конец. — В качестве оппонента возьмём Виктора — он, как персонаж, антитеза Синдзи: имеет ярко выраженную приверженность традиционным ценностям, не считает гомосексуальность нормой (но и не считает чем-то плохим — быть безработным это тоже не норма, но это не значит, что безработный обязан каяться в этом и искать работу), хочет иметь семью, не заинтересован в разврате, хочет найти себе постоянную пару, имеет ярко выраженную волю к жизни (наиболее высокую среди персонажей), благодаря чему готов сражаться до конца в любой ситуации, даже если шансов на победу нет, просто ради самой воли к жизни. Но при этим Виктор уже имеет тот опыт боли, который пережил Синдзи — чтобы это показать, я придумал сюжетную арку, где Виктор попал обратно в свой мир, там на гражданке у него начался дикий ПТСР, такой, что бытовая жизнь начала казаться адом, и Виктор решил вернуться на войну в том числе и потому, что там ему тупо было бы лучше — Виктор не может отмахнуться от позиции Синдзи со словами «у тебя просто психическая травма, потому твоя позиция бессодержательна» (это, напомню, демагогия, так как совершенно неважно, почему персонаж разделяет позицию, важно, что она представляет сама по себе). — Виктор поначалу пытается апеллировать к общественным ценностям, но быстро понимает, что это бесполезно — Синдзи отрицает любую общественную ценность, включая само общество, что, как мы понимаем, совершенно логично, если исходить из того тезиса, из которого исходит Синдзи. Он тут склоняется к мысли, что поддержание общества — мелочный эгоизм, а потому идея общества не имеет ценности и бессодержательна. И это совершенно естественно для того, кто был избран на роль Мессии Апокалипсиса — идеология, которая абсолютизирует избавление от боли, станет сверхценной (впрочем, Синдзи пока этой грани окончательно не переходит — и только благодаря любви окружающих людей). Виктор понимает, что так ему не победить — тот абсолютный нигилизм, который использует Синдзи, это универсальная защита (прямо как универсальный скептицизм). В самой истории, думается мне, я красиво вывел это, как магическую силу Синдзи, позволяющую уничтожить материальные и духовные конструкции — само его имя содержит корень «син» — «смерть», как синигами, может означать «верующий» и совпадает с именем бога смерти Шиндже («владыка смерти») в мифологии тибетского буддизма. — Виктор решает аргументировать к тому, что сам ход мыслей Синдзи является неправильным. Само по себе это не поражения тезиса, но это куда более верно ударяет по Синдзи, чем просто позволить мальчику распинаться (у меня в фике Синдзи любит так делать, давя оппонента напором). Такая мысль заставляет Синдзи ставить под сомнение свою позицию о том, что именно в такой степени идея избавления от боли должна иметь свою значимость. Если Синдзи придаст этой идее меньшую значимость, то найдёт верным не предлагать другим отказаться от деторождения, он не будет считать эту позицию стоящей выше чужой (как я сейчас). Если он передаст ей большую значимость — будет обязательно требовать от других отказываться от детей (как участники движения за добровольное вымирание человечества), если умножать значимость дальше, вплоть до абсолютности, то мы получим, как я уже говорил, доброго апокалиптического маньяка (как тут [2] «Вступай в Радикальное Суицидальное Движение, самое радикальное движение по борьбе со злом и страданиями!»©). Вот так наглядно работает переход от рационального релятивизма к сверхценничеству: вот эта струна души Синдзи — шкала от момента, где в начале ценность измеряется через связь с другими ценностями (релятивизм) и все они служат для наиболее комфортного выживания человека (персонализм), в конце — уже все ценности измеряются как вторичные по отношению к ней, сами люди и вся их жизнь измеряется как всего лишь средство в контексте приумножения сверхценности, и всякое нежелание этого делать будет называться мелочным эгоизмом (надперсонализм). Синдзи здесь натянутый канат между своими близкими и апокалиптической манией. Синдзи не хочет становиться маньяком, Виктор это знает — и Виктор в это бьёт. — Виктор добавляет, что, в силу своей уникальности, не выводит из общих для них посылок (боль и страдание надо избегать и от них надо уберегать других, включая потенциальных детей) того, что вывел его оппонент. Из посылок можно вывести, но не обязательно. Более того, сам Виктор не хочет допускать даже потенциала выводить некоторые вещи — просто не хочет, в силу тех посылок, что у него есть, он считает некоторые идеи вредными (выше подробно раскрыто, почему). — Синдзи продолжает по инерции спорить — это для реалистичности — но в сущности это поражение, он не может доказать, что надо обязательно выводить из посылок то, что хочет вывести он. У него остаётся страсть доказывать свою правоту, но она уходит в никуда. Я обращу внимание, что Виктор в это время действует по большей части без страсти, будучи настроен на разговор, а не на доказывание свой правоты. Синдзи хочет доказать свою правоту, но он считает себя обязанным быть интеллектуально честным.       Как можно заметить, я не люблю делать своих положительных персонажей теми, кто полностью разделяет мою точку зрения (Каору очень нравится мысль стать отцом, не говоря уже про Виктора). Потому что это дурной вкус — как верно замечает сам Виктор — люди не могут мыслить одинаково, они не могут чувствовать жизнь одинаково, делать всех одинаковыми — нелепость (не говоря уже о том, что если бы люди вокруг Синдзи мыслили так, как он, они все решили скорее рано, чем поздно, что им стоит выпить хлорки, тогда не было бы никакой истории). Это, к слову, та грань между дискуссией и пропагандой — автор, как можно заметить, имеет полное право придерживаться уверенной позиции. Для меня пример — Толкин: он стоял на своей однозначной ортодоксально-католической позиции, утверждал её в письмах, его произведения писались от точки зрения этой позиции (точнее как бы от некого автора хроник, который видел так), но Толкин никогда не делал так, чтобы его положительные персонажи все в один голос излагали прямо в чистом виде его взгляды на мир: «молись, постись, слушай радио «Ватикан» [3]. Более того, он был очень осторожен в том, чтобы не сделать свою историю банальным рупором своего мнения, каким бы уверенным и однозначным оно было не являлось — в частности, именно поэтому он убрал все религиозные темы и мотивы в несколько скрытый план (в отличие, скажем, от Льюиса, у которого истории и персонажи главным образом вторичны по отношению к вопросу, что хотел сказать автор). Толкин мог выбирать себе персонажей, которые транслировали его точку зрения — как кажется, у Толкина главным образом позиции Манвэ (местный аналог Папы Римского) и Гэндальфа являются трансляцией воли автора, и при этом, как сам Толкин обращает внимание, даже эти персонажи, даже Манвэ, могут ошибаться в рамках конкретных решений (правы они-то в рамках Генеральной линии). Я выбрал себе Хиро и Синдзи, чтобы через них транслировать свой взгляд, при этом даже их мнения не являются полностью тождественными моему (скажем, Синдзи употребляет лёгкие наркотики и считает это правильным, я, однако, однозначный враг не только любых наркотиков, но и даже алкоголя). Опять же, у персонажа должна быть своя личность, не стоит стараться заменить её свой собственной. Для этого, возможно, стоит какую-то часть своей личности отдать одному персонажу, а другую — иному. В один момент я устроил спор между своими аватарами о том, управляет ли миром Идея Зла — Хиро излагает свою философию, а Синдзи критикует, опираясь на концепцию Р. Карнапа. То есть тут я устроил спор фактически между своим мироощущением и своим разумом.       В общем, где-то оно так. Я надеюсь, мой опыт, которым я сейчас поделился, поможет вам представить, как можно придумать и изложить интересный спор, который не был бы выбиванием соломы из чучела и не представлял бы собой бессодержательное отчуждение яйца от курицы.